В школе я была заметной личностью: отлично училась, занималась спортом, участвовала в редколлегии школьной газеты. Выполняла безотказно все поручения учителей и классного руководителя, успевала везде. В то время перед школьниками не было сегодняшней профориентации. Немногие могли сказать, кем бы хотели стать. Основными профессиями были учитель, врач, инженер. Некоторые профессии были заманчивыми благодаря фильмам, книгам. Где-то далеко от нашего маленького города бурлила настоящая жизнь, создавались атомные реакторы, ЭВМ, взлетали в космос корабли, снимались фильмы с красивейшими женщинами. Большие города манили сильнее, чем новостройки заводов и электростанций. Образ ученого, кандидата наук или профессора, окруженный славой, стоял перед глазами как олицетворение жизненного успеха. С этим образом были связаны свет далеких стран, кипение встреч, лиц, событий. Ни одна профессия по моему представлению не могла бы так удачно сплавить в одно целое все сокровища жизни. Я решила сразу после школы поступить в университет, стать ученым в области физики твердого тела.
Родители никогда не мешали выбору детей. Самый старший сын закончил в Казани авиационный институт. Он был настоящей гордостью родителей. Инженеров-детей в округе не было ни у кого. Второй после школы уехал в Ленинград поступать в военно-морское училище. Напутствие перед отъездом в чужие края было коротким: учись, не пей, не кури, не играй в карты. Для родителей тот факт, что я окончила школу с медалью, давал мне право самой определять свою судьбу. Сами они не очень ориентировались в перспективных устройствах будущего мира, поэтому не могли подсказать, куда поступать учиться. Да и педагоги верили в светлое будущее человечества и настраивали на получение специальностей, которые могли приносить успехи не конкретной личности, а государству. Мы жили по лозунгам.
Мне нужно было поступить в институт во что бы то ни стало. Высшее образование должно было дать определенное материальное обеспечение, которого семья была лишена. Действовал и стереотип: в институте можно встретить какого-то необыкновенного парня, за которого хотелось выйти замуж и жить, как люди, добившиеся успеха, образцы которых были на киноэкранах. Правда, в те времена еще было престижно выйти замуж за военного. Это подразумевало богатую и обеспеченную жизнь. На соседней улице к школьной подруге приехали родственники, служившие в Германии, привезли много красивой заграничной ткани, платьев и капроновых лент для волос, которые были в городе у избранных.
Глава 4
Родители не выпячивались своими детьми, хотя повод был: вроде сами неграмотные, и в таких трудных условиях растили детей, а вот же – так хорошо учатся, что их называют гордостью школы. На все родительские собрания ходила мама. Они были для нее «выходом в свет» и своего рода праздником. Ее всегда ставили в пример. Иногда, правда, на собрании учитель мог пожаловаться на какие-нибудь нарушения дисциплины или пробелы в учебе. Дома его ждала порка. Нет, девочек, конечно, отец никогда не наказывал, он был мягким и деликатным человеком, никогда не произнес ни одного бранного слова. Ну а парням доставалось, если было за что. Солдатским ремнем он мог пройтись по мягкому месту за обнаруженную в кармане курточки махорку, за стащенную медаль, которую тот обменял у соседских ребят на диковинную поршневую авторучку. Однажды старший брат принес с пляжа часы «Победа», затоптанные в песок солдатами из военного городка во время игры в волейбол, но так и не посмел их показать родителям.
К отцу вся округа относилась очень уважительно. Он был представительным мужчиной, работал закройщиком в ателье. Спокойные серые глаза с умным взглядом, рост средний, в молодости худощавый, с годами начавший немного полнеть, он рано поседел и на макушке потерял волосы. Женщины на него заглядывались, и, кажется, он не упускал возможности завязывать краткосрочные «романы», если можно так сказать применительно к нашему маленькому городку. Но всегда возвращался в семью и работал потом еще усерднее. А еще он мог подолгу выпивать. Называлось это «запой». Мама тогда ходила на его работу и со слезами на глазах просила не увольнять его за прогулы. Не знаю, что на него находило, но потом он целый месяц работал, не поднимая головы.
По-крестьянски тихий, немногословный, бывший фронтовик, никогда не надевавший свои награды, которыми играли дети, не дослужившийся до офицерских чинов, после войны он стал портным, к которому приходила вся округа. Он брал за работу недорого, к нему приносили переделывать старые вещи, новые в то время шили редко, и он никому не отказывал. Правда, однажды нашлись люди, которые сообщили, что он работает на дому без патента, и один фининспектор сумел его подловить. Штраф был большой и больно ударил по семье, но родители с этим справились. Сколько я помнила, он работал за ножной швейной машиной или у стола, кроил, утюжил части шьющихся вещей. Только позже появились электрические утюги, много лет утюг был на углях, взятых из топившейся печки, или тяжелый металлический, который просто ставился на горячую плиту и нагревался. Если ему нужно было идти на работу во вторую смену, это было с шести часов утра, а приходя с работы после первой смены, перекусив и немного полежав, он снова садился за шитье. Новую ткань в то время старались покупать двухстороннюю, чтобы потом пальто можно было обновить, поэтому заказов у него было много, особенно с переделкой.
Помню, как мы, совсем маленькие дети, ждали его с работы в день получки. Он приходил со второй смены поздно, часов в десять, выкладывал на кухонный стол из черной дермантиновой сумки простые продукты из магазина: карамельки, чайную колбасу. Для нас это было самым дорогим подарком. Без лишних слов он заботился о том, чтобы в доме всегда была еда, а дети накормлены. На плите в чугунке был простой суп, чайник, на кухонном столе хлеб, молоко. В то время почему-то все покупали мешками. В чулане всегда стоял мешок муки для выпечки. Если он заканчивался, приобретался новый. В подполье хранился мешок кускового сахара. Его доставали несколько штук, и щипцами откалывали нужное количество для чая.
Сладости создавали сами. Зимой в холодных сенях морозили молоко в большом блюде, его заранее готовили к блинам. Мы скребли ложкой сладкую пенку сверху, накладывали ее на блин, или макали блины в такую стружку. О пирожных в то время не слышали. На кусок белого хлеба намазывали маргарин, как верх блаженства топленое масло, посыпали его сахарным песком. Десять копеек, которые давались в школу на пончики с повидлом, могли уйти на покупку брикета кофе или какао с молоком. Наслаждение получали, выходя из магазина и сразу вгрызаясь зубами в этот кубик. Новогодние подарки, полученные на городской елке, делились поровну на всех. Их ждали весь год, даже считали, сколько было шоколадных конфет, а сколько карамелек в бумаге, или простых помадок. Печенье, вафли, яблоки были деликатесом. Позже появились апельсины, мандарины.
Никаких книг, кроме профессиональных, отец не признавал. И, кажется, никогда не читал художественной литературы. Лишь однажды произошел случай, потрясший старшего брата, приехавшего в отпуск. За столом зашел разговор о правовом режиме «открытого моря». Подвыпивший отец начал сыпать в споре терминами и цитатами, далеко выходившими за семь классов его образования и тематику местных газет. На недоуменный вопрос – откуда он все знает? – отец пояснил, что в детстве отрабатывал отцовский долг у одного из крепких крестьян, на чердаке дома нашел неизвестно откуда взявшуюся книжку по истории римского права и выпросил ее. Книжку он прочитал, молодая жадная память сохранила ее на всю жизнь. При всем его трудолюбии, эта феноменальная способность к знаниям так и осталась нереализованной.
Все помнили однажды оброненную им фразу: «Герои лежат в могилах…», поэтому ему, чудом выжившему, не хотелось говорить об этой войне. О том, что война шрамом прошла по душе отца, можно было только догадываться. Лишь однажды он скупо рассказал о чувствах бойцов перед наступательным боем. Многие предчувствовали свою гибель, некоторые плакали и на коленях умоляли ротного не ставить их в первую волну. Что он испытал сам, оставивший жену и сына еще за два года до войны, можно было только догадываться. Дома на высокие темы не говорили.
Вступив в партию перед первым боем, на памяти детей ни разу не сходивший в кино или на концерт, не имевший выходного костюма, он непременно выписывал и до дыр зачитывал местные газеты. Он бросал любую работу, чтобы, стоя на табуретке, прослушать новости из «тарелки» на стене, сообщавшей об очередных атомных взрывах, испытаниях, конфликтах. Даже на пенсии ходил на партсобрания. К нему приходила секретарь за несколько дней, уважительно приглашала. Днем он ходил в баню, брился перед своим зеркалом, оттачивая опасную бритву на кожаном ремне, одевался в китель с планками от наград, новое галифе, начищенные хромовые сапоги. Приходя, ничего не рассказывал, особенно после лекций о международном положении, на которые собиралось полгорода в Доме культуры, когда приезжал лектор из Москвы.
Как-то во время праздника, Дня Победы, на пригорке у дома собрались фронтовики. Без наград, чтобы не было обид, усаживались возле заставленных домашним снадобьем клеенок, постеленных на траве. В трапезе вокруг зелененькой бутылочки с водкой принимали участие только те, кто воевал в боевых частях, был на передовой. Один залетный «тыловой вояка», не знавший обычая, подсел к ним и отпустил шуточку по поводу очередной беременности матери. Отец, всегда внешне уступчивый, никогда не ругавшийся и не поднимавший голоса, схватил остряка в охапку и через голову выбросил в огород. Надругательства он не потерпел. Остальные его поняли. Он защищал свою женщину, мать его детей от чьих-то оскорблений.
Сыну-подводнику, ставшему впоследствии капитаном I ранга, когда тот, побывав в заморских странах, высказал отцу, что они с матерью неправильно живут, ответил коротко без обиды: «Мелко еще плаваешь, сынок!». Он запомнил эти слова на всю жизнь. А младшего брата, единственного из всех, научил плести корзины. Оказывается, он это тоже умел делать хорошо.
Пережитое не давало покоя, слабло зрение, дыхание становилось все тяжелее. Газеты, единственное, что он прочитывал ежедневно, уступили место телевизору, но передачи о войне он не смотрел никогда. Ни разу не бравший отпусков, не бывавший нигде, кроме курсов по работе в областном центре, не видевший после войны ничего, кроме каждодневного труда, отец умер неожиданно. Ушел в магазин за хлебом и упал на пригорке у ручья.
Недавно на Яндекс-Дзене я прочитала эссе известного психолога о «родовом занятии», о котором нужно вспомнить в трудное время. Именно оно помогает продержаться. Мы все, даже братья, научились шить. А для сестры это занятие стало основным. Она окончила техникум, потом институт. И сейчас ее японская непростая швейная машина стоит всегда раскрытой на столе. Пальцы не позволяют шить крупные вещи, но пошить что-то растущим внукам, да и небольшие заказы на несколько сотен рублей всегда могут быть подспорьем.
Как было измерить любовь родителей к нам? Или понять, что они дали нам, а чего не дали в воспитании. Помню совсем маленькой офицерскую пару, которая жила в другой половине нашего дома. Тогда в городе была большая воинская часть, и офицеры квартировали по частным домам. Государственных квартир у них не было. Уезжая жить в другой город, они просили маму удочерить меня, сами были бездетные. Говорили, что жизнь у нас очень трудная, а если будет меньше детей, то будет легче. Мама загибала пальчики на руке, и говорила, что это дети, что без каждого из пальчиков трудно, а убрать его – очень больно. Вспоминая эту историю, я иногда думаю о том, как бы могла сложиться моя судьба, если бы меня увезли тогда в крупный город, куда они переезжали. Пожалуй, мне не нужно той не сложившейся судьбы, хорошо, что у меня была и есть такая, своя, со своими родными по крови людьми.
В семье о родителях отца и мамы не говорили. Знаю только, что мамин отец, умирая, сказал ей: «Маня, желаю, чтобы дети твои все выучились и получили высшее образование». Так и произошло. После этих слов я верю в силу родительского благословения.
Мамины сестры разъехались в дальние края. В Красноярский край уехала после педучилища работать одна из сестер, позже она увезла к себе бабушку, мамину мать. Только однажды они приезжали в гости с тех дальних краев. Еще одна моя тетя уехала в Кемеровский край, работала на шахте. Замуж она не вышла, но ребенок у нее был. От нее приходили открытки к праздникам. В те времена родственники переписывались, родители заставляли нас писать письма, передавать всем приветы, письма и открытки хранились в комоде, в домовой книге. Чаще всех приезжала сестра мамы из села, которое называлось Синегорье. Это был поселок лесозаготовителей километров за двести от нашего города, мне это село казалось с синими горами, на краю света, как из фильма «Чук и Гек». Она работала учителем начальных классов в школе, и говорила о своих учениках только хорошее: какие они все умные и способные, а их родители трудолюбивые. Каждый год она ездила на курсы в областной центр, заезжала к нам переночевать, а маму называла «крестная». Мы тогда ничего не знали о крещенье, хотя первых троих детей мама тайно окрестила в церкви. Остальных не смогла, отец был партийный, а с этим было строго.
Наверное, спорт помог мне быть организованной и добиваться поставленной цели. Хотя изначально я поступала на физический факультет, а не на биофак университета.
Оглядываясь назад, в прошлое, я поняла, почему сначала потерпела провал. Несмотря на то, что была уверенной в себе благодаря спортивной закалке и неплохим знаниям, попав перед вступительными экзаменами в общежитскую атмосферу, растерялась, потому что оказалась абсолютно домашним ребенком. У меня не было знакомых, я ощущала себя такой одинокой в этом огромном общежитии, где ходило много взрослых, городских ребят и девчонок, до глубокой ночи раздавались гитарные звуки и пелись песни старшекурсниками, которые после практики еще не разъехались по домам. Первый письменный экзамен, за который я получила три балла, выбил из колеи, я забрала документы, несмотря на то, что в приемной комиссии уговаривали остаться, и уехала домой. Стыду не было предела, я с трудом пережила не только свою, но и боль родителей за этот провал. У меня был высокий разряд по спортивной гимнастике, и удалось устроиться инструктором по производственной гимнастике на местную швейную фабрику и продолжать занятия спортом. Девчонки из секции гимнастики и тренер были в то время единственной поддержкой. Во время редких встреч с одноклассниками на праздниках и каникулах я тоже приободрялась – мне говорили: не дрейф, это была лишь случайность, мы вон, были всегда средние ученики, и то поступили.
И действительно на следующее лето судьба была ко мне благосклонна. Одна из школьных подруг училась в университете на биологическом факультете и с восторгом рассказывала о нем. Зоология и ботаника меня не привлекали совсем, я выбрала модное тогда направление – биохимию, подала документы, и за день до экзаменов приехала. Поскольку у меня была медаль, можно было сдавать один экзамен – физику, и я готовила только этот предмет. Если бы не удалось сдать его на пятерку, делать тут больше было бы нечего, так как конкурс был очень высоким. Мне повезло: преподаватель физики, который принимал экзамен, несмотря на небольшую заминку, которую я допустила в решении дополнительной задачи, поставил отлично. Это было счастье!
Ночами в общежитии мне снился родной город.
С высокого берега Вятки открывался вид на леса с изумрудным цветом весной, насыщенным зеленым летом и белым зимой, а золотой осенью лес был оранжевый, багряный. Вечерами даль становилась дымчато-лиловой и сливалась с сумеречными небесами. Летом серебристая гладь реки блестела на солнце так сильно, что было больно на нее смотреть. Река, на крутом берегу которой стоял город, неспешно катила свои воды, чтобы после долгих странствий объединить свои силы с другой рекой и дальше плыть вместе.
В излучине за миллионы лет намыло длинную песчаную косу. На песчаный пляж за рекой можно было добраться на лодке, а самые отчаянные ее переплывали. В мое детство каждое лето строили деревянный мост, позже построили капитальный. Летом у реки было особенно хорошо, в жару можно было с бонов в любое время нырнуть в речную прохладу.