– Как видишь, этого недостаточно.
Шона скривила лицо и молча швырнула простыни в сушку. На что ей сдалась такая жизнь? Она преуспевающая топ-модель и просто не имеет права демонстрировать на людях мешки под глазами и потускневшие волосы. Надоело все. Надоел семейный быт, к которому она оказалась совершенно не готова, надоели дурацкие советы доброжелателей. Мало того что они с Линдой не совсем обычная пара. Так их угораздило еще и завести ребенка. Все это, вместе взятое, вызывало повышенный интерес и совершенно ненужную, навязчивую поддержку, которая лишь запутывала ситуацию. Раскол их семьи станет ударом по лесбийскому движению. Как будто разнополые пары никогда не разводятся! Шона не считала себя подвижницей и не собиралась жертвовать собственным счастьем ради достижения каких-то «высших целей». И пусть ее считают эгоисткой!
Интересно, а что думает по этому поводу Линда?
– Я люблю тебя, – сказала Линда.
– И я.
Они посмотрели друг на друга. Марк опять намочил постель. Шона не пожертвовала бы счастьем ради «высших целей». А вот ради Марка…
– И что мы будем делать? – спросила Линда.
– Что-нибудь придумаем.
– Думаешь, получится?
– Ты меня еще любишь?
– Знаешь ведь, что да.
– И веришь, что я самое яркое и восхитительное существо на этой Земле?
– Конечно, – сказала Линда.
– Я тоже верю, – улыбнулась Шона. – А еще я – шило в заднице.
– Не спорю.
– Но я – твое шило.
– Верно подмечено.
Шона шагнула к подруге:
– Я не создана для спокойной жизни, вокруг меня все бурлит.
– Ты на редкость сексуальна, когда бурлишь.
– И когда не бурлю – тоже.
– Заткнись и поцелуй меня.
И тут зазвонил домофон. Линда и Шона переглянулись. Шона пожала плечами, Линда надавила кнопку ответа:
– Да?
– Это Линда Бек?
– А вы кто?
– Специальные агенты Кимберли Грин и Рик Пек из Федерального бюро расследований. Разрешите войти и задать вам несколько вопросов?
Шона перегнулась через плечо Линды, прежде чем та успела ответить, и прокричала:
– Нашего адвоката зовут Эстер Кримштейн! Вы можете задать ей любые вопросы.
– Вы ни в чем не подозреваетесь. Просто…
– Эстер Кримштейн, – повторила Шона. – У вас наверняка есть ее телефон. Приятного вечера.
Шона выключила домофон. Линда с удивлением смотрела на нее.
– Что, черт подери, происходит?
– У твоего брата неприятности.
– Какие?!
– Сядь, я сейчас все объясню.
Раиса Маркова, сиделка деда доктора Бека, открыла на стук. Специальные агенты Карлсон и Стоун, теперь работавшие вместе с сотрудниками убойного отдела Димонте и Крински, предъявили документы.
– Ордер на обыск, – пояснил Карлсон.
Сиделка безропотно пропустила агентов в квартиру. Она выросла в Советском Союзе, и появление в доме людей в штатском не возмутило ее.
Восемь человек рассыпались по помещениям и прилегающей территории.
– Фиксируем обыск на видео, – приказал Карлсон. – Я хочу, чтобы все было законно.
Они действовали в спешке, пытаясь хоть на полшага опередить Эстер Кримштейн. Карлсон знал, что Кримштейн, как и большинство искусных адвокатов, вдохновленных делом О. Дж. Симпсона[9], цепляется к любому недочету полиции, как назойливый поклонник к поп-звезде. Карлсон, будучи не менее искусным сыщиком, пытался лишить ее этой возможности, документируя каждый шаг, каждое движение, чуть ли не каждый вздох.
Когда Карлсон и Стоун появились в студии Ребекки Шейес, Димонте им совершенно не обрадовался. Играло свою роль привычное противостояние между нью-йоркской полицией и ФБР, и мало что могло его прекратить.
Разве что наступающая на пятки Эстер Кримштейн.
И те и другие прекрасно знали: Эстер – не только ловкий адвокат, но и въедливый журналист, обожающий выносить сомнительные дела на суд публики. И те и другие не желали там оказаться. Это подгоняло их и заставило заключить своего рода альянс, отличающийся той же теплотой и дружественностью, что и арабо-израильские перемирия. Кримштейн дышала в спину, и старые счеты пришлось на время отложить.
ФБР получило ордер на обыск – им это было удобнее: всего лишь пересечь Федерал-плаза и войти в здание федерального окружного суда. Если бы то же самое захотели сделать полицейские, пришлось бы направлять запрос в суд округа[10], в Нью-Джерси, и Кримштейн точно бы их обскакала.
– Агент Карлсон! – крикнул кто-то с улицы.
Карлсон вылетел наружу, Стоун за ним. К ним присоединились Димонте и Крински. На углу возле урны стоял юный фэбээровец.
– Что там у вас? – спросил Карлсон.
– Может, и ничего, сэр, но…
Юнец указал на пару перчаток из тонкого латекса.
– Упакуйте их, – приказал Карлсон, – и направьте в лабораторию, пусть проверят, не ими ли сжимали пистолет.
Карлсон смерил взглядом Димонте. Перемирие перемирием, но надо периодически указывать копам их место.
– Сколько займет такое исследование в вашей лаборатории?
– День. – Димонте как раз сунул в рот новую зубочистку и яростно зажевал ее. – Может, два.
– Долго. Придется сделать это у нас.
– Придется, а то как же, – проворчал Димонте.
– Мы ведь договорились действовать так, как будет быстрее.
– То-то мы здесь и стоим уже полчаса.
Карлсон кивнул. Он-то хорошо знал: если хочешь, чтобы нью-йоркский полицейский всерьез занялся каким-то делом, пригрози это дело у него отобрать. Хорошая штука соревнование.
Следующий крик раздался из гаража. Все рванулись туда.
Стоун присвистнул, Димонте вытаращил глаза, Карлсон нагнулся, чтобы рассмотреть находку.
В корзине для бумаг, под обрывками старых газет, лежал пистолет. Калибра девять миллиметров. Судя по запаху, из пистолета недавно стреляли.
Стоун повернулся так, чтобы его улыбка не попала в объектив камеры, и сказал:
– Берем его.
Карлсон не ответил. Хмуро оглядев пистолет, он о чем-то надолго задумался.
Глава 23
Срочный вызов касался Ти Джея, мальчик поцарапался о дверную ручку. Для большинства детей это означает всего-навсего полосу зеленки на руке, для Ти Джея – ночь на больничной койке. Когда я приехал, его уже положили под капельницу. Гемофилия лечится вливанием консервантов крови, таких как криопреципитат или замороженная плазма.
Я уже упоминал, что впервые увидел Тайриза шесть лет назад закованным в наручники и изрыгающим проклятья. За час до этого он ворвался в приемную со своим девятимесячным сыном на руках. Принял их дежурный терапевт.
Ти Джей не плакал, не реагировал на раздражители, дышал неглубоко и часто. Тайриз, который, согласно полицейскому протоколу, вел себя «неадекватно» (посмотреть бы на молодого отца, который в такой ситуации поведет себя по-другому!), рассказал терапевту, что ребенок почувствовал себя плохо с самого утра. Врач многозначительно взглянул на медсестру. Та незаметно кивнула и пошла звонить в полицию. Самое время, конечно.
Офтальмоскопия выявила у ребенка многочисленные кровоизлияния на сетчатке – то есть у малыша лопнули в глазах сосуды. Сопоставив это с вялостью и – как бы получше сказать – внешним видом отца, терапевт поставил диагноз: синдром сотрясения[11].
Тут же как из-под земли выросли вооруженные охранники и нацепили на Тайриза «браслеты». Вот тогда-то на сцене появился я. Просто услышал крики и вышел из кабинета посмотреть, что происходит. Приехали двое полицейских и усталая женщина из Комитета по делам детства. Тайриз пытался что-то объяснить, но его никто не слушал. Все качали головой и роняли восклицания вроде: «Куда катится наш мир!»
Подобные сцены здесь не редкость. Честно говоря, бывает и хуже. Как-то я обследовал четырехлетнего мальчика с внутренним кровотечением после изнасилования. Не говорю уже о трехлетних девочках с венерическими заболеваниями. В этих случаях, как и во множестве им подобных, совратителем был либо член семьи, либо бойфренд матери.
Плохой дядька не кружит возле детской площадки, малыш. Он живет у тебя дома.
Кроме того, любой врач в курсе – и эта статистика ошеломляет, – что девяносто пять процентов серьезных травм – результат именно жестокого обращения. Потому-то терапевт, недолго думая, вызвал охранников.
В таком месте, как наше, поневоле очерствеешь. Станешь не лучше уличного копа. Каких только отговорок мы здесь не наслушались! Сын вывалился из кроватки. Дочку стукнуло по голове дверцей духовки. Старший брат швырнул в младшего игрушкой. На самом деле для здоровых детей это не так уж страшно, падение с кровати не доведет их до больницы. Поэтому я в таких случаях никогда не испытывал трудностей с диагнозом.
А вот поведение Тайриза мне показалось необычным. Не то чтобы я сразу решил, будто он невиновен. Я, так же как и вы, часто сужу о людях по внешности или, говоря более официально, «склонен к расовой дискриминации». Мы все этим страдаем. Если вы, завидев шайку чернокожих подростков, переходите на другую сторону улицы, это расовая дискриминация. Если не переходите, опасаясь, как бы вас не сочли расистом, это тоже она. Если при виде шайки у вас не рождается никаких опасений, вы, наверное, прибыли с другой планеты.
Меня заставило затормозить простое совпадение. Несколько дней назад я наблюдал точно такой же случай в богатом пригороде Шорт-Хиллз в Нью-Джерси. Родители, хорошо одетые белые, приехали на навороченном «рейнджровере» и вбежали в приемную с шестимесячной дочерью на руках. Девочка выглядела так же, как и Ти Джей.
И никто не заподозрил отца.
Поэтому я и подошел к Тайризу. Он взглянул на меня так, что, случись это на улице, я бы перепугался. Здесь же Тайриз напоминал волка из «Трех поросят», когда тот пытался сдуть кирпичный домик.
– Ваш сын родился здесь? – спросил я.
Тайриз не ответил.
– Ваш сын родился в нашей клинике? Да или нет?
– Да, – смог выдавить он.
– Ему делали обрезание?
Тайриз сверкнул глазами:
– Ты что, типа гомик?
– Вы имеете в виду, что гомики бывают разных типов? – осведомился я. – Делали ему обрезание? Да или нет?
– Да, – проворчал Тайриз.
Я выяснил номер полиса Ти Джея и ввел цифры в компьютер. Прочел запись об обрезании: все нормально. Вот черт. И вдруг заметил еще одну: оказывается, сегодняшний визит Ти Джея в больницу не первый. В возрасте двух недель отец уже приносил его сюда с жалобой на кровотечение – у мальчика никак не заживал пупок.
То, что нужно.
Мы взяли кое-какие анализы, хотя полиция настаивала на немедленном аресте Тайриза, а тот даже и не возражал. Только просил, чтобы ему разрешили подождать результатов. Я попытался уговорить лаборанта сделать их побыстрее, но потерпел фиаско: как и большинство нормальных людей, я не умею разговаривать с бюрократами. В конце концов мне принесли анализ крови.
Диагноз, спасительный для Тайриза и убийственный для его сына, подтвердился. Бандитского вида отец действительно не трогал мальчика. У Ти Джея была гемофилия, которая и вызвала кровоизлияния. И теперь ребенок ослеп.
Охранники вздохнули, покорно сняли с Тайриза наручники и ушли. Тайриз остался стоять, потирая запястья. Никто и не подумал извиниться, не сказал ни единого теплого слова человеку, которого несправедливо обвинили в избиении своего, оказывается, ослепшего сына.
А теперь представьте: возможно ли что-нибудь этакое в престижном районе?
С тех пор Ти Джей – мой пациент.
Я вошел в палату, погладил мальчика по голове и посмотрел в его незрячие глаза. Другие дети отвечают мне взглядом, полным ужаса и обожания. Некоторые мои коллеги говорят, что малыши понимают происходящее гораздо лучше, чем думают взрослые. У меня другое объяснение: родители кажутся детям бесстрашными и всемогущими. И вдруг эти небожители попадают сюда и смотрят на меня, доктора, со смесью надежды и страха.
Представляете, какое потрясение для маленького ребенка?
Через несколько минут глаза Ти Джея закрылись, он погрузился в сон.
– Ударился о дверь, – объяснил Тайриз. – Вот и все. Слепой ведь, чего ж еще ожидать.
– Придется оставить его на ночь, – сказал я. – Все будет нормально.
– Как? – Тайриз смотрел на меня. – Как оно когда-нибудь будет нормально, если у него кровь не останавливается?
Я не ответил.
– Заберу я его отсюда.
Он явно не имел в виду больницу.
Тайриз полез в карман и вытащил пачку банкнот, однако я угрюмо выставил вперед ладонь и сказал:
– Зайду еще раз, попозже.
– Спасибо, что приехали, док. Я ценю.
Я чуть не напомнил ему, что приехал ради ребенка, а вовсе не ради него, но, как всегда, промолчал.
«Аккуратнее, – думал Карлсон, чувствуя, как учащается пульс, – только аккуратнее».
Они – Карлсон, Стоун, Крински и Димонте – сидели за столом в кабинете помощника окружного прокурора Лэнса Фейна. Фейн, амбициозный, юркий, похожий на ласку человечек, с изогнутыми бровями и таким желтым, восковым лицом, что оно, казалось, могло потечь при малейшей жаре, начал совещание.
– Пора сцапать этого придурка, – сразу же сказал Димонте.
– Минуточку, – остановил его Фейн. – Доложите мне все так, чтобы сам Алан Дершовиц[12] захотел бы упрятать его за решетку.
Димонте кивнул напарнику:
– Давай, Крински. Заведи меня.
Крински открыл блокнот и начал читать:
– «Ребекка Шейес была убита двумя выстрелами в голову, произведенными с близкого расстояния, из автоматического оружия калибра девять миллиметров. Оружие было найдено в ходе обыска в гараже доктора Дэвида Бека».
– Отпечатки пальцев? – осведомился Фейн.
– Нет. Зато баллистическая экспертиза подтвердила, что это тот самый пистолет, из которого была застрелена жертва.
Димонте ухмыльнулся и спросил:
– У кого-то, кроме меня, напряглись соски?
Брови Фейна дрогнули.
– Продолжайте, – кивнул он Крински.
– «В ходе того же обыска недалеко от дома доктора Бека в урне была найдена пара перчаток из латекса. На правой перчатке обнаружены следы пороха, а доктор Бек – правша».
Димонте задрал на стол ноги в ботинках из змеиной кожи и начал водить зубочисткой по губам.
– Да, милый, еще, еще! Мне так приятно!
Фейн нахмурился. Крински, не поднимая глаз от блокнота, облизнул палец и перевернул страницу.
– «На этой же перчатке найден волос, совпадающий по цвету с волосами Ребекки Шейес».
– О господи! Господи! – застонал Димонте в притворном оргазме. А возможно, и в настоящем.
– «Тест волоса на ДНК займет некоторое время, – продолжал Крински. – На месте преступления обнаружены отпечатки пальцев доктора Бека, хотя и не в лаборатории, где было найдено тело».
Крински закрыл блокнот. Все перевели взгляд на Фейна.
Фейн встал и потер подбородок. Даже без клоунады Димонте в комнате царили азарт и оживление. Казалось, само слово «арест» висит в воздухе, наполняя все кругом вспышками тщеславия. Ведь такое громкое дело – это обязательные пресс-конференции, звонки политиков, фотографии в газетах.
И только у Ника Карлсона осталось пусть крошечное, но сомнение. Он беспокойно скручивал и раскручивал листок бумаги и никак не мог остановиться. Что-то маячило на периферии сознания, еще невидимое, хотя уже не дающее покоя, мелкое и назойливое, как муха. В доме доктора Бека нашли массу жучков, телефонные аппараты тоже прослушивались. Кто-то за ним следил. И почему-то только Карлсона заинтересовал вопрос – кто именно?
– Лэнс? – поторопил Димонте.
Помощник прокурора откашлялся:
– Вы знаете, где именно находится сейчас доктор Бек?
– На работе, – ответил Димонте. – Я отправил двух ребят за ним присматривать.
Фейн кивнул.
– Давай, Лэнс, – уговаривал Димонте, – сделай это для меня, дружок.
– Для начала позвоним мисс Кримштейн, – отозвался Фейн. – Из чистой вежливости.