– Точно всё говоришь, Иван Иванович, – поддакивал Федот, кивая вихрастой белобрысой головой.
И называл юноша наставника всегда по имени- отчеству, не было фамилий у крепостных, только имена, да и документов тоже не имелось.
– Барин большую деньгу почуял, раз решил колеса тачать. Сколько колёс для армии надо? И пушки, и телеги, всего не перечесть, и везе колеса. Обозные да провиантские телеги, ну и обывателям городским- для карет и телег, так что товар наш стоящий, не пропадём, калачей вдоволь наедимся.
– Да, кто для армии капусту да солонину солит, а наш Георгий Петрович на колёсах решил разбогатеть.
– Старый барин человек неплохой, а вот Евгений Георгиевич… – добавил совсем тихо юноша.
– Помалкивай, а то шкуру до хребта кнутом обдерут, – нахмурился мастер, – вы то как живёте? Остались с сестрой только вдвоём…
– Ничего, справляемся…
– Смотри, да и возьми, – сказал мастер, оглянувшись и сунул два рубля в руку юноши.
– Столько? – не поверил он.
– Помалкивай больше. Понял ли, о чём говорю?
– Ни слова не скажу, Иван Иванович, – поспешно закивал юноша, но к счастью, их никто слышал.
– Вот и не дури, Федот. Хороший мастер нигде не пропадёт. А ты всё на кулачках, да на палках на ярмарке людей потешаешь. Руку повредишь, чего делать станешь? – строго говорил мужчина, – и сколько ты получил, когда побил того, чернявого, на кулачках-то своих?
– Двадцать копеек, – вздохнул юноша, – и фунт пряников, платок цветастый. Сестру угостил да порадовал.
– Вот то-то. По домам пора. – добавил мастер, укладывая киянку в ящик для инструментов, – темнеет уже. А при свечах да фонаре не сделаешь ничего. Да и конём своим занимайся, да так, что бы никто не видел. А то захочет барин тебя в конюшие или кучеры определить. Надо тебе это? Дверки открывать да в ливрее драной перед барами ходить и кланяться без конца?
– Прав ты во всём, Иван Иванович. Спасибо за мудрый урок, за внимание твоё доброе.
– Иди, или домой Федот, ох не запомнил ты ничего… – мастер только от огорчения повесил голову, и стал убирать инструмент дальше, сгребать в ведро стружку щёткой.
Федот пошёл домой, радостный нежданной удачей. Столько денег свалилось в руки! Колеса- товар дорогой, не зря они с мастером сделали на двадцать пар больше, а потом ночью вынесли и продали купцу. И купец рисковал, если бы спознали люди Тельнова, сожгли бы торгового человека кнутами насмерть, не посмотрели бы, что вольный человек.
Да хоть темно на дворе, да на сердце светло, выплатят они и подушную подать, царские деньги, всё за то, что Федот крестьянином на свет уродился, да на оброк помещику. Вот и их дом, окна затянуты бычьим пузырём, да горит огонь, ждет его сестра, Марфа. Дом- то небольшой, как заведено дома для крестьян ставить помещиками. Сруб, да почитай три комнаты, и зимой в дальнем углу и корова-кормилица зимует. Лошадь тоже есть, да телега старая. По летнему времени корова в амбаре. Есть еще четыре овечки, да в курятнике с десяток несушек с петухом. Огород разбит, капуста, свекла да морковь родится, слава богу. Всё как у людей -не хуже, да и не лучше.
Говорят, на Севере, да на Урале, простые русские люди побогаче живут, без помещиков, да это нехристи- раскольники. Хотя в соседней губернии, Костромской, почитай все раскольники, а всё живут лучше их.
Федот отворил калитку, навстречу подбежал их пёс, ластится, встречает хозяина. Юноша погладил собаку, всё хотел быть серьёзней, да брови хмурил, как отец. Да чего- было юноше всего пятнадцать лет, и его сестре четырнадцать. Веником почистил в сенях сапоги( только подмастерье, а все ж с Иван Ивановичем не пропадёшь), не у каждого в деревне такие есть, и отворил дверь в жилое.
–Добрый вечер, сестра, – поздоровался он, оглядев стол.
Стояли уже приготовленные глиняные тарелки и кружки, деревянные ложки. Стол выскоблен, да и в избе чисто, Марфа у него рукодельница. Но и он старался, заботился о ней, как мог. И одета чисто, да полотно рубахи покупное, и сарафан нарядный, и волосы не просто лентой убирает, а хорошей тесьмой.
– Садись, щи готовы, да и каша доспела, – сказала девушка ласково, – устал за целый день, намаялся?
– Да ты как , Марфа одна справляешься? – удивился брат, – и еду сготовить, и дом в порядке, и скотина накормлена.
– Да я ничего, поспеваю как-то.
– Всё хорошо сестра будет, деньги заработал, есть чем подати выплатить, старосте все долги теперь отдадим. Два рубля у нас есть.
– Как хорошо, – заулыбалась Марфа, и её уставшее лицо осветилось улыбкой, – а то Кузьмич уж замучил меня- где деньги, да где деньги.
Юноша снял картуз, повесил его на деревянный колышек в стене, присел за стол.
– Теперь всё хорошо будет, – твердо сказал юноша.
Девушка достала ухватом горшок из печи, и стала накладывать большой ложкой щи по мискам. Постные, на сушёных грибах, но пахли на диво хорошо. Была в крынке и сметана, так что не голодали. Из общей миски не хлебали, у каждого здесь была своя. За щами и каша, хорошая, пшённая, с льняным маслом. Федот съел всё, не оставляя и крупинку. Запивали квасом.
– Ну вот, видишь, как всё хорошо, – приговаривала сестричка.
– Сейчас, посижу, да дров нарублю, – сказал юноша, – а то скоро темнеть будет.
– С податями то как, – подумав, спросила Марфа, – то денег не было, то вдруг появились.
– Частями отдадим старосте, рубль сейчас, рубль через месяц.
– И то дело, – согласилась девушка, – а то подумает чего недоброе, как мы украли где.
Федот же вышел во двор, взял отцовский топор, и принялся разбивать дрова на поленья. Колода была хорошая, устойчивая, так что работа спорилась. Солнце уже заходило, а уже хороший запас дровишек дома был.
Юноша снял рубаху, ополоснулся из деревянного ведра с водой, да и собрался отдыхать. Снял сапоги, закрыл дверь на засов, а вместо сапог сунул ноги в старые обрезанные валенки. В комнате горели две лучины, освещая тонувшую во тьме избу. Марфа уже завернулась в суконное одеяло, может, и спала. Юноша тоже лег на перину(мешок, набитый хорошей духовитой травой) своей лавки, и накрылся таким же одеялом, то и у сестры. Лучины догорали, а пепел падал в подставленные корытца с водой. Как огонь погас, так Федот и заснул.
Пропажа Марфы и побег
Только рассвело- а Иван Иванович при работе, приговаривает:
– Делай все верно, Федот, не пятое колесо для телеги мастеришь, – и сам улыбается.
– Всё получится, – говорит парень, но проверяет лекалом свою непростую работу.
В углу, уже другой подмастерье, Фома, зажег уголь, да уже начал греть шину. Нагревать железо надо было по уму- что б не перегреть, но по цвету металла было видно, и вот, осторожно, подмастерье стал осаживать железную сваренную полосу на колесо, что бы ходило такое долго, да не ломалось.
Работа спорилась, подмастерья принесли сухое дерево, и стали выглаживать его рубанками. Вдруг раздался голос приказчика:
– Кончай работать, в церковь пошли. Хозяин наш преставился, – и Кузьма Петрович, старый приказчик Тельновых, сняв такой же старый цилиндр барина, перекрестился, смотря на икону в красном углу.
– Пошли, Фома, – тихо сказал мастер, – кончилось наше спокойное житье.
Федот оглянулся на наставника, но только пожал плечами. В работном доме остался мальчишка, брат Фомы, присмотреть за огнём, с которым всегда шутки плохи.
Шли мастеровые, двенадцать человек, а Иван Иванович впереди всех, опираясь на палку для порядка, а не потому что ноги болят. Народ стекался к церкви, оторванный приказчиком ради скорбного повода.
Проснулась деревенька от недоброй вести. Барин их, незлой Георгий Петрович, преставился. Тело привезли в старую каменную церковь на окраине деревни – отпевать. Видел Федот и жену барина- Екатерину Алексеевну, с заплаканным лицом, и черной шалью на голове, держащейся за руку сына, Евгения Георгиевича, тоже в траурном наряде. Поп проводил службу полным нарядом-стояли долго, ладан из кадила тоненькой струйкой поднимался к расписанными старыми фресками куполу церкви. Юноша больше смотрел на строгие и красивые фигуры апостолов и святых, чем на гроб и родных барина. Наконец, служба закончилась, и шестеро дюжих мужиков понесли гроб к уже готовой могиле около церкви. Но не простой ямине, а фамильному склепу, заведенному по европейской моде ещё дедом умершего барина.
Надо было работать- да приказчик всех в церковь отправил, что бы честь хозяйскую соблюсти. Так что не воскресенье- а выдался сегодня выходной день.
Закончилось всё- и разошлись люди по домам, даже и не знал теперь Федот, чем всё закончится для них.
Прошёл месяц, и второй, да ничего не случалось. Молодой барин укатил в Москву, служить службу чиновную. А в Тельновке всё шло своим чередом, только про оброк да барщину помещики не забывали.
***
Минул год, всё шло своим чередом. Работный дом приносил Тельновым громадные доходы, так что приказчик попусту не заходил, а оставил следить за порядком Ивана Ивановича. Барыня тоже была ласкова, но по- своему. В деревне народ почти и не пороли, только если пастуха Аркадия, названного так покойным Тельновым в час увлечения "Буколиками" Овидия. Этот страж овечьих стад, совсем не напоминал стоглазого Аргуса, а уж скорее веселого Силена, и частенько развлекал детей, а особенно девок, игрой на дудке или рожке( флейты у него не имелось, как и арфы). Так что бывало, на скотину времени у него не было, а что бы всё же находилось, Кузьма Петрович сам и порол пастуха, ведь казачков да гайдуков из отставных солдат в деревне не водилось. Старый барин служил по гражданской, а не военной части, и вышел в отставку коллежским секретарем.
Близилась Купальская неделя. Готовили во всех избах и праздничное угощение, да и одежду новую.
– Федот, ты уже домой идёшь?– спросил Фома, – да я бы с тобой прошёлся, и поговорим.
– Пошли, да и твой дом недалеко, – ответил юноша.
По правде сказать, дом Фомы да и его отца с матерью и двумя братьями и сестрой был как раз на другой стороне Тельновки. Парень нарочито не торопясь уложил инструмент в ящик, поправил рубаху, одел картуз на волосы, обрезанные сестрой в кружок, и пошёл домой, с ним двинулся и Фома, тоже заведший себе вместо войлочный шапки картуз, да еще и с лакированным козырьком.
Колея на дороге была пробита колесами тяжёлых телег, так что травы росло мало, но навоза от коров лежало много, и Федот шёл осторожно, что бы травой не очищать красивые кожаные голенища обновки. А чего себя не побаловать? Денег, почитай по шесть рублей в месяц зарабатывали, да серебром, а не бумажками. Барыня спасала, сметлива очень. Хоть часты стали рекрутские наборы, да платила Екатерина Алексеевна соседним помещикам за рекрутчину, они в очередь посылали мужиков на царскую службу. Кого? Да кто хуже всех для помещика, ленивый или буйный, того и в солдаты.
Вот и изба, и пес, рядом крутится. Федот снял картуз, пригладил волосы обеими ладонями, как научился у Ивана Ивановича, и отворил дверь.
Прошел через сени, в доме всё хозяйничала Марфа, да и не одна. С ней рядом стояла и Алёна, улыбчивая сестра Фомы, младше его на два года, девица пятнадцати лет. Да и Федот уж теперь не ребенок, семнадцать годов. И Фоме столько же. Юноша давно уж понял, чего к ним Фома захаживает, но пристали к нему многие привычки наставника- только улыбался, да делал вид, что не понимает, что к чему. Всё равно сестру замуж отдавать – а Фома не старый, толковый, да и умом не обижен. Раньше сватов к сестре не засылали, с их-то сиротством, но недавно бабка Лукерья заходила, да всё длинным носом вертела, что да как, каков достаток в доме? Да приданое у Марфы? С крыльца не спустишь- старая, да и не принято. Даже барыня уж очень её уважает и зовет не иначе, как моя Афродита или бескрылый Эрот. Что за Ерот, черт его знает, чертыхнулся про себя юноша. А вот чего Алёна? Да ему-то жениться рано, как бог свят.
– Привет, братец. Чего столбом стоишь? – хитро улыбалась Марфа, – Алёна ко мне пришла, угощение тоже готовит.
– Да и я не просто так пришёл, Федот Андреевич, – в первый раз обратился к нему по отчеству друг, – хотел бы сватов прислать к сестре твоей, Марфе Андреевне. Что бы осенью, честь по чести, нам пожениться.
– Да я не против, – сказал, чинно усаживаясь, юноша, глава семейства, – надо еще и у барыни спросить позволения.
– Завтра отцу скажу, он с приказчиком обговорит, а там, и Екатерина Алексеевна решит.
– Так и договорились. Ну а насчет приданного я с отцом твоим поговорю да со сватами.
– Спасибо, – и Федота обняла и расцеловала раскрасневшаяся сестра.
– Спасибо за брата, – тихо промолвила Алёна.
– Ну кормите тогда, чего только « спасибо», – улыбнулся и хозяин дома.
Видать, уж всё без него всё обговорили, хитрющие девки, а стали из печи выкладывать и щи с солониной, и кашу с мёдом, да и пряники ржаные.
– Да, – только и вымолвил Федот, осмотрев стол, – хозяйка из дома, да напоследок кормит получше.
– Ну а чего, – говорила сестра, – вот, на Алёне женишься, ей уж летом шестнадцать будет. Справная хозяйка, я проверила.
Федот чуть не уронил ложку со щами себе в штаны, да ловко ухватил зубами.
– Да чего ты? – рассмеялась сестра,– не съест она тебя, чай. И коней ты не пугаешься, и на ярмарках на кулачках, тебя не остановишь, неужто красной девки испугаешься?
Юноша вздохнул да посмотрел на Алёну, сидевшую ни живой, ни мёртвой, только вот покраснела, да того гляди разревётся.
– Извини, Алёна, – проговорил он громко, – если хорош да мил для тебя, пришлю сватов летом. И ты мне тоже по сердцу.
– Вот и ладно… – проговорил довольный Фома.
***
Первая ночь Купальская прошла как миг, Федот всё за руку ходил с Алёной, другие девки его в хоровод не тянули, да и в кусты не зазывали. И через костёр с ней прыгал, и венки в озеро опускал. Фома же неотступно был со счастливой Марфой. Барыня брак разрешила, и хорошо, что и пара красивая, да и жених не из чужой деревни. Тут во время праздника и приказчик ходил кругами, да с друзьями своими, кто поздоровей, и с палками, отбивать парней с соседних деревень, чужих холопей, кто станет тельновских девок обхаживать. И нехорошо, а делать что? Если стакнутся парень да девка разных хозяев- беда. Кто отступные платить-то будет? А денег требуют за крепостных немало: и пятьдесят, и сто рублей за живую душу.
Вторая ночь также была не хуже первой, вернее, так начиналась…
Федот шёл по тропе, Аленка всё смеялась.
– Я вот сейчас одолень- траву найду, да найду цветок папоротника, все клады нам и откроются, – говорила девушка, всё смотрела под каждый листок.
– А ты всё обдумала, Алёна? А телега или тачка где? На чём золото повезёшь?
– Ты, Федот, сильный, дотащишь, – нашлась красавица.
Луна светила полная, да и ясно было, так что на опушке леса было не то что светло, но не темно. Неугомонная Алёнка всё искала своё счастье, да и нашла пол кустом. Вот она откинула ветки, и обомлела.
– А! – побледнев, закричала она, – кидаясь к юноше, и залилась слезами.
– Чего? Да неужто клад? – не поверил парень, взяв девушку за плечи.
– Фома это, – запричитала девушка, начиная шмыгать носом, – убитый…
– Да ладно…– только сглотнул он, наклонился, и тоже откинул ветви.
Фома лежал на спине, раскинув руки и смотрел в чёрное небо невидящими глазами. Напротив сердца, на рубахе расплылось маленькое красное пятнышко.
– Кто ж его? – Алёна заглядывала в глаза спутника, не ожидая овета на свой вопрос.
– Ладно, всё равно отнести надо, – вздохнул Федот, и присев, поднял мёртвого на руки.
Алёна, всё плача, нашла рядом картуз брата, и платок Марфы. Юноша нёс тело друга по тропинке, к деревне. И не знал раньше, что так тяжело нести неподатливое неживое тело, руки затекали.
– Ничего, скоро дома будем, – всё приговаривал он, – Алёна! Домой беги, предупреди мать и отца, пусть встретят.
– Я сейчас, – и быстроногая девушка побежала в деревню, домой.
У Федота уже руки одеревенели, но он шёл и шёл, как наконец, услышал, что навстречу ему бегут люди.
– Парень, ты где? – кричал отец Фомы, Панкрат Семенович.
– Здесь я, дядя Панкрат, – отозвался юноша.
– Федот! Идём мы!
Прибежал и встал перед ним ещё нестарый Панкрат, да два старших брата Фомы- Кузьма и Лазарь, державшие в руках большой кусок грубого полотна.