В Москве вон в открытую менты подрабатывают. Охраняют в основном. У нас, понятное дело, городишко маленький, все на виду.
Валить надо из милиции, это Ковальчук давно понял. Язву желудка уже заработал здесь. Выслуги с армией всего восемь лет, учиться идти в двадцать девять поздно, так и пробегаешь до пенсии в операх. Да и не доработаешь ещё до неё, до пенсии этой копеечной. Или от язвы загнёшься, или сопьёшься!
Алка пилит постоянно. «Денег никогда в доме нету! У людей – машины! Люди на юг каждый год ездят! Надеть мне нечего!»
Валить надо… и чем быстрее, тем лучше.
С такими решительными мыслями, распалив себя, Юра забежал на седьмой этаж к фадеевской квартире. Лифт не работал.
Нажал и долго не отпускал кнопку звонка. Слышал, как в квартире он гудит заполошной сиреной.
Прошлёпали шаги и без расспросов – кто да зачем – распахнулась дверь. Ковальчук не успел переключиться. В дверях стоял Виталя Фадеев собственной персоной. Краснорожий, мордастый, чуть пониже среднего роста, вровень с Юрой. Крепенький от природы. Сходство с фотографией на паспортной форме сохранилось большое. – Чего надо? – недружелюбно спросил Виталя. Сдавать назад было поздно. Опер раскрыл на короткий миг перед толстым Виталькиным носом удостоверение. – Из милиции. Ты Фадеев? – Ну и чё? – Ты покупал ружьё в Крутове у Козлова? Двенадцатый калибр? За вчерашний день Ковальчук пробил по номерам бывшего владельца двустволки. Ничего умнее спросить сейчас Юра не придумал. – Делов не знаю, – промычал Виталька. Он стоял, набычившись. – Ну ладно, вижу, сейчас с тобой говорить бесполезно, – выворачивался Ковальчук. – Придёшь в опорный пункт вечером, когда протрезвеешь. Знаешь, где опорный пункт? Фадеев захлопнул дверь. Опер прислушался к себе, как колотится сердечко. «Чего, Юрий Палыч, очко-то не железное?» Ковальчук побежал вниз. Он знал, что в продуктовом магазине в соседнем доме есть телефон. Юра был опытным оперативником. Шесть лет отмантулил в розыске, и почти все шесть – в подразделении по раскрытию умышленных убийств. Он и не подумал геройствовать, ломать в одиночку Витале руки. Тем более был он без оружия, без наручников. Без современных средств радиосвязи даже. Белобрысая продавщица на удостоверение отреагировала кисло. – У нас только для своих телефон. Ковальчук заулыбался золотозубо. – Я тоже не чужой, Майя. Имя он считал с бейджика на синем халате.
– Ла-адно, проходите вон через подсобку. Направо там кабинет заведующей.
Юра успел только сигарету выкурить, подъехал «УАЗик» с ГБР[35]. Быстро выскакивали молодые тренированные бойцы в бронежилетах, с автоматами.
Но оплошавший один раз Фадеев теперь не открывал, затаившись в квартире. Милиционеры остались у двери и под балконом, а Ковальчук снова убежал в магазин, консультироваться.
Продавщица Майя, слышавшая его первый разговор, слова – «по убийству», «возможно, вооружён», пустила к телефону безо всяких.
Как назло, старшего их группы Петрушина на месте не оказалось. Кому звонить? Птицыну – не его, Ковальчука, уровень.
Начальнику розыска? Так этот камикадзе ничего путного всё равно не насоветует. Набрал два двадцать два шестьдесят восемь, Маштакова. Тот сразу схватил трубку, как ждал.
– Есть три варианта действий, – начал Маштаков рассуждать вслух, выслушав. – Ломать дверь безо всяких санкций. С последующим уведомлением прокурора. Второй вариант – я побегу сейчас к следователю, попробую получить постановление на обыск и санкционировать его у Коваленко. До-олжен дать, такое дело, убийство… На его основании мы опять же вышибаем дверь, но уже прикрываясь процессуальным документом. Гм. И последний, это самое, вариант – искать мать Фадеева, везти её с ключами и открывать цивилизованно. Если она не лежит неживая внутри.
Потележив ещё минут несколько, оперативники остановились на самом безопасном для них, законном и в тоже время на реальном варианте. На санкционированном вторжении.
В зале Ковальчук подмигнул Майе.
– Вода минеральная есть? Негазированная только. Маленькую бутылочку мне.
– Шесть пятьдесят. «Суздальская».
– Я, может, ещё к вам загляну.
– Заглядывайте, – продавщица вовсю кокетничала.
В настоящее время у Юры было чересчур много проблем. В том числе и на женском фронте.
Все они одинаковые! Весь мир – бардак!
Ковальчук растолковал «гэбээровцам» оперативный замысел. Ждать, сказал, придётся не меньше часа. Он специально реально сказал, чтобы потом парни не дёргали каждую минуту.
А Маштаков пусть побегает, ноги побьёт, это ему не в прокурорском кабинете заседать.
– Задержание кому пойдёт? – делово поинтересовался старший группы быстрого реагирования.
– Да берите себе, нам это в зачёт не идет.
У их отделения один показатель, – чтобы как можно меньше нераскрытых убийств и сто одиннадцатых четвёртых[36] оставалось.
Юра курил и размышлял: «Вот выйдет поганка, если за то время, когда я первый раз бегал на телефон, Фадеев успел сделать ноги. Через чердак… дом-то с чердаком. Или через балкон – в соседнюю квартиру. Сломаем дверь, а там пусто. Потом – жалобы, по прокуратурам затаскают».
Но получилось по-другому. Сработал четвёртый, непредусмотренный вариант. Через полчаса у Витальки сдали нервы или, поддав ещё, он просто утратил бдительность. На дежурный, от скуки стук он нежданно открыл дверь. Моментально его скрутили. Минуту спустя он сидел в машине в наручниках, орал в голос.
Возбуждённые, довольные милиционеры усаживались в «УАЗике».
– Слышь, Вить, тормозни у магазина, – попросил Ковальчук. – Сигарет куплю.
6
Маштаков ещё в прокуратуре был, санкцию на обыск пробивал, когда Ковальчук позвонил. Следователь Максимов, молодой улыбчивый парень, передал трубку.
– Вас.
– Всё! Взяли Фадеева! Не надо никаких обысков! – голос Ковальчука вырывался за пределы мембраны, Михе даже трубку пришлось от уха подальше убрать.
Постановление (дважды следователем по указанию надзирающего прокурора переделанное) он всё равно у Коваленко санкционировал. Основания-то не отпали. Одежду и обувь Виталькину, в которых тот был во время убийства, надо искать. Да и так, для расширения кругозора, для наступательности стоит в квартире пошерудить. Судимый же оружие имел. Кстати, а недостающую часть двустволки – цевьё – искать не надо, что ли?
– Затупят мрошники, сам съезжу, – заверил Маштаков следователя.
Потом они вдвоём двинули в милицию – с доставленным разбираться.
Фадеева Миха представлял другим, с причёскою. А этот сидел стриженный, с неожиданными ямочками на красной морде.
Оперативники уже успели ему накинуть по сути дела. Старший опер Петрушин угрожающе раскачивался над Виталей, пыхтя сырой сигаретой.
Фадеев находился под общим наркозом. Абсолютно невосприимчивый к фактам и тем более к формальной логике. Он мотал башкой:
– Не-е, ребята, я её не убивал… что хотите делайте…
– А кто? Кто тогда?!
– Московская мафия… приезжали на «Мерседесе»…
Разговор предстоял долгий. Витальке надо было дать полностью протрезветь, чтобы его как следует отходняк заколотил.
Петрушин довольно улыбался:
– Михаил Николаевич, а вон в коридоре и Петров стоит.
Маштаков, когда заходил, не обратил внимания на унылого парня, который маялся перед дверью в сорок девятый кабинет.
– Сам пришел, – добавил Ковальчук, – по записке, которую мы его брату в Крутово оставили. Сегодня наш день.
– А чё он там стоит? – спросил Миха, – Сбежит ведь.
– Не сбежит, – хмыкнул Петрушин. – Он там уже целый час стоит.
– А теперь увидел Фадеева, просёк фишку и сбежит, – не согласился Маштаков. – Заведите в другой кабинет.
Петрова завели во второй кабинет второго межрегионального отделения по раскрытию умышленных убийств, в большой.
Кабинеты соединял общий тамбур.
В большом кабинете лепший друг Михин, старший следователь прокуратуры Саша Кораблёв заканчивал допрашивать вытертого старика в синей байковой олимпийке. Старик по фамилии Бурмистров, держа далеко на отлете протокол своего допроса, шевелил губами. Разбирал написанное.
– Эт-та как эта: умышленно? Не согласен. Я эт-та, по неосторожности, – он оторвался от листка.
Кораблёв, с видимым усилием сдерживая раздражение, стал в максимально доступной юридически неграмотному Бурмистрову интерпретации объяснять разницу двух форм вины – умысла и неосторожности.
Старик слушал, недоверчиво прищурив бесцветный глаз. Он был уверен, что ему ездят по ушам. Бурмистров обвинялся в покушении на убийство. Он был тридцать седьмого года рождения, ранее не судимый. Обстоятельства совершенного им были достаточно забавны. При всей их жутковатости.
Помощник дежурного по УВД Серега Грачёв – здоровенный мужик, хорошо за сто кило весом – во внерабочее время пошел с дочкой искупаться. Дочке Серёгиной десять лет. День стоял замечательный, как и весь июль. Серега рассекал, полный задора и огня. Могучий, как Шварценеггер или Дольф Лундгрен. В красных адидасовских штанах и полосатой десантной майке.
В это время старик Бурмистров ничтожный и пьяный ползал на карачках в пыльных придорожных кустах.
Жизнерадостный Серега без всякой задней мысли окликнул его:
– Чего потерял, мужик?!
Не настроенный на оптимистический лад и лёгкий разговор Бурмистров ответил угрюмо:
– А тебе хули за дело?
Воспитанный Серега, услышав бранное слово, ответил адекватно. Послал, короче, неблагодарного хама далеко. И тут же забыл про него. Пошел дальше, насвистывая и сжимая в руке дочкину ладошку.
Но старик Бурмистров оказался злопамятным. Сработало правило, что никого и никогда не следует посылать. Ни далеко, ни близко. Поднявшись с карачек, Бурмистров поплёлся за Серёгой, держа его в поле зрения, но на безопасном отдалении. В кармане у него лежал раскладной нож типа «белка».
Грачёв с дочкой перешли через мост, спустились к насыпи и вышли к длинной и довольно широкой луже. Серёга стал разуваться, чтобы перейти препятствие вброд и на руках перенести дочку. Когда он, наклонившись, развязывал шнурки на кроссовках, коварно подкравшийся сзади Бурмистров, вонзил ему лезвие «белки» в шею, за ухо.
Как показала потом судебно-медицинская экспертиза, раневой канал был глубиной пять сантиметров. Серёгу спасли могучая комплекция, самообладание и хорошая физическая форма.
Резко обернувшись, он сразу въехал в ситуацию. Старик озверело размахивал у него перед носом ножом. Вся дурь с Бурмистрова сразу слетела. Он понял, что с одного удара завалить гиганта не удалось. Ещё через мгновение, проведя прием, Серега обезоружил старика, а вот задержать не сумел. Кровь хлестала из раны, как под напором.
– Убивают! – заорал Бурмистров и проворно, забыв про годы, вскарабкался по насыпи и дал дёру. Но недалеко, только до коллективных садов экскаваторного завода. Там его задержали подъехавшие «пэпээсники». За рекордный отрезок времени раненный Серёга успел тормознуть попутку и доехать до родной дежурной части.
В газете по этому случаю напечатали небольшую заметку под бодрым заголовком «Милиционер не растерялся».
Дело возбудил милицейский следователь по 213-ой части третьей, по хулиганству с применением оружия. Но прокуратура рассудила, что здесь будет покушение на убийство и забрала дело себе.
Сейчас Саша Кораблёв заканчивал следствие. Ранее несудимый Бурмистров за три месяца нахождения под стражей успел поднабраться от бывалых сокамерников ума-разума и не признавал себя виновным в предъявленном обвинении. Только в причинении легкого вреда здоровью, за что по новому УК не предусматривалось даже лишения свободы.
Бурмистров пустился было в длинные косноязычные рассуждения о своем видении данной проблемы, но Кораблёв не позволил. Повысил голос.
– Михаил Иваныч, давайте не будем! Всё это уже я слышал десять раз! Хотели бы попугать просто, ткнули бы Грачёва в ляжку. Или в плечо! Но не в жизненно же важный орган. Не признаёте, так не признаёте. Все ваши показания я записал, давайте подписывайте. А то не будет вам сейчас никакого свидания. И так иду на нарушения…
Петров со скорбным видом усаживался на свободный стул.
Бережно держался рукой за бок.
– Ну чего, Владимир Алексеевич, ты нам расскажешь за Олькино убийство? – закуривая, спросил у него Маштаков.
Петров смотрел в сторону, в крашеную стену:
– Не знаю.
– Ну-ну, – Миха выпустил ему в лицо струю дыма. – А кто же знает? Я? Или вот Валерий Гербертович знает?
Он кивнул на Петрушина.
Вова достал пачку «Примы» и попросил разрешения закурить. Ему, конечно же, разрешили. Без курева – какой контакт?
Маштаков даже любезно огня поднёс.
Петров был в отказе… пока. Миха чувствовал, что хватит его ненадолго.
Кораблёв с интересом наблюдал за их компанией. Его злодей Бурмистров, склонив голову, со скоростью заклятого двоечника подписывал протокол.
– Михал Николаич, ты ему про пять тузов расскажи, – улыбался Кораблёв.
– Расскажем. И про пять. И про деся-ать, – врастяжку отвечал Маштаков.
Это было кораблёвское изобретение. В последнее время при допросах подозреваемых Саша, убеждая их в бесперспективности позиции полного отрицания, задвигал, что со следствием играть бесполезно. Что при любом раскладе у него на руках будет пять тузов. В общем контексте довод получался наглядным и, что немаловажно, красивым.
За почти шесть лет работы способный Кораблёв научился многому. Миха надеялся, что он не забыл, кто натаскивал его в прокуратуре.
Вскоре Санька со злодеем Бурмистровым освободили кабинет. Обстановка стала более подходящей для дружеского общения. Практически интимной.
В течение следующих пятнадцати минут Маштаков живописал Петрову ужасы его положения, если он будет оставаться в отказе и наоборот – многие преимущества при условии, что поведёт себя Вова умно и расскажет всё чистосердечно. Зачитал ему по кодексу шестьдесят первую статью про смягчающие обстоятельства. Дал в руки УК, чтобы прочитал сам, чтобы не думал, что Миха отсебятину порет.
Вовка взял мятый с полуоторванной обложкой кодекс «мрошников» и не просто взял, а спросил при этом:
– Где написано?
И стал, наморщив лоб, читать, шевеля губами. Лёд трогался на глазах. Маштаков прошел в соседний кабинет. Там Ковальчук и Максимов занимались с Фадеевым. Вернее, пытались им заниматься, потому что Фадеев оставался непробиваемым. Его пересадили на низкий диванчик к шкафу. Он распространял по кабинету зловонные облака перегара.
– Сколько выпил с утра? – спросил его Миха.
Фадеев подумал и выдал с достоинством:
– Бутылку.
– Нормально, – порадовался за человека Маштаков. – Чем не жизнь.
– Теперь долго не попробует, – зло сказал Ковальчук. – лет пятнадцать.
– Да больше! – вторил ему Миха. – Двадцатник! Убийство с особой жестокостью. Областная подсудность. У потерпевшей маленький ребенок остался. Общественность подключим.
Виталька хмыкнул. На мокрых губах у него надулся пузырь:
– Не, ребята…
Молодой следователь Максимов, разложив перед собой бумаги, помалкивал. В этой пьесе он еще не имел самостоятельной роли.
– Вовка-то поумнее оказался, – сказал Маштаков Ковальчуку, но исключительно для Фадеева. – Уже пишет явку с повинной.
Ковальчук подхватил с лету:
– Так он и пришел к нам сам. Его ГБР не штурмовала, как Фадеева. Насколько меньше он теперь получит, Михал Николаич?
Лет на пять?
– Да бо-ольше! – махнул рукой Миха и, повернувшись к Максимову, сказал жёстко. – Василий Сергеевич, метать бисер мы тут не будем. Переговоры закончены. Выписывайте, пожалуйста, «сотку» и мы его в камеру уведем! Много чести!
Фадеев не прореагировал на эту страстную речугу. Маштаков вернулся в большой кабинет. Вовка со скорбным видом смотрел в книгу. За это время шестьдесят первую статью УК можно было выучить наизусть. Чтобы потом декламировать в камере.