– Что ж, понимаю. – Задумчиво глядя на Орлова, сказал Иван Павлович. – И что же мне делать в моём случае? – и не пойми кого спросил Иван Павлович.
– Полагаться на судьбу, или на крайний случай, на удачу. – Ответил Орлов.
– Интересно. – Проговорил Иван Павлович. – Ну а сам-то что будешь делать, если вдруг понадобится спрогнозировать свою жизнь? – после небольшой паузы спрашивает Иван Павлович.
– А я не вижу повода и оснований для этого. – С вызовом отвечает Орлов, приподнявшись с места. – У меня в жизни всё в ажуре. Ну а если подобная мысль посетит меня с похмелья, то я пойду либо в бар, либо после бара к психоаналитику.
– Интересно. – Повторился Иван Павлович, глядя куда-то вдаль, сквозь Орлова. И видимо он в этой неизведанной дали что-то для себя чрезвычайно интересное сейчас увидел, – а Орлов, сидя к этой неизведанности спиной и увидеть ничего не может, а поворачиваться не смеет, – что он отрывается руками от спинки стула, на которую он опирался, и выдвигается вдоль стола, чтобы обогнуть его и в итоге подойти к панорамному окну, ограждающему собой этот кабинет от улицы.
Здесь, у окна, он замирает в одном внимательном к чему-то положении и таким образом, завладевает всем вниманием Орлова, который, наконец-то, обернувшись к нему, теперь пытается заглянуть в это окно, и если не увидеть, то догадаться о том, что так заинтересовало Ивана Павловича. Что ему не удаётся сделать, и он только и ждёт удобного для себя момента подняться на ноги и подойти к окну, чтобы там увидеть то, что увидел Иван Павлович.
И этот момент настаёт, и всё не без помощи всё того же Ивана Павловича, который, не сводя своего взгляда от окна, берёт слово. И это слово всё то же – интересно. А как только он в третий раз за эту пятиминутку повторяется, то он делает знаковую паузу для Орлова, который должен за время её длительности сообразить подняться на ноги, подойти к окну в том месте где он стоит и увидеть то, что вызвало такой интерес у него.
И надо отдать должное сообразительности господина Орлова, он справился со всем этим, где он в итоге увидел в окно то, что так заинтересовало Ивана Павловича. Правда, ему совершенно невдомёк, что такого интересного и замечательного он мог увидеть в тех двух людях сидящих на скамейке, у прилегающей к зданию площади – а то, что именно эти люди так видимо заинтересовали Ивана Павловича, то Орлов, запросто умеющий по направлению взгляда человека уточнять точку его приложения, в этом не сомневался. И хотя эти двое людишек на скамейке были ничтожно малы в своих размерах с этого расстояния и их лица сливались в размытость в фокусе всё того же расстояния, Иван Павлович точно на них смотрел и был в них так заинтересован, как он выражался, а всё потому, что там больше не на кого было смотреть – сейчас на площади было до удивления пустынно.
А Иван Павлович между тем, как только Орлов тут к нему присоединился, берётся за продолжение своего рассуждения. – Чем мы от них отличаемся, – с задумчивым видом задаётся вопросом Иван Павлович, – если нас в итоге одно и тоже ждёт? – Что до удивления странно слышать господину Орлову, никогда такими вопросами не задававшемуся. А всё потому, что ему не было необходимости в этом, и он считал себя и всех остальных людей, само собой разумеющимся объектом природного права, о чём и спрашивать не нужно, его самость самого себя и так всё за него подтверждает. Вот как-то так. А то, что Иван Павлович решил тут покопаться в себе и выяснить для себя, в чём он в приоритете у природы, то Орлов не осуждает его за такую свою завуалированную гордыню, где он хочет через это сравнение себя с людьми обыкновенными, немного пощекотать свои нервы лестными на счёт себя выводами, а всё потому, что это свойственно человеку, жить в своём сравнении с другим человечеством.
Ну а сравнивать он умеет, где при этом это сравнение всегда почему-то идёт в его пользу, даже если он голытьба подзаборная. Что же касается Ивана Павловича, то у него и такого рода людей, конечно, нет таких преимуществ, на которые опирается всё та же голытьба, меряющая мир своей нескрываемой свободой, которую у него не отнять, но у него зато есть другие преимущества перед всеми другими людьми. Например, талант и креативность мышления, которая и приводит к тому, что представители его круга, даже не из любви к процессу, а так мысля, возомнят о себе немало и с этим возвышением себя над всеми и живут. И это не проверенные слухи со стороны средств массовой информации, только этим и живущих, а это всё по себе знал Орлов, и сам частенько пребывающий в таком же состоянии избранности. Я, мол, весь из себя такой талантливый и креативный, что и сам себе завидую. И это моя природа и не моя природа в общем-то, а это я сам себя создал такого успешного и сам всего достиг, благодаря своему таланту, а не какая-то там среда, на которую я плюю, оппозиционно к ней настроенный.
А быть в оппозиции и вечно недовольным при таком-то успехе на лицо и в своей светлости, есть одновременно когнитивно диссонансно и в тоже время особый шик у этой самоизбранности, которая в своей гордыне, ещё называемой только ими, интеллектуальной начинкой креативности, совершенно оторвалась от реальности, забыв свои корни и считая себя вершиной сознания.
А Иван Павлович тем временем, продолжает нагнетать обстановку, задаваясь новыми вопросами. – И как мы поведём себя в конечном итоге? Настолько же разно и отличимо, как мы друг другу видимся? – А вот этого всего загрустнения и затуманенности мыслей Ивана Павловича, Орлов уже не может понять. Да так не может понять, что эта его вопросительная мысль запала ему в память. – Что вы, Иван Павлович, имеете в виду? – задаётся вопросом Орлов, совершенно не видя в тех типах на скамейке того, что в них есть такого, что могло бы вызвать в Иване Павловиче такого пессимизма в мыслях.
– Вот мы смотрим на них, – продолжая смотреть перед собой, заговорил Иван Павлович, – и что мы видим. А видим мы свою иллюзорность, с их существованием в ней. Ведь как бы они нам реально не представлялись, они для нас живут в своей отличной от нас реальности, которую по праву её стороннего от нашей реальности существования, можно назвать их иллюзорным миром. И в свою очередь наши реалии жизни для этих сторонних людей, существуют в своём иллюзорном мире их представлений. – Здесь Иван Павлович резко поворачивается к Орлову и застаёт его врасплох вопросом. – Вот что они, глядя на нас со своей стороны, думают о нас и о нашей жизни? – Орлов от этой напористости Ивана Павловича замешкался с ответом, принявшись его искать не в ответном взгляде на Ивана Павловича. Где он с озабоченным видом упёрся взглядом в сторону этих людей на скамейке, на которых он уже и так много смотрел, и принялся по их удалённому и по большому счёту, который им в их этом положении мало доступен, а по малому, будет в самый раз, ничего знакового собой не представляющих, угадывать их умопостроение на свой и Ивана Павловича счёт.
И тут не трудно догадаться о том, что Орлов принялся вслух озвучивать больше свои домысливаемые догадки, чем что-либо другое.
– Они считают, что мир несправедлив, таким образом распределив свои блага. Где одним ничего, а другим всё. Где они должны ежедневно жить в подчинении и в обязательствах перед самим собой, а вот мы, баловни судьбы, по их мнению, только тем и занимаемся, что растрачиваем свою жизнь за зря, ни о чём серьёзном не думая. – Сказал Орлов.
– Рассуждаешь штампами. – Перебил Орлова Иван Павлович. – Впрочем, это первое, что придёт в голову любому человеку. Он ведь по своей сути привычен, то есть его жизненные действия ограничены заложенными в него схемами поведения, которые сформированы на основании инстинктов и генетической памяти, со своим опытом. Но я не о том хотел поговорить. – Теперь уже самого себя перебил Иван Павлович. – Меня интересует вот что. – Сказал Иван Павлович, бросил взгляд в окно и, вернувшись обратно, заговорил. – Видя, то есть принимая за реальность эту их, как бы иллюзорность, мы реально видим этот их мир, или же мы только так его можем видеть, считая за иллюзию. И получается, что это наше представление их иллюзорности, есть наша иллюзия, которая в свою очередь есть наша реальность. И всё в итоге есть наш самообман и иллюзия. И, чёрт возьми, как во всём этом разобраться! – Иван Павлович видно сам во всём этом запутался, раз проявил себя так эмоционально не воздержанно. Ну а если он сам во всём этом запутался, то куда там Орлову, стоящему в стороне от всех этих его глубокомысленных рассуждений. И Орлов стоит молча и ждёт, когда Иван Павлович придёт в благоразумного себя и соберётся с мыслями.
И Иван Павлович собрался с мыслями и обратился к нему с вопросом. – И всё же, чей мир, наш или их реален. Как считаешь? – Иван Павлович только задался этим вопросом и, сразу, не давая возможности Орлову на него отреагировать, пустился дальше в рассуждения. – Хотя не важно, как ты, я и они по этому поводу думают и считают. А вот что на этот счёт считает сама реальность, то вот это мне было бы интересно знать.
А вот на это Орлов даже и сообразить, что сказать не знает, совершенно не понимая, что Иван Павлович под этим хочет сказать и чего добивается. И Орлов лучше промолчит, чем своим не в тему вопросом вызовет у Ивана Павловича свои сомнения на его умственный счёт.
А Иван Павлович видимо догадался, что Орлов так к нему оппозиционно настроен, и он обращается к нему с прежним вопросом. – Ну так как ты всё-таки считаешь. Чей мир более реален, наш или их? – После чего ещё добавил. – И постарайся на это посмотреть со сторонней позиции, а не той, что ближе.
И хотя Орлову очень сложно смотреть вокруг и на себя со стороны, он всё же попробует, если на этом настаивает Иван Павлович, всё-таки президент компании, и ему с его положения виднее, на что и как смотреть. – И Орлов вначале посмотрел со стороны на Ивана Павловича, что ему было сделать легче лёгкого, с его и так стороннего положения, затем он посмотрел со стороны на всё тех же типов со скамейки, что у него опять же не вызвало особых затруднений, и как итог, он постарался выставить себя для себя сторонним человеком, до которого ему так мало дела, как и до всех остальных. И хотя это потребовало от него многих сил воли и концентрации духа, – очень тяжело расставаться с тем, с кем жизненно свыкся и помыслить без кого себя не может, – он сумел-таки на минуту другую, оставить себя брошенным самим собой, на произвол судьбы случая. Что и привело его к несколько неожиданным для себя выводам, когда он, запыхавшись от головокружения, чуть не потерял самого себя бестелесного и витающего почти в облаках (на этой-то высоте, в них только и витается, даже если ты находишься в здании).
А ведь ему, оказавшемуся от себя в стороне и всё по собственной воле, в это момент не за что было удерживаться, – у него не было никаких физический оснований для этого в виде своего тела, – и его ментальное тело, в котором он пребывал эту минуту другую, чуть сквозняком не выветрило в форточку, а там прямиком в самый низ, где один из этих типов на скамейке, в этот момент сладко зевнул и …А дальше, летящий прямиком в эту раскрытую пасть этого типа господин Орлов (его всё-таки выветрило и продуло), пребывающий в своей ментальной бестелесности, закрыв глаза от страха при виде этой оскалившейся бездны, и не понял, что произошло. Был ли он заглочен в себя этим оскалившимся в зевоте типом и далее им частично переварен в свою действительность, или же ему удалось сквозь него напрямую пробиться дальше и выскочить через нижний выход, ударившись об землю, то об этом Орлов и думать не хочет. Главное то, что когда он открыл глаза, то он хоть и был частично не в себе, его пошатывало и тошнило, но он ощутил себя в самом себе, и это было для него главное.
К тому же этот полёт его мысли не прошёл для него даром и без последствий, и ему многое чего из того, что раньше им никогда не думалось, в голову вдруг надумалось.
– Я считаю, что наш мир более реален, чем их. – Кивнув в сторону окна, сказал Орлов. А Ивану Павловичу интересно послушать, почему Орлов так считает. И он со всем вниманием к нему пододвигается и всем собой выражает, мол, давай говори, я слушаю. А Орлов и без этой просьбы собирался сказать и обосновать аргументами эту свою позицию на себя и на тех людей со скамейки, кто с некоторых пор принялся не давать ему покоя, и Орлову даже местами стало казаться, что он одного из них, того, кого он увидел в зевающем виде, частями понимает, а другой частью себя, ощущает.
Вот, например, тому вдруг где-то зачесалось, то и Орлову немедленно захотелось у себя в том же месте почесать. А захотелось тому типу почувствовать в своём животе голодное неустройство, как Орлову тут же захотелось что-нибудь съесть жирного. А вот смотреть на мимо проходящие аппетитные булочки, по мнению Орлова, нисколько не уменьшат твой аппетит. А он, наоборот, ещё больше разыграется, и притом не только в физическом плане. Но всё это пока только неосознанно осознавалось и ощущалось Орловым, так что он всему этому не придал особого значения, принявшись излагать свою позицию на реальность своей действительности и существования.
– И основания так за себя думать, у меня более чем существенные. – Орлов сделал это утверждение и пустился в аргументацию этой своей позиции. – Потому что направление их мысли направлена в нашу сторону, и они всеми собой хотят, чтобы наши реалии жизни стали и для них реалиями жизни. Для чего они готовы отказаться от своего настоящего положения, в котором они сейчас пребывают, признав его всего лишь временной иллюзией, не их настоящей жизнью (я создан для нечто большего, или по крайней мере, не для такой жизни в нищете физики, но не мыслей). – Орлов сделал паузу и продолжил. – А вот это направление мысли, и вслед и жизни, и определяет в нашем мире пространственно-временного континуума, что есть реальность, а что нет. Здесь именно направление движения определяет реальность и даёт понимание значения иллюзии. Так временная стрелка времени всегда движется по часовой стрелке, само время направлено от прошлого к будущему, и всякий низ предшествует росту со своим подъёмом вверх.
– С последним обстоятельством я бы поспорил. – Вдруг вставил своё замечание Иван Павлович и не пойми на что для Орлова намекающий. – Движение в сторону падения, не реже в жизни человека встречается. – И Орлов от этих каверзных слов Ивана Павловича сбился с мысли и замолчал в недоумении насчёт Ивана Павловича.
А Ивану Павловичу хоть бы заметить все эти затруднения Орлова на свой счёт, но нет, и он без всякого понимания со своей стороны этой заминки Орлова, пускается в свои рассуждения. – Всё-таки этого будет недостаточно, чтобы делать итоговые выводы. Тем более, когда тебя всё устраивает в твоей жизни и тебе ничего не хочется менять. И оттого тебе в такой незыблемой реалистичности и мыслится твой мир. И хотя во мне всё тоже самое, не желающее ничего вокруг себя менять, присутствует, всё же наравне с этой неизменностью, во мне есть такая часть меня, которую такая незыблемость совершенно не устраивает, и она хочет многое пересмотреть в этом окружающем и во мне мире.
– Но как? – вопросил Орлов.
– Лакмусовая бумажка, в современной её интерпретации. – Дал ответ Иван Павлович. А Орлов и не поймёт, о чём это Иван Павлович. – Вы это о чём? – спрашивает Орлов.
– Всё на самом деле просто. – Заговорил Иван Павлович. – На основе некой элементарной единицы, представляющей из себя объективность среды, – это должен быть независимый от человека объект, который не может быть подвержен влиянию всего человеческого и в тоже время, может оказывать на человека своё влияние, – определить реалии и заодно выживаемость объекта проверки. – Уж совсем туманно для Орлова сказал Иван Павлович. И понятно, что Орлов ничего не понял из сказанного Иваном Павловичем. – И что это всё значит? – спросил Орлов.
А Иван Павлович делает загадочный вид и замысловато так говорит. – Некоторые выводы даются и делаются в результате не постановки в известность объекта тестирования. – Иван Павлович делает внимательную к Орлову паузу и спрашивает его. – Так что, хотите узнать? – А Орлов и не уразумеет, о чём его тут спрашивает Иван Павлович и при этом перейдя с ним на официальное «вы» обращение. Что хочешь, не хочешь, а затруднит понимание Ивана Павловича, а также того, что же на всё это ему ответить. И Орлов единственное, что смог и ответил, так это: Я не знаю.
– Есть страх? – интересуется Иван Павлович, вглядываясь в Орлова.
– Любая неизвестность, полагается, рождает это чувство. – Даёт ответ Орлов.
– Но любопытство всегда его сопровождающее, всё же сильнее. Ведь если откажитесь, то вас обязательно будет ждать своё разочарование, с мучающими вас мыслями, пытающимися разгадать эту, отныне не разгадываемую для вас загадку. – Однозначно со знанием всего этого дела и того, что бывает с тобой, когда ты проявляешь нерешительность, а прямым словом, трусость, вложил в душу Орлова это заверение Иван Павлович. И Орлов попался.