– Оставайтесь… Станислав, – словно со стороны слышу свой голос. – «Останься, Стас…» О, черт, черт, черт!
– Но мне как-то неудобно, я ни с кем не знаком, – мнется он.
– Познакомимся, – вступает Марья.
– Но я… мне нужно переодеться, – говорит Станислав и бросает взгляд на свои мокрые тапки, а потом на меня. Кажется, он совсем не прочь остаться. С чего бы это? А вдруг он все-таки тот бандит из банка?
– Так идите переоденьтесь, – говорю я.
Не дожидаясь его реакции, разворачиваюсь и удаляюсь в комнату, чтобы сложить подарки, найти вазу для цветов, переодеть колготки и привести в порядок странно и не вовремя всколыхнувшиеся чувства. «Девичьи чувства, между прочим, а ты далеко не девушка, дорогая, не забывай об этом», – твержу себе, натягивая новые колготки. Достаю из шкафа высокую керамическую вазу собственного изготовления и опускаюсь на диван, снова чувствуя странную слабость в ногах. Ну и денек! В дверь уже ломится неугомонная Марья:
– Уф, ты долго еще? И чего это ты расселась? Гости ждут, голодные, между прочим!
– У меня сегодня совершенно сумасшедший день! – срываюсь я. – Меня чуть не убили, потом этот потоп, и бутылку разбила в магазине!
Где-то близко, совсем близко слезы. Надо же до чего дошло, давным-давно не плакала, но не сейчас же этим заниматься.
Марья удивленно смотрит на меня, потом машет рукой:
– Ладно… успокойся, после расскажешь, а сейчас пошли, народ ждет.
Станислав, как ни странно, вернулся, переодевшись и притащив с собой странное творение – шар, сделанный из медной проволоки, внутри которого прилажена подставка для свечи.
– Это подсвечник, – объясняет он. – Может, имениннице не очень понравится, но…
– … важен не подарок, а внимание, –Марья блистает мудростью и оригинальностью.
– Спасибо, Стас.. нислав, – говорю я. – Мне очень нравится, но вам не стоило беспокоиться и это, наверно, дорогая вещь…
– Нет, недорогая, я сам ее сделал, – ответствует Станислав и тут же смущается от своего неуклюжего объяснения.
Празднование течет своим чередом, правда, наличие нового и незнакомого человека направляет его немного в иное, чем обычно, русло: девушки быстро переключаются с именинницы, – к великой ее радости, – на свежего молодого мужчину вполне симпатичной наружности и забрасывают его вопросами, пытаясь выяснить всю подноготную и суть мировоззрения. После дамского дипломатически-артиллерийского обстрела Станислав признается, что ему двадцать восемь, – «Ого, какой прекрасный возраст!» – восклицают мои подруги, – что он специалист по сетям связи и прочим сетям, – «Какая у вас актуальная профессия!», – что он много ездит и по стране и за ее пределами, – «Ах, мужчина-путешественник, это звучит гордо! Вам есть, что рассказать?», – что приехал он на пару недель в отпуск, – «И чем вы собираетесь заняться? Делать такие же милые вещички, как тот подсвечник, что подарили Дине?», – что он холост, – «Ох, ничего себе, такие люди и без охраны!».
В конце концов тащу разгулявшихся подруг покурить на кухню, оставив мужчин побеседовать между собой, и пытаюсь напомнить дамам, что они уже не юные девушки с перспективами, а зрелые замужние женщины, которым Станислав годится скорей в сыновья, чем для флирта.
– Ну, положим, рожать в двенадцать лет рановато? – задумчиво тянет язва-Марья. – А пофлиртовать с молодым симпатичным мужиком всегда приятно и полезно для здоровья, между прочим… Да, Черный? – обращается она к коту, который с отвращением взирает на наше буйство, пристроившись на спинке кресла.
– Вот именно, – поддерживает ее Варя вместо молчаливого Черного.
– Дина, делись, что там с тобой сегодня произошло, – требует Марья, и я, под вздохи и охи подруг, начинаю свое повествование, ловя себя на мысли, что в нем неизбежно возникнет образ вездесуще-сегодняшнего Станислава.
********
Как это все происходит и почему? Отчего шум моря заставляет дрожать какую-то внутреннюю струну, которой на самом деле вовсе и не существует, да и шум моря – всего лишь движение воды и шуршание трущейся округлыми боками гальки. Полсуток назад я и не подозревала о существовании мужчины, который сейчас обнимает меня. Я дрожу от прикосновений его рук и губ, от ночной прохлады, оттого, что я невинная и неискушенная, да еще и мокрая, оттого, что мне страшно, и страшно хочется продолжения того, что началось так нежданно и случайно, оттого, что это банальный курортный романчик, и оттого что, открыв глаза, традиционно смущенно закрывшиеся на время поцелуя, я вижу над собой сумасшествие звездного неба. Неужели все и произойдет со мной вот так, на берегу ночного моря, на пляжной гальке, с читающим стихи незнакомым парнем, о существовании которого я не подозревала полсуток назад, как, впрочем, и он о моем?
В тишине, где тьма, как вечность,
Обнимать тебя, забывшись,
Обнаженно и беспечно
В коконе ночном укрывшись.
И соленой кожи свежесть
Пробовать на вкус губами,
Все отдать за безмятежность,
Что коснулась нас крылами.
Не вином, а теплым бризом
Упиваться до забвенья,
Быть рабом твоих капризов,
Чтоб украсть твое смятенье,
Подарить тебе безбрежность
Ту, что ты совсем не хочешь,
Обменять игру на нежность
Что таится в чаще ночи.
Ждать, когда морской ундиной
Ты вольешься в мои руки.
Стать покорным господином
Хоть на миг, назло разлуке.
*******
Из прихожей слышится звук отпираемой двери, что-то падает. Черный срывается с кресла и ловко, несмотря на внушительные размеры, проскальзывает в неплотно закрытую дверь кухни. «Николка пришел», – спешу следом за котом.
Сын, сняв куртку, встряхивает темными кудрями и, наклонившись ко мне, чмокает в щеку.
– Мутер, поздравляю с днюхой…и все такое…
– Никола, ты мог бы поздравить свою немолодую мать более литературно?
– Мог бы, но уже поздравил, не литературно. Держи подарок.
Он протягивает мне коробочку, перетянутую трогательной розовой ленточкой с бантиком.
– Спасибо, а бантик сам завязывал? – не могу удержаться от подколки.
– Нет, мутер, бантики я принципиально завязывать не умею, поэтому попросил особу твоего пола.
– Что за особа? – интересуюсь я, открывая коробку, в которой таится другая, пухлая сиреневая, а в ней – тоненькое серебряное колечко. От волнения забываю про упомянутую особу своего пола.
– Коленька… – сейчас разревусь в голос.
– Мам… ну ты что, мам…да не переживай ты так, не надо.
Сын смущенно улыбается, ерошит и без того лохматые волосы, которые мне ужасно хочется причесать. Беру себя в руки, вытягиваюсь на цыпочки и пытаюсь пригладить его непокорные кудри. Он трясет головой и отбивается.
– Дорогое же, наверно…
– Отстань, мутер.
– О, вот и Николя! И где тебя носит в материнские именины? – Марья вливается в наш сентиментальный дуэт. – Что матери подарил, обалдуй?
– Вот, посмотри, – гордо демонстрирую сыновний подарок.
– Ого! – оценивает Марья. – Талантливый парень. А я всегда говорила, что из Николя будет толк…
– Вот, Марья Иванна, вы одна меня понимаете, – весело подхватывает Никола, блестя темными глазами.
– Здравствуй, Коленька, – говорит появившаяся из кухни Варвара.
Марья порывается еще что-то добавить, но я в эйфорическом состоянии от появления и подарка сына, тащу их всех в комнату. Мужчины обмениваются традиционными рукопожатиями, Никола вопросительно взглядывает на Станислава.
– Это наш… то есть, сын наших соседей сверху, – в очередной раз объясняю я. – Я их сегодня залила, а Станислав помог справиться с потопом.
– Снизу, – поправляет последний.
– А, понятно. Сильно залила? Требуется совещание сторон по вопросу ликвидации последствий?– вопрошает Никола.
– Думаю, все обойдется мирными переговорами, – ответствует Станислав, ловко попав в Колькин стиль.
«Отлично, Стас», – почему-то меня радует его умение парировать.
Сын усаживается за стол, подруги бросаются кормить его, а я растекаюсь морально и физически, с удовольствием наблюдая, как Никола с аппетитом поглощает курицу, нахально запивая ее вином. Вполне самостоятельный мальчик. И невероятно наглый.
Гости разошлись. Никола уходит в интернет, а я, вымыв посуду и убрав праздничные последствия, отправляюсь совершать вечерние процедуры, мечтая об одном: поскорее добраться до подушки. Любуюсь на свою усталую умытую физиономию, размазывая по щекам крем, и вспоминаю, как Станислав, уходя сегодня, остановился в дверях, посмотрел на меня, как будто что-то хотел сказать, потом развернулся и ушел. Или это показалось от усталости и нетрезвости? Я вдруг явственно ощущаю совершенно неуместное желание, чтобы он сейчас подошел ко мне и…
«Стоп! – говорю я себе. – Что за бредовые мысли? С чего это тебя вдруг развезло? И к тому же ты, кажется, намазалась не ночным, а дневным кремом. О, черт, черт, черт!»
Глава 2
Это происходило на грани сумасшествия – мы выпали из мира и погрузились в свой собственный, не менее реальный, наполненный тем же солнцем, теми же взлетающими к небу конусами кипарисов, пятнистыми разлапистыми платанами, тенистыми улочками, тонущими в виноградных гроздьях, нежданными теплыми дождями, ночными купаниями, сухим вином и прожиганием жизни. Мы целовались в каждом укромном уголке, который попадался в наших бездумных скитаниях, хотя, вскоре мы утратили всякое чувство неловкости, целуясь напропалую там, где нас внезапно настигало желание почувствовать друг друга. Близость неуемно влекла нас после той ночи на пляже, когда все вышло так случайно и бесшабашно, бездумно и отчаянно. Я рассталась со своей девственностью легко и даже со страстью, которую вызвали скорее ночь и море, чем сам неведомый до сей поры процесс. Но об этом я подумала много позже, а тогда я просто отдавалась томлению, которое становилось просто невыносимым, под властью сильного мужского тела, принадлежащего очаровательному лохматому поэту. А дальше… А дальше мы каждый день искали убежища, чтобы предаваться становящемуся с каждым разом все более желанным греху, бездумно, со всем пылом молодости, которая не задумывается о последствиях, а просто живет и пьет жизнь, захлебываясь ею. Море, коварное море околдовало и одурманило, словно огромный кальян, источающий любовный опиум сводящей с ума коварной игры красок, пения волн и сиюминутной смены настроений. Напрасно его называют колыбелью, нет, это скорее ложе страсти, чем невинного младенца.
Судьба разыгрывает сцены
Из-за кулис,
Мы для нее лишь суть арены
И чистый лист.
Фигур путей переплетенья,
Как на доске,
Все наши страсти и сомненья
В ее руке.
То в дар швырнет нам чары ночи
И сладость губ,
То вновь ее туманны очи
И голос груб…
Едва взлетев над бренным миром
Мы камнем вниз,
Амур становится Сатиром –
Каков сюрприз.
И прочь уносятся мгновенья,
Ночь коротка,
Не уловить сего круженья,
Дрожит рука.
Но мы назло слепому року,
Открыв глаза,
Отбросим вздохи и упреки,
Ведь путь назад
Для нас забыт, и бесшабашным
Сплетеньем тел
Глотаем жизнь и пьем бесстрашно
Мы свой удел.
*******
Мне казалось, что засну мгновенно, едва коснувшись подушки, но ничего подобного не произошло: долго лежу, ворочаюсь, встаю, иду на кухню, чтобы выпить воды, и снова ложусь; дурные и не очень мысли лезут в голову; затем с ревом является изгнанный Николой за какие-то прегрешения Черный и долго бродит по мне, выбирая местечко поудобней, наконец устраивается где-то в средней части и заводит знойную журчащую котовью песнь блаженства. Под нее и засыпаю, и вижу совершенно бесстыдный эротический сон с участием неведомого мужчины, лица которого не могу разглядеть.
С утра отправляюсь на работу, в то время как Никола и Черный, предательски покинувший меня ночью, смачно спят, сын вяло реагирует на попытки разбудить его, буркнув, что у него нет первой пары, а кот лениво зевает и потягивается, демонстрируя белый пушистый живот.
Толкаю тяжелую дверь и вхожу в мастерскую, большое, наполненное стеллажами, заготовками, чанами и гончарными кругами помещение. С утра здесь пусто, прохладно и почти тихо, лишь в соседней комнате гудят печи для обжига. Тихо урчит привод гончарного круга, за которым уже восседает коллега, Андрей Болотов – три года назад он открыл эту мастерскую, перетащив сюда своих однокашников-скульпторов по училищу, в том числе, и меня. Мастерская, пережив период трудного становления, неожиданно расцвела и даже стала приносить пусть и скромные доходы. У нас появились постоянные заказчики. Последним нашим достижением явилась организация экскурсий «К гончару», которые приобрели популярность – желающих сесть за гончарный круг и приобщиться к таинству создания сосуда из бесформенного куска глины оказалось более чем достаточно. Видимо, в каждом человеке, от ребенка до старика, живет, пусть иногда и глубоко скрытая, но вечная тяга к творчеству. Впрочем, сейчас нужно заняться банальным заказом и слепить несколько чайных сервизов в ирландском стиле для ресторана «Айриш», а после двух ожидается плановая экскурсия, которую сегодня предстоит встречать мне. Обвязавшись длинным холщовым фартуком, устраиваюсь за своим гончарным кругом, беру кусок беложгущейся глины, леплю из нее шар, кидаю его на круг, и, закрепив, включаю привод. Глина влажно и мягко покоряется моим рукам, превращаясь сначала в конус, который плавно перетекает в сферу, словно танцуя на быстро вращающемся круге. Я люблю своё дело, здесь всё в моей власти, и кусок глины, – материя праха, вновь обретающая плоть, – покорен и подчинен лишь мне и моей фантазии.
Дивлюсь тебе, гончар, что ты имеешь дух,
Мять глину, бить, давать ей оплеух,
Ведь этот влажный прах трепещущей был плотью
Покуда жизненный огонь в нем не потух.1
Впрочем, мне нужно выполнить заказ…
******
Мы бродили по городу, поднимались в горы, прятались в чащобах парка, мятежно искали места, где могли обнимать друг друга без опасения быть обнаруженными. Пляж был хорош, но галька не слишком способствовала нашей пылкости. Парк обладал укромными уголками, но и в нем трудно было уединиться, ведь эти укромные уголки были доступны не только нам. А потом зарядили дожди, теплые, но обильные и долгие. Тетушка Стаса жила в однокомнатной квартире и, будучи дамой преклонного возраста и внушительных объемов, нечасто отлучалась из дома. Со мной в комнате жила соседка, которая в один прекрасный день собрала вещи и уехала, поскольку время ее отдыха истекло, и мы решили воспользоваться этим моментом.
На второй этаж частного дома, где я жила, подняться можно было по лестнице, устроенной в центре кухни, где до поздней ночи кипела жизнь. Мы бродили по окрестным улочкам, дожидаясь, когда хозяева, их многочисленные родственники и знакомые угомонятся и разойдутся. Наконец в доме все стихло, и мы пробрались во дворик, освещенный тусклым фонарем, свет которого вырывал из черной южной тьмы лишь заплату выложенной плиткой дорожки, ведущей к дому, да ветку абрикоса, покачивающуюся от легкого ночного ветерка. Лениво гавкнул хозяйский пес и затих, видимо, решив, что выбираться из конуры в такую темень себе дороже. Мы осторожно открыли дверь, что вела на кухню, занимающую добрую половину территории первого этажа и, стараясь не волновать вечно скрипящие ступеньки, пробрались на второй этаж. Не включая свет, мы разделись и забрались в узкую кровать, стараясь делать все шепотом, насколько это было возможно в нашем состоянии.