Особым ритуалом были походы в баню. В городе была одна городская баня с двумя женскими отделениями. В баню ходили в субботу вечером. Нас с сестрой посылали занимать очередь. Когда мы придвигались к двери, а мамы с младшими братьями не было, терпеливо ждали их.
Мама была маленького роста, лицо, никогда не знавшее кремов и мыла, кроме хозяйственного, до глубокой старости оставалось без морщин. Каштановые волосы она тщательно расчесывала гребенкой утром и вечером и закручивала в узел. Серые глаза с косинкой, казалось, никогда не знали печали, хотя забот о хозяйстве и с детьми наверняка хватало. Она и лечила нас сама. Меряла со своими молитвами, когда у нас был испуг или сильные потрясения, обрабатывала раны. В больницу мы попадали редко. Однажды у сестры была скарлатина, а у младшего брата перелом ключицы.
Те, кто сегодня жалуются на трудности при сытой и обеспеченной жизни, не представляют, что выпало на долю старшего поколения. Маме удалось поучиться только в двух классах начальной школы. Первая в семье у родителей, она безропотно исполняла обязанности хозяйки-матери. Оберегая от непосильного труда маленькую росточком дочь, дед «отписал» ей в сельсовете пару годков. И все равно в шестнадцать лет ей уже пришлось работать на лесоповале, а потом на сплаве. Формировался ее характер: независимый, неукротимый, дававший возможность защитить себя в грубом коллективе. На тех неженских работах она надорвалась и после мучилась от грыжи и болей в суставах. Уже после смерти отца она часто рассказывала, как они познакомились и поженились. У его родителей было крепкое хозяйство, и невестка из бедной семьи им была не нужна. Против воли родителей они расписались и пешком ушли в город за полсотни километров. Они не представляли себе жизни без большой, многодетной семьи, и сразу после войны дети рождались с перерывом в два года.
Родить и воспитать шесть детей – такое под силу только очень сильной и смелой женщине. Однажды зимой брат с мамой на маленьком самолетике отправились к ее сестре в дальний лесной поселок. Другой дороги в то время не было. Болтанка была серьезной, летчики не на шутку встревожились за пассажиров. Но ни один мускул не дрогнул на лице мамы за полтора часа полета. Там, в дребезжащем, холодном кукурузнике, как рассказывал всем брат, он понял, что окажись мама на фронте, она и там бы стала героем.
Не знаю, где мама выучилась шить, но на швейной машине она строчила подзоры к кровати, шторы на окне тоже были с рисунком. Есть фотография, когда приехала в гости ее сестра со своей дочкой, и три девочки стоят в ситцевых одинаковых платьицах с оборками. Когда она их сшила при всей своей занятости, непонятно. Мама была очень довольна, когда в гости приезжали ее родные, и она делала им подарки. Ей нравилось, что она может чем-то помочь своей родне, живет в достатке. Где мы тогда все размещались в это время – не помню.
Половина дома, в которой мы жили, была очень тесной. Представить сейчас, что спали на печке и полатях, трудно, но так было. Основной мебелью была железная кровать, довоенный комод и узкий шифоньер. Говорили, что в детстве я спала в большой корзине на комоде. Матрасы были самодельные, как и одеяла и подушки. Постельного белья в те времена не было, летом одеяла возились на реку, стирались на плоту, и так было до следующего года. Позже я поняла, как убого было в доме в сравнении с жильем одноклассниц, но для родителей все в нем нравилось, и другой обстановки они не помышляли.
Пол дома был холодный, поэтому настилалось много половиков. Вечерами, когда мы учили уроки, мама большими портновскими ножницами нарезала полоски из обрезков ткани, которые оставались после отцовского шитья, сшивала их, сматывала в клубки. Когда набирался мешок клубков, она уносила их к двоюродной сестре отца, у той был станок, на котором она ткала половики. Новые дорожки стелились к праздникам или перед гостями.
Посреди дома стояла большая русская печка. Я очень любила на ней спать. Даже потом, став взрослой, часто забиралась на протопленную печь и знала, что в безопасности, тепло родного дома поддерживало.
Когда мы немного подросли, мама стала работать ночным сторожем и истопником в детском саду. Детсад был большой, но отапливался дровами, и по вечерам мы с сестрой приходили к ней, чтобы помочь наносить их. Огромные толстые поленья, длиной почти в наш рост, приходилось носить к разным печкам: в зал, игровые комнаты, спальни. Часто дрова лежали в снегу, замороженные и очень тяжелые. Как же они отличались от своих, «домашних» дров, которые начинали заготавливаться еще зимой, вернее, ближе к весне. Большую машину дров пилили ручной пилой на недлинные части, кололи на небольшие аккуратные поленья, складывали дрова в поленницы у забора, чтобы за весну и лето они просохли, а только потом снашивали их в сарай для дров. Работала вся семья, каждому находилось дело. Зато в любую погоду, был ли это дождь или снег, приносили в дом легкие, сухие березовые поленья, разом занимавшиеся в печке от небольшой лучины.
Здесь же, в детском саду, огромные, часто сосновые поленья сначала отходили, оттаивали от снега или льда. Потом мама затапливала высокую «казенную» печь: сначала поджигала бересту, потом – приготовленную заранее лучину, тонкие сухие дрова, а потом уже эти огромные поленья, которые топились несколько часов, но к утру печь становилась горячей, и в детском саду было тепло даже в самые сильные холода. В садике нас подкармливали. Повар, зная, как много в семье детей, часто оставляла на плите разные вкусности, которые не готовились дома: творожные или морковные запеканки, упревшие рисовую или пшеничную каши с маслом, котлетку с рожками, компот или кисель. И было еще одно заманчивое занятие, из-за которого я старалась часто ходить в детский сад вечером. В зале стояло пианино, на котором можно было играть, сколько захочешь. Я садилась на высокий стул, открывала крышку пианино и начинала подбирать слышанные по радио мелодии. Мне хотелось быть артисткой, исполняющей шумные, эффектные пьесы с подлинной страстью и проникновением, в которых проявляются талант и техника музыканта. Узнав, сколько стоит обучение в музыкальной школе, родители отказались от затеи обучить меня музыке. И где бы они взяли инструмент? Тогда музыке учили детей из обеспеченных, интеллигентных семей. Только они могли позволить себе покупку дорогого пианино. Наша семья в этот разряд не попадала.
Большинство домов жили натуральным хозяйством. На городском рынке стояли торговые ряды, где можно было продать излишки своего хозяйства и иметь дополнительный доход. Я помнила гордость на лице мамы, когда она уходила на рынок с молоком и яйцами для продажи, и всегда успешно их продавала. Настоящей трагедией для семьи стал запрет держать крупный скот в городах. С общей любимицей, коровой Зойкой, дававшей столько молока, что его хватало не только на то, чтобы накормить семью, но и на продажу, пришлось расстаться. Перед тем, как увести ее на бойню, отец пригласил фотографа, и вся семья на улице сфотографировалась с нею.
Деньги от продажи излишек не тратились попусту, они складывались, копились на то, что нужнее всего. Для родителей это был дом. Очередные соседи во второй половине дома предложили отцу купить ее, и он, заняв денег у своего фронтового друга-однополчанина, выкупил вторую половину дома. Когда мне было тринадцать лет, была нанята бригада строителей-татар для его переделки. Нам всем тогда досталось тяжелой работы. Все делалось вручную, для утепления потолка была поднята наверх не одна сотня ведер земли и песка. Год мы жили без пола, потому что не хватило денег, были просто настланы доски.
В то время мы не ощущали сильных неудобств, потому что у каждого была своя насыщенная жизнь. В первом классе я уже путешествовала с группой девчонок по всему городу, ходили по магазинам, рынку. Бегали на железнодорожный вокзал встречать поезд. Поезд в наш маленький провинциальный город приходил один раз в день, ближе к вечеру, как положено – по расписанию. Встречающих всегда было немало. Приходили целыми семьями, в лучших нарядах. Большинство коротало время в станционном буфете, жуя бутерброды и запивая их местным пивом или привозным лимонадом. Самые нетерпеливые толкались на перроне. Здесь же среди ожидающих, следя за порядком, прохаживался страж в форме железнодорожной милиции. Иногда шустрые мальчишки прикладывали ухо к рельсам и довольные, кричали: «Идет!». Тогда, как по команде, встречающие приходили в движение. Но поезд никогда не приходил раньше того, как на перрон выходил важный дежурный по станции. Паровоз подкатывал медленно, казался огромным, дышал паром. Пахло дымом, отработанным разогретым маслом и …путешествиями.
Однажды я, первоклассница, прослышав, что в детской спортивной школе идет набор в группу гимнастики, решительно отправилась туда. Показав все свои умения: мостик, шпагат не только на правую и левую ногу, но и поперечный, все же не была принята в эту школу. По правилам, заниматься этим спортом в секции можно было только с пятого класса. В то время тренеры не рисковали. Конечно, в пятом классе я снова пришла записываться в секцию, была принята, и эти годы, проведенные с гимнастикой, были одними из лучших школьных лет. Я вырезала из газет снимки гимнасток на снарядах, вольных упражнениях. Во время учебы в седьмом классе в газете «Советский спорт», которую я выпросила у родителей, была большая статья об олимпийской чемпионке Ларисе Латыниной. Называлась она «Искусство гимнастки». Прочитав, я с восторгом пересказала её своим подругам по секции, и все, даже старшие, слушали, затаив дыхание. Все были влюблены в гимнастику, на областных соревнованиях восхищались чемпионками, показывающими элементы, которые нам и не снились. Я и сейчас иногда во сне вижу себя выполняющей какие-нибудь упражнения, чувствующей каждую мышцу своего тела.
Я не стала большой спортсменкой. Тренерский состав был слабый, готовили из нас чистеньких разрядниц, не претендующих на высокие спортивные достижения. Только тогда, когда я уже оканчивала среднюю школу, в город приехал новый тренер, полностью изменивший подход к тренировкам, сложность упражнений. Девочки, на которых он сделал основной упор, выросли до мастеров спорта, сами стали тренерами.
При всей нашей скромной бедности выписывали газеты, сначала «Пионерскую правду», потом «Комсомольскую правду», нам с сестрой давали по десять копеек на утренний воскресный сеанс в городском кинотеатре. Фильмы «Три толстяка», «Тимур и его команда» врезались в память. В киножурналах, проходящих перед фильмом, показывали балерин. Тонкие, грациозные, с прямыми спинками, ученицы занимались в балетных классах, а настоящие артистки, облаченные в облака тюля, шифона и атласа, блистали перед публикой в роскошных залах театров. Когда я училась в шестом классе, мне захотелось стать балериной. Растяжка у меня была очень хорошей. Где-то я узнала о близлежащих хореографических училищах, но все мечты о балете, как и раньше, об учебе в музыкальной школе, было невозможно осуществить из-за отсутствия в семье денег. Хорошо еще, что я не знала тогда о специальных требованиях к поступлению в училище. Это выворотность ног, подъем стопы, относительно узкое тело и длинные руки и ноги. Последние позиции были не про меня.
Все-таки жизнь преподносила и щедрые подарки. За отличную учебу, победу пионерского отряда, председателем которого я была, в каком-то соревновании, меня послали во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек». Тот месяц, сорок дней, прожитые у горы Аю-Даг в Нижнем лагере, а всего их было четыре, расположенных поблизости друг от друга, остался в памяти навсегда.
Я помню эту раннюю весну. Наша кировская делегация в количестве 15 мальчишек и девчонок должна была выезжать 6 мая. А 5 мая в палисаднике у дома зацвели кусты смородины. Нужно ли говорить, что это было мое первое путешествие. Отец довез меня до областного центра, сборный пункт был на вокзале. Сопровождали нас две взрослые дамы, ехали мы в плацкартных вагонах до Москвы, а потом поездом «Москва-Симферополь». Далее – на автобусе до самого Артека. Первая в жизни встреча с морем, кипарисы, плакучие ивы, розы…
Оказывается, в эти дни был сбит американский самолет, и в глубинке думали, что может начаться война. Потом мне говорили, что отец готов был ехать за мной в Крым, чтобы забрать меня домой.
Жили мы в лагере в больших палатках, с каменными невысокими стенками, верх брезентовый, в каждой из которых было 20-30 коек. Ночью залезали в спальные мешки. Один лагерь – одна пионерская дружина, 350 человек, в ней девять отрядов. Отряд, в составе которого я была, был четвертый. В то время Нижний лагерь был летним, международным, другие три – круглогодичные, не международные. Но я была в первой смене, май – начало июня, а две международных были после неё. Нам повезло, мы попали в конце смены в теплую воду, нам разрешали купаться.
Все были одеты в соответствующую форму, белые рубашки с красным галстуком и синие штанишки или трико. На голове обязательно панама. Была и парадная форма, с шелковыми блузками и атласными расклешенными серыми юбками.
День от подъёма до отбоя заполнялся до краёв. В 7 утра – пионерский горн, коллективная зарядка, туалет, заправка постелей, отрядная и дружинные линейки, объявление плана на предстоящий день. Поднятие артековского флага доверялось лучшим за прошедшие дни. Далее – насыщенный разнообразными занятиями день под девизом «Труд, спорт, дружба». Тридцать два кружка в дружине, самые разные, по интересам: спортивные, музыкальные, технические и другие. Я ходила в кружок художественного слова, учила стихотворение, посвященное вожатой, для межлагерного фестиваля. Помню, как звенел мой голос над морем: «Здравствуй, Тоня, как сегодня море, как там поживает наш отряд?». Такое было братство, что на глаза наворачивались слезы, а при отъезде все девчонки рыдали. Вечерами снова была отрядная и дружинная линейки, спуск флага, в 22.00 – отбой.
Полуоткрытая столовая вмещала всю дружину, столы на четыре человека, фирменная посуда, вид на море. Подходя к столовой, в обязательном порядке приветствовали остальные отряды, а они – нас: «Всем-всем – приятного аппетита!». Я впервые ела со столовыми приборами, нас учили ими пользоваться, узнала вкус заморских фруктов. И сейчас баночку консервированных ананасов кружочками я покупаю в память об «Артеке».
Остались фотографии о посещении Севастополя с его Малаховым курганом, Сапун-горой, грандиозной панорамой «Оборона Севастополя 1854-1855 годов», «Ласточкиного гнезда», подъёма на Аю-Даг. Не забыть Никитский Ботанический сад с тысячами видов и сортов растений, пальмами, серебристыми елями, кедрами, морем красивейших цветов, аллеями и прудами. Помнятся до сих пор встречи со знаменитыми гостями Артека, артековская спартакиада, лунная дорожка.
В семье к учебе все относились серьезно, читали много книг не только из обязательной программы. На полке книг, казалось, была вся серия «Школьная библиотека», собранная старшими братьями и мной. В читальном зале городской библиотеки, куда я стала ходить в старших классах, была тишина, недоступная дома. Заведующей работала красивая и модная женщина, похожая на иностранку из новелл Цвейга, так что в библиотеку тянуло даже посмотреть на нее. В первом зале сидели читатели свежих газет и журналов, на руки выдавались ненадолго толстые журналы, в которых печатались самые интересные новинки, за ними была очередь. В маленьком дальнем зале шкафы, стоявшие темными рядами, окружали склонившихся под зелеными абажурами школьников и взрослых. Книги манили разнообразием переплетов: грубых и нежных, черных и серых, толстых и тонких, шершавых и гладких. На круглом столе в углу зала стоял огромный глобус, отражаясь в стеклах шкафов.
В то время я была влюблена в учителя физики. Похожий на Лермонтова, талантливый педагог, он нравился не только старшеклассницам, но и ребятам. Некоторые из них, увлеченные этой дисциплиной, поступали учиться в лучшие московские вузы на физиков. Две страсти овладевали мной тогда. Я решала задачи по физике, которых не было в школьных учебниках, желая блеснуть перед своим кумиром знаниями, и много читала не только классической литературы, но и критиков. В маленьких лингвистических рассказах я искала объяснение непонятным мне сюжетам, написанными авторами книг, что было очень интересно или по каким-то причинам трудно и вызывало вопросы. Мне хотелось на уроках литературы выступить с глубоким разбором домашнего задания, получить одобрение, высокую оценку. Библиотека располагалась в помещениях бывшего магистрата города в здании, построенном купцом Анфилатовым в самом центре города на площади Революции. При ее создании исчезли ломбард, две лавки и пожарная служба, что были там, а запах нафталина, вызывающий головную боль, давно выветрился. В ее столетней истории в то время витала аура познаний. Сегодня там магазин. Он не процветает, потому что здание и помещение было предназначено не для торговли.