Я задыхался. Не в силах на это смотреть, я развернулся, быстро пошел к выходу и открыл дверь. Моя нога, переступая через порог, угодила прямо в грязную лужу, а я сам оказался в теле какой-то женщины. Это была я. Я все знала про пирожное.
«Она съела пирожное Гогена», – носилось в моей голове, в груди бушевал гнев. Я решила разобраться с той грудастой из кафе, но не знала, где ее найти. Я пошла наугад, уверенная во встрече, которая меня сильно пугала. Тогда я решила написать ей СМС. Я достала мобильный телефон, чтобы разобраться с обидчицей раз и навсегда. Набирала текст, уткнувшись в экран и не прекращая решительного движения. Хотела достучаться до ее тупых мозгов, тщательно подбирая слова, как вдруг меня окрикнул визглявый голос: "Девушка, это вы мне пишете?"
Я подняла глаза и увидела ту, которая впилась облизанной ложкой в белое пирожное Гогена. У нее были такие же крючковатые пальцы, выпученные непонимающие глаза и большая грудь. Прошло двести лет, а она так и не смогла ничего понять. Я смотрела на ее пустое лицо, на кривой палец, гордо воткнутый в мясистое декольте, на рыбьи губы и поняла, что никакое СМС и никакие слова не в силах сделать то, что не смогло сделать время. "Нет-нет! – пробормотала я. – Это я не вам!"».
Именно с Гогена все и началось. Проснувшись, я подумала, что женщины – ужасные существа. Переселение в другое тело так поразило меня, что теперь я каждое утро веду дневник снов. На широкой кровати, держа ноутбук на коленях, в шелковой пижаме или голышом. Мои пальцы взлетают над клавиатурой, оставляя на белом листе буквы, слова, предложения и события ночной жизни.
Моя жизнь поделилась на два мира – до и после Гогена. По пути в офис думаю о нем. Солнце обливает меня желтым светом. Каблуки выбивают ритм. Кажется, этой ночью я перешагнула границы тела и времени. Здесь, в Москве, на Новинском бульваре, я шепчу его имя и как-то само собой переделываю его на женский лад. Мне нравится, как оно звучит. С момента появления рисунка синей женщины прошел месяц, а он не выходит у меня из головы. Для меня это не эскиз, а живой человек. Пусть пока без рук и головы, но ей необходимо имя. Я подбирала разные имена, но ни одно не нравилось. А это подошло точь-в-точь, не знаю, как это объяснить. Теперь мою синюю безголовую зовут Полина. Фамилию я вычислила логически, это была пара пустяков.
Ночью я рисую сны и успокаиваюсь. Сновидения могут рассказать о твоей жизни многое. Психотерапию с Питбуль символизируют три сюжета: пирожное Гогена, труп в машине и убийство младенца.
До переезда в Москву я не видела снов. Теперь, после семи лет московской жизни и трех месяцев терапии, мне снилась ночь и паника. На заднем сиденье моей машины лежит покойник. Хорошо, что он не окровавлен, а аккуратно завернут в белую ткань, словно мумия. Я лихорадочно соображаю, что делать. Чудом попадаю ключом в панель зажигания. Заезжаю в ближайший двор, криво паркуюсь, вожу-то я не очень хорошо. И тут, как назло, выбегают какие-то люди. Они злятся, что я перегородила двор. А одна тетка, похожая на Тамару Борисовну, лезет на заднее сиденье, дергая ручку дверцы. Я очень нервничаю из-за трупа, она не должна его увидеть. Я выбегаю и оттаскиваю ее от машины. Кое-как мне это удается. Сажусь в машину, запираю двери и судорожно думаю, как мне избавиться от тела. Решаю, что помочь мне сможет только мой Идеальный начальник.
Тамара Борисовна сказала, что труп символизирует все ненужное в моей жизни. Только спустя время я пойму, что она и есть тот чемодан без ручки.
В третьем сне я увидела себя с мамой и папой. Мы были в темноте, мама держала младенца на руках. Не помню, что стало причиной, но отец вдруг подошел к ней, выхватил ребенка и свернул ему шею. Крови не было, только хруст костей и суставов, и он превратился в искореженную куклу. Мне не было страшно, но я бросилась бежать.
Так впоследствии я буду убегать от Тамары Борисовны, потому что ее психотерапия заведет меня в дремучий лес, где по тайному замыслу в самой глухой чаще должно быть захоронено мое «я».
Работа – мое спасение. Я думаю, что влюбилась в своего Идеального начальника. Когда придет время, он действительно поможет мне избавиться от «трупа» Тамары Борисовны. Но главное, что с ним моя любовь, которую я много лет искала на кончике пениса, первый раз перенеслась куда-то в другое место. Интересно, для мужчины это комплимент или наоборот? Почему я полюбила его? С ним все было в первый раз. Первое уважение, первый подарок, первая пассивность с моей стороны. Я не сделала ни единой попытки, чтобы сблизиться с ним. Обычно я веду себя с мужчиной, как охотник с дичью: «Вон бежит зайчик с морковкой, надо поймать его за ушки!» В своих иллюзорных отношениях с ним я пережила несколько стадий сближения и расставания. Когда у меня наступало любовное обострение, я выискивала в нем разные недостатки и логически доказывала, что такой мужчина мне не подходит. Это всегда срабатывало, у меня несколько раз получалось его разлюбить и не мучиться.
Сейчас я по-прежнему испытываю это парадоксальное чувство близости с неблизким человеком. С ним я вошла в стабильную стадию совершенной любви. Моя любовь очень спокойная, в ней нет ничего, и в ней есть все. Ни страсти, ни желания, ни страдания, ни ожиданий. Мне хорошо от одной мысли, что этот человек живет на земле. Пусть он принадлежит кому-то другому, это неважно, главное, что он есть. Для меня это странное поведение. Если представить любовь в виде отрезка с точкой посередине, то я со стороны испепеляющей страсти перелетела на другой конец, платонический, потеряв середину по пути.
Я часто вспоминаю, как мы работали вместе. Виделись в офисе или в моем сне. Встречаясь с ним там, подумать не могла, что может быть как-то иначе. Казалось, некоторые мужчины слишком хороши для меня. Когда мой сын оказался перед лицом смерти, я словно проснулась от долгого сна, во время которого забыла свою жизнь. Теперь я все чувствовала, обращала взгляд на каждую мелочь, стала очень внимательной ко всему, что происходит внутри и вокруг меня. Я отказалась от всего, кроме работы и помощи сыну, и вдруг стала неотъемлемой частью этого мира, который ответил мне взаимностью. Я ощутила себя слепым котенком, которого ведет по жизни чья-то невидимая рука. Особенно радовалась интересным совпадениям, которые помогали ясно видеть этот мир и время от времени оживляли в памяти воспоминания, помогающие понять, кто я такая. Таким событием стала история на офисной кухне, куда я зашла налить воды. Я стояла с кружкой в руках, когда вошел он, мой Идеальный начальник. Вскинул брови, слегка отшатнулся назад, будто ожидал увидеть кого угодно, только не меня и пробубнил себе под нос: «О! Привет!» – повернулся к раковине, открыл кран и стал намыливать свою чашку.
– Привет! – ответила я ему в спину.
– Что-то мы с тобой никак не можем встретиться, – сказал он, не поворачиваясь. – Прости меня, пожалуйста.
– Ничего страшного, – ответила я, изучая его затылок и отросшие волнистые волосы.
– Завтра точно, – он повернулся ко мне. – У тебя же все готово?
– Да, все. Ты сам меня позовешь?
– Да, – сказал он и вышел.
Это был обычный разговор о деле, я его прекрасно поняла, мы всегда понимали друг друга с полуслова. Я налила воды и вернулась на рабочее место. Воткнула в уши наушники, включила радио. Это была радиостанция, которую я слушаю каждый день. Заиграла песня, которую я слышала десятки раз. Мне очень нравилась эта песня, но я никогда не понимала ее слов и не пыталась понять, так как ненавижу английский. Вдруг вошел он, показал глазами, что забыл ручку на моем столе, взял ее и вышел. В этот момент я вдруг схватила карандаш и записала на первом попавшемся клочке бумаги звучавшую в песне фразу: «Хелло из ит ми ю лукинг фо». Поняв ее смысл, я ушла в туалет и долго плакала. С этими слезами из моей головы вытекали и проявлялись на ладонях воспоминания и обрывки наших разговоров. Об английском, котором он владел свободно, а я лишь мечтала освоить, еще не осознавая неприязнь к этому (как я его теперь называю) havающему языку. О его подруге, с которой It’s complicated (все сложно). О фотографиях. Он прекрасно снимал, а я восхищалась. Спрашивала, что любит фотографировать больше всего. «Наверное, разочарую, – звучал ответ. – Люблю то, что умерло – кладбища, руины, разрушенные здания». Я отвечала: «Вовсе нет, я тоже люблю развалины и могилы». Обрадованный моим мнением, советовал прогуляться на уютное Донское. Подшучивая, что никогда не говорила с мужчинами о кладбищах, я отправилась туда ближайшим субботним утром. Потом обсуждали впечатления. Интерес к кладбищам намекал на человека широкого взгляда, считающего смерть неотъемлемой частью жизни, окружающий мир которого выходит далеко за рамки этого света. Сквозь рыдания я услышала низкое гудение духовой трубы и удары тарелок, возвещающих всей нашей деревеньке о смерти кого-то из жителей. Соседи выскакивали из домов, стекались на звуки траурного марша и тянулись длинной процессией за атласным фиолетовым гробом на белоснежных вафельных полотенцах, свисающих с плеч четырех крепких мужчин. Во главе шествия, над головами провожающих, плыла, показывая направление движения, украшенная рюшами крышка гроба. И я бежала за ней в толпе других ребятишек, чтобы успеть прошмыгнуть в толпу и заглянуть последний раз в лицо уходящему. Так у нас провожали каждого. Всей деревней, с оркестром, достоинством и уважением. В Москве, чтобы не оскорбить чувства живущих, смерть прятали в специально отведенные для нее места.
Если бы Идеальный начальник увидел меня сейчас, то непременно захотел бы сфотографировать руины моей личности. А пока я делаю это сама. Мне снится, что я в театре, одновременно актер и зритель. На сцене в накинутой на голое тело мужской рубашке сижу ко всем спиной. Я достаю фотоаппарат и начинаю сама себя фотографировать. Фотограф должен сделать снимок, который уже не снимок, а он сам. Когда объектив фотографа направлен на модель, когда поверхность кадра это и траектория обзора, и сам снимок, а фотограф – это тот, кто снимает, и тот, на кого направлен объектив. Он снимает самого себя, чтобы проявиться в этом мире.
Два раза в неделю хожу в группу психологической поддержки, что-то типа клуба матерей-неудачниц и в клуб анонимных писателей. Записав сон о Гогене, не могу остановиться и постоянно пишу. В целом мы похожи на анонимных алкоголиков – собираемся в библиотеке раз в неделю, говорим о боли, смотрим кино про боль и ведем дневник, чтобы излить ее на бумагу и найти свой голос. Ведущий клуба, самый настоящий писатель, с седою бородой и Букеровской премией. Писатель № 1. По его мнению, только боль – путь к сердцу читателя. Я в это не верю. Писательский клуб для меня – вариант психотерапии. Многие писатели говорят, что пишут для избавления от тяжелых чувств, обычно от вины и стыда. Если так – то я точно писатель, этих чувств у меня вагон, и очень хочется их слить в унитаз.
Глава 3. Моя жизнь на кончике пениса
Во сне кто-то протягивает мне старое черно-белое фото, я смотрю на него и вижу себя подростком. Я оживаю на нем и ухожу. Смотрю на себя, скользящую в прошлое, вижу такую же, как сейчас стрижку, только волосы темные, как раньше, и платье с широким поясом.
Я родилась, потому что это было кому-то нужно. Случайностей нет, все происходит не просто так, во всем есть смысл. Моя жизнь на кончике пениса, пенис в штанах, штаны на мужчине, мужчина неизвестно где. Власть секса над человеком. Я человек, и я сплю. Мои сны связаны с ощущениями, их действие происходит на кровати. Мое влагалище – вечный двигатель, оно превращает мой сон реальность. Влагалище – третий глаз, им я вижу, проникая в себя и других. Я смотрю на мир через подзорную трубу своего влагалища. С мужчинами одна и та же история. Я люблю так сильно, что прилипаю, как жвачка к мохеровому джемперу. Отодрать невозможно, приходится выстригать ножницами или вырывать с мясом.
На белом листе своего дневника я провела жирную красную линию, что означало начало новой жизни. В прошлом остались безликий спальный район, дома-коробки, окна с серыми дождевыми подтеками, деревья, похожие на вытянутых ежей, грязные отпечатки пальцев на листе. Сын-подросток и муж-алкоголик с раком крови в стойкой ремиссии. Оставлять сына было невыносимо. Но другого выхода не видела.
«Да что ты ее слушаешь, – сказала моя мать моему мужу, когда он пришел в очередной раз в надежде поселиться в нашей квартире, – приходи и живи!»
«А как же я? – прошептала я. – Мое мнение здесь кого-то интересует?» Никто не ответил и не обратил на это внимания.
Меня как женщины больше нет. Я разрушена и делаю шаг в другую жизнь. Москва – мое убежище. Приехала сюда работать, но на самом деле просто сбежала в этот город-праздник. Здесь нет смерти, все мыслят позитивно, а черный – это маленькое платье, смокинг или «мерседес». На вас отовсюду льется музыка, холодная как космос и равнодушная как вселенная. Музыка ночного мегаполиса, музыка бара хай-тек, в котором сидят люди-иллюзии, люди рафинированной красоты, держащие в руках дорогие коктейли. Сложна, умна и красива, она смешивается за пару минут рукой профессионала. Употребляется немедленно. Без чувств. Без страсти. С загадочным и многозначительным выражением лица.
Сегодня оторвала от себя очередную влюбленность. Вовочка № 1 был удален легко, как молочный зуб, так как оказался женат. Сенсацией этой осени стал развод французского президента Николя Саркози, но Вовочка не развелся. Я написала ему: «Прощай, человек из чуждого мне измерения. Измерения фальшивого счастья, прикованного наручником к батарее. Твои попытки вырваться такие робкие, что не дают шансов на освобождение и не вызывают ничего, кроме жалости». Через несколько дней после этого письма и за семь лет до появления в клинике неврозов мне встретился Вовочка № 2.
Мы с Юлей ищем философский смысл брака. Сегодня она увидела свою жизнь по-другому, осознав тлетворное влияние на нее Сатурна. Она говорит, что тридцать лет и три года чтила трудовой договор и отца, всегда отдавая свое место кому-то другому. Она изнасиловала свою душу и продолжает насиловать ее сейчас, так как боится творческих поступков, не прописанных и неустановленных никем.
Она говорит, что я «уранистка», что я не боюсь и что я молодец. Вот если бы она хоть раз бросила работу, завела любовника и вообще пошла куда хотела, она бы тоже была «уранисткой», а так она дура и трусливая неудачница, которая пропускает всех вперед. И все ее мучения проистекают от того, что Сатурн, встав в конфликт с Луной, сломал ей жизнь. Это касается всего – и работы, и мужчин. Сейчас ей стало ясно как день, что человек час за часом, делая выбор, формирует свою судьбу, если, конечно, не сидит дома, как она. Будучи на втором курсе, она сделала аборт, потому что папашка зародыша плакал как ребенок и дрожал от страха, а сама она была настолько агрессивной «сатурнианкой», что рожать в вузе, с ее точки зрения, просто тупо. Сейчас она считает, что, если бы она тогда родила, ее жизнь пошла бы по Урану, она была бы замужем и стала психологом, так как несостоявшаяся свекровь – декан на психологии. А так она экономист и полная дура, что не слушала меня и все себе сломала, ведь говорила я ей бросать нелюбимую работу и крутить романы с кем хочется. Ведь если бы она это сделала, то все пошло бы как надо. И только сейчас она осознала свой Уран, но он ограничивается только постоянной сменой работы, а Сатурн все равно не дает ей заниматься сексом. И она задолбалась, но как выйти из этого, не знает. В общем, мой Уран и ее Сатурн связались в один узел.
Я не понимаю, что значит «быть уранисткой». У Северовой нереальные мозги, я ее часто не понимаю. Она говорит: «Надо жить символами!» Что она имеет в виду? Неважно! Главное, я здесь, в этом сказочном городе, а Юля осталась там, в районной пятиэтажке, где водят дружбу крысы и барабашки. Мы выносим друг другу мозг по электронной почте. Получается, мы с разных планет, но нас многое объединяет. У нас нет ни денег, ни мужчин, ни квартир, ни бриллиантов. У Юли нет еще и работы. Всем на нас наплевать. Обо мне заботится только человек из моего сна.
Я люблю театр, который вызывает много вопросов. Женщина имеет странную особенность – считать себя причиной всего произошедшего и взваливать на себя все следствия. Иногда их накапливается целый картофельный мешок, в котором полно гнилья. Женщина знает, что виновата во всем, а значит, должна нести. Часто она оказывается не в состоянии ни разобрать картошку, ни бросить мешок. И она просто несет его, несет всю жизнь. Если вы спросите эту женщину: «Что ты хочешь?», она ответит: «Я хочу, чтобы у моей семьи было все хорошо». Если вы будете настойчивы и вознамеритесь узнать ее личные желания и уточните: «А ты? Чего хочешь ты?», она удивится и вообще не поймет вас. Она не умеет хотеть для себя. В России это называется любовью. От такой любви у моей матери вырос горб. Это была сцена первая: «Женщина и Мешок на ее спине». Занавес!
Сцена вторая «Муж и его закулисье». Из мешка доносятся крики. «Я – супергерой! Я никогда не плачу!» – он исправно играет свою роль. Когда смолкают аплодисменты, он тихонечко, тайком от всех складывает за кулисы свои поражения, страхи, боль, слабости. В закулисье он сам не заглядывал и другим не позволял, иначе роль не сыграть. Зачал мужчина годам к тридцати и, словно случайно забеременевшая девочка-подросток, тоже думал, что все как-нибудь рассосется. Но живот рос. К пятидесяти ему впору было ложиться на операционный стол, но он упорно отрицал наличие в себе плода. «Мать, ужин готов?» или так: «Мамочка, а где мои носки?» или так: «Мамуля, чтобы я делал без тебя?» – и еще сотни других криков из мешка.