Всё так, Кузьма?
– Всё правильно, начальник. Лучше не скажешь.
Андрейка Рязанцев нравился Маштакову. Способный парень! Если не обломают его, путёвый опер из него получится.
Всего год работает, а освоил многое, другому за пятилетку не научиться. Отрадно, что к старшим товарищам всегда прислушивается. Перенимает опыт. Это Михины, конечно, были ноу-хау за пятьдесят первую статью Конституции и за предупреждение о необходимости прекратить вести образ жизни непотребный.
Для своего начальства и для прокурора надзирающего изобретённые. А то возьмутся проверять дела – приостановленное уголовное – у следователя, для которого протокол допроса и пишется, в криминальной милиции ОПД затребуют, в которое копия протокола этого подошьётся, и спросят грозно: «Почему при расследовании уголовных дел не устанавливаются места изготовления и сбыта суррогатов алкоголя?». А тут, пожалуйста, выяснялись эти вопросы, но гражданин Российской Федерации воспользовался своим конституционным правом не свидетельствовать против себя и близких родственников. И профилактическая работа присутствует, гражданин официально предупреждён офицером милиции.
Конечно, из Кузьмы этого можно было в два счёта вытрясти данные самогонщиц. И безо всякого мордобоя. Достаточно пригрозить ему, мол, посадим на «сутки»[27] такого-то тяжёлого, всё расскажешь. Но чего дальше делать с этими самогонщицами?
Самих же и заставят отрабатывать. А когда?
Кузьма закончил подписание протокола. Извилистые каракули его, похожие на кардиограмму, заняли половину листа.
– Ну я пошёл, начальник?
– Ку-уда?! – поднял на него палец работящий Андрейка. – У нас с тобой ещё три эпизода. По каждому отдельно допросимся!
Вот он – прогресс научно-технический. Сколько бы раньше Рязанцеву времени понадобилось, чтобы четыре протокола допроса от руки написать? Пускай, по двадцать минут на каждый, с одним перекуром. Часа два верных? А на компьютере – чик-чик, переделает он сейчас в установочных данных время допроса, номер дела уголовного, а в самом тексте – предложения о дате нападения и фамилию терпилы[28]. Застучит, завоет, защёлкает принтер, вылезет из него серый листок с почти ровными строчками. Так всё написано, Кузьма? Лучше не скажешь, начальник…
И самое главное, никакой прокурор, даже Коваленко Виктор Петрович не придерётся. Ни одного нарушения УПК РСФСР[29]! И в делах бумаг прибудет и у следака, и у опера.
Порадовался Маштаков за смышленого Рязанцева, домой прозвонился. Проверил, проснулась ли Дашка, которая в этом году во вторую смену пошла. Сейчас вечерами светло ещё. Но скоро рано темнеть будет. Хоть и рядом школа Дашкина от дома, за углом, можно сказать, а встречать придётся. Много всякой шпаны у них на районе развелось. Рабочий район, Эстакада называется. Превратившийся за годы демократии в форменное гетто. Выбираться надо оттуда, в центр переезжать, да где денег взять?
Миху вдруг озарило. При сопоставлении данных о делах, приостановленных производством и направленных в суд в этом месяце, практически яблоко ньютоново ему на голову упало.
Почему это, интересно, Афанасьеву грабёж вменили? Потерпевший же до сих пор лечится амбулаторно, второй месяц.
Позавчера его Маштаков к следователю вытаскивал, с делом знакомиться, мужик брюзжал: «Мне на приём к шестнадцати тридцати в поликлинику железнодорожную!» Там даже не лёгкий вред, там средней тяжести вылезет, к бабке не ходи. Значитца, разбой злодею Афанасьеву надо вменять, вторую часть. Преступнику – статью от семи до двенадцати, а розыску – преступление особо тяжкое раскрытое. И тогда получается, три разбоя раскрыты в августе месяце, а не два. Три всегда лучше, чем два!
На этой оптимистической ноте Миха побежал в следственный отдел. К следователю Шишкиной, заканчивающей дело по Серёге Афанасьеву.
Шишкина пребывала в трансе. Поделилась с Маштаковым своей бедой.
– Представляешь, из-за одной буковки вернул! Смотри, квалифицирующий признак расписан… По предварительному сговору группой лиц! Я ему говорю, давайте подставлю, никто не заметит… Или перепредъявлю задним числом… С адвокатами договорюсь… Козё-ол рыжий!
Миха посочувствовал Маше, которая даже зарёванная и злая оставалась симпатичной. Не переходя на личности, поругал прокуратуру. Помнил, что с Машей этой ему детей не крестить. Сейчас, поддакивая, скажешь про зампрокурора злое слово, пусть даже и заслуженное, а завтра сама же Машенька и сольёт ему под сурдинку. «Виктор Петрович, а Маштаков называл вас земляным червяком!»[30]
Предложив Шишкиной сигарету, Миха изложил суть своего пустякового вопроса. Маша помотала короткой стрижкой на пачку «Балканской звезды». Выдвинула ящик стола, вытащила тонкую коричневую сигаретку.
«А всё говорят, следователи у нас мало зарабатывают».
Маштаков через стол протянул Маше зажжённую зажигалку. Прикурив, она посмотрела на оперативника насмешливо.
– Ты чё, охренел? Да там два дня сроку осталось. Завтра – этап, Афанасьев на тюрьму уедет. Когда обвинение пере-предъявлять прикажешь? Я уже с ним двести первую[31] выполнила. У меня видишь, свой какой геморрой?
Шишкина приподняла и впечатала в стол двухтомное уголовное дело, прилетевшее из прокуратуры на допрасследование.
Миха и не надеялся, что следователя обрадует его предложение возвратиться к отработанному. В её понимании это – артель «напрасный труд». Маштаков знал, что Шишкина та ещё стервочка, догадывался, кто её танцует.
– Маша, дочка, – сказал он примирительно, – давай договоримся полюбовно. Я беру на себя получить новое заключение СМЭ[32] сегодня же. Афанасьева оставим на вторую неделю, в прокуратуру я тоже сам сбегаю, подпишу. Даже обвинение новое заготовлю. Завтра предъявишь с утра и сразу, это самое, пере-ознакомишь. Делов-то.
Шишкина с силой ввинтила окурок в пепельницу, раскрошив.
– Иди отсюда, Маштаков, без тебя тошно.
Миха усмехнулся, чувствуя, как губы у него задрожали. Дожил, называется, до ручки, малявка двадцатитрехлетняя себе такое хамство позволяет.
– Не боишься ещё один доп заработать, красавица? А ну как вся эта история вылезет? Прокурор сейчас пропустит, он с терпилой контактировать не будет. По бумажкам у тебя всё пока складно получается. А в суде?
– Вали-и, закладывай! Больше ничего не можешь! Да пусть мне хоть ещё десять дел вернут! По фигу мне!
Поняв, что доводы разума здесь не подействуют, что девчонку заклинило, Миха откланялся. Но от поставленной задачи не отступился. Разумеется, он не пошёл информировать руководство СО, одни вопли лишние будут, там тоже ездят только с ближним светом. «Когда ещё дело в суде начнут рассматривать?!»
За начальника следственного отделения по тяжким преступлениям против личности с прошлой недели работала Хованская Альбина. Она сразу въехала в бубновый Михин интерес.
– Грамотно, Николаич. И Афанасьев этот сволочь, я его по прошлой ходке[33] помню. Только не вовремя. Раньше ты где был?
– Альби-ина Владимировна!
Хованская имела полную выслугу. В апреле ко дню следствия получила подполковника. И никак не отваживалась уйти на пенсию.
– Что я ещё умею?
Она помнила Маштакова по прокуратуре. Молодой зам был незаносчив, разговаривал по-людски, входил в положение. Иногда даже излишне. Потом, когда Миха в их следствие перешёл, они больше двух лет проработали в соседних кабинетах, в этом же отделении по тяжким. Кому самые сложные дела давали?
Маштакову. Весь отдел бегал к нему советоваться. Головастый!
И простой, сколько раз подменял с дежурствами в праздники, в выходные. А когда поехал парень по наклонной, все почти отвернулись. Нашлись и такие, что в открытую злорадствовали – «Пьянь прокурорская…».
Хованская пристукнула по столу ладонью.
– Всё, Николаич. Давай езжай к судмедэксперту и дальше по плану своему. Машку я обработаю. Только это, шуму не поднимай, у неё сейчас полоса чёрная.
– У кого она белая, Альбина Владимировна?
И целый день потом без обеда Маштаков прозанимался этой насущной ерундой. Поставив предварительно в курс о своих намерениях начальника розыска Борзова.
Борзов, человек с говорящей фамилией, фанат провинциального сыска, сразу загорелся.
– Михал Николаич, а ты пересмотри у них все дела. Может, чего-нибудь прекратить можно? Со снятием с учёта. Возбуждают всякую дрянь!
– Посмотрю до конца недели.
Не забывая про обещание, данное жене, забрать Маришку из садика, Миха в половине шестого (случай невиданный) покидал управление.
Однако сделал крюк к «мрошникам». В кабинете был один Ковальчук, дело в корки подшивал.
Он без энтузиазма рассказал, что в адресе матери Фадеева дверь никто не открывает, два раза мотались на «шестёрку», на самый край города. Съездили к ней на работу, в автоколонну – тоже мимо денег. Не выходит мамка Виталькина на работу третий день. Звонила, сказала, что забюллетенила. Соседи поведали операм, что Виталька часто обижал мать, а не так давно вообще пытался задушить. Мать еле вырвалась, выскочила в подъезд в одной ночнушке.
– Как бы в этом адресе ещё на один труп не наткнуться! – угрюмо хмыкнул Ковальчук на прощанье.
В троллейбусе почти не было пассажиров. Миха дисциплинированно предъявил удостоверение и прошёл на заднюю площадку. Ехать ему предстояло почти до конечной.
На остановке «Первомайский рынок» в троллейбус заскочила гоп-компания, несколько парней и две тёлки. Все – бухие, возбуждённые. На улице один из них, длинный, со стриженым затылком, уронил на асфальт здоровый, кило на шесть, арбуз.
Не удержал! Арбуз, тяжело хлопнувшись, с треском раскололся, разверз переспелое, алое, в чёрных косточках нутро. Мат, гогот, девчонки пищат.
– Ой, Сивый, не могу!
Дылда подобрал арбузные обломки. Зашёл в салон, тупо гыкая.
– Чё ржёте, му*аки?!
А чего им не поржать, пассионариям, в демократической стране?
Длинный постоял-постоял, понял, что не круто он выглядит в обнимку с разбитым арбузом. Выматерился и кинул всё на пол троллейбуса. Прочавкал по сочной мякоти вперёд, упал на сиденье.
Кондукторша, пожилая женщина в очках, попыталась порядок навести.
– А ну подбери сейчас же!
Длинный послал её.
Кондукторша стала беспомощно возмущаться, озираться в поисках добропорядочных граждан. На миг они с Маштаковым встретились взглядами. Две остановки назад, оправдывая свой бесплатный проезд, он предъявлял тётке служебное удостоверение. Миха мучительно переморщился. Только в кино в таких ситуациях крутой коп метелит хамов так, что только шуба заворачивается.
Но отсидеться в тине он не смог. Прошёл вперёд по салону.
Остановился около длинного, нагнулся и сказал твёрдо, но не обидно. Оставляя возможность отыграть назад достойно.
– Слушай, друг, подними! Нехорошо мусорить!
И вернулся на заднюю площадку. Парни моментально подхватились и двинули туда же. Чавкая жвачками, плечами молодецки поводя.
«Самое главное, – лихорадочно думал Маштаков, – не дать зайти за спину».
Он уже трижды проклял свою несовременную совестливость.
– Ты чё, мужик?! Оборзел совсем, что ли?
Трое нависли над Михой. Все под метр девяносто, на динозавров похожие. Морды угреватые, дебильные. Башмаки у дебилов модные, с прямоугольными носами, «гробы» называются. Сорок пятого размера.
Маштаков ёжился. Профессионально представляя страшные последствия удара таким говнодавом по голове… по жизненно важной части тела.
А снаружи – понимающе осклабился. Опять не обидно.
– Вы чего, ребята? Я сотрудник милиции.
И расстегнул молнию на нагрудном кармашке кофты, подрагивающей рукой вынул ксиву. Взмахнул ей.
На его счастье, гоблины ещё мало успели сегодня выпить.
Какие-то рефлексы у них ещё оставались. На красную книжку в частности. Порычав бессвязно, они рассосались по салону. О, чудо! Долговязый прошкандыбал к месту, где валялись осколки разбитого арбуза. Именно в этот момент, как по команде, открылись двери (остановка «улица Суворова»). Ногой длинный вы-пинал куски арбузные из троллейбуса.
Всё равно парни посматривали на Маштакова осуждающе.
Не могли просто так вынести подобного унижения. Ждали, когда он выйдет. Но Миха от греха проехал до конца маршрута. Парни вышли на предпоследней остановке, махнув рукой на оборзевшего мента.
Лет пять назад Маштаков безнаказанно подобной выходки ни за что не оставил бы. Из первого автомата вызвонил бы подмогу. Притащили бы шпанцов в отдел, оформили по «мелкому»[34], договорились с судьей суток на семь административного ареста и как следует попрофилактировали. Чтобы запомнили, гниды, как себя подобает вести в общественных местах. И как надо реагировать на замечания старших, тем более сотрудников правоохранительных органов.
За годы работы и жизни вообще Миха поумнел. Теперь он знал – никого ничему не научишь! Всех не облагодетельствуешь и не пересажаешь! С каждым годом, как в сказке, становилось всё страшнее и страшнее…
Маришка осталась последней из всех групп. Всех детей давно поразбирали. Она сидела со сторожихой на веранде и горько ревела.
– Почему-у ты так по-оздно?!
– Работа, – оправдывался Маштаков.
Он приобнял дочку за плечи, прижал её худенькое, вздрагивающее тельце к себе. Потом присел с ней рядом. Тыльной стороны ладони осторожно вытер слёзы. А глаза-то – папкины, большущие, карие! – Пошли, купим чего-нибудь вкусненькое? Только такими антипедагогическими методами мог он реабилитироваться. – «Киндер-суприз» купишь? – у Маришки заблестели глазёнки. – Не-е. Дочка, давай «Чупа-чупс» купим, он вкуснее. На «Киндер-сюрприз», шоколадное яйцо со сборной игрушкой внутри, каждый раз разной и интересной (проклятые капиталисты, знают, чем ребёнка зацепить), у Михи не было денег. – Не хочу «Чупа-чупс», «Киндер-суприз» хочу-у!
5
«Куплю волосы. Дорого».
Объявления эти идиотские весь город заполонили. У Юры Ковальчука, когда он на них натыкался, всегда ассоциация возникала с фашистскими концлагерями. По телевизору раньше часто хронику показывали – вываленные из мешков груды волос. Состриженные с живых людей перед отправкой несчастных в печи крематория, в газовые камеры. Бр-р…
На чём только сейчас бизнес не делают! И чего, выгодное дело волосы скупать? С другой стороны, не будь выгоды, не облепили бы все углы объявлениями. Заказывали ведь в типографии, в расходы входили.
Второго сентября, с утра, не заходя на работу, Ковальчук двинул прямо в адрес фадеевской матери, на улицу Сосновую.
Шёл без особой надежды, для очистки совести. Чтобы потом весь день полезными делами заниматься. Чтобы не дёргало начальство.
Ковальчука не столько тяготило новое убийство плечевой… работа есть работа, линия – их. Убийств в Остроге всегда было выше крыши, без дела в МРО сроду не сидели. Раздражение поднималось от мысли, что лишнюю работу подкинул Маштаков, которого Юра органически не переваривал.
Ковальчук не забыл, как пять лет назад (Юра тогда молодой был, офицерское звание только получил) заместитель прокурора Маштаков тряс их отделение. Посадил отличного опера Ваню Пшеничного, за взятки будто и за мошенничество. Обыск в кабинетах у них проводил, по столам лазил, по сейфам. Допрашивал всех лично, как жуликов. Мало ему, гаду, было одного Пшеничного, под остальных клинья подбивал. Доказать всё силился, что они крышуют ларёчников на привокзальной площади, денежку от них получают.
Теперь-то понял, праведник хренов, как жить на ментовскую зарплату?
Судья реально Ване впаяла. Пятерик усиленного режима!
Усиленный режим тогда ещё был для тех, кто несудимый, а садится за тяжкое преступление. Почти все эпизоды, наковыренные Маштаковым, остались. Правда, вышел Пшеничный быстро, через два года. Помиловал его президент как афганца-орденоносца. Какому парню судьбу поломал, выползень прокурорский! Сколько убийств Пшеничный раскрыл! И ещё бы мог! Сейчас Ваня в порядке, в фирме работает. Двери железные делают и сами устанавливают, на жизнь хватает. «Но один хрен, – поделился Пшеничный, раз выпивали как-то, уже хорошо проняло, – не хватает всего этого… выездов, гона, куража…»