«Алло, дедушка, дедушка! – слова выступали в памяти, как скалы из волн. – Дедушка, ты приходи. Мне скучно. Опять никого нет дома.
– Ну, как же я приду? К вам далеко, другой конец города. И поздно. Мы на выходных увидимся, родители обещали.
– Дедушка, а дедушка, а мы точно увидимся?
– Точно увидимся, – трещали воспоминания, как старое радио.
– Дедушка. А твоя лампа – такая классная. Спасибо тебе.
– Ну, она твоя теперь, подарок…
– Только это… Если ее выключить, становится так страшно.
– А ты не бойся, я же с тобой. Мы говорим.
– Я хочу тебя видеть, – скручивался детский голос, утончался, срывался в писк, в неразборчивые сигналы. – Приходи. Я соскучился.
– Мы увидимся, – шипела память. – Увидимся.
Мальчик убрал руку от диска и положил трубку. Повернулся к Ракитскому и вопросительно взглянул на него сверху. И Ракитский вспоминал еще.
Как шел молодой, пьяный от счастья и алкоголя, в компании таких же, как и он, счастливцев, передавали по кругу бутылки, орали песни. Был праздник, были планы – все куда-то спешили, спорили, восклицали. Предвкушали ночь, укутывавшую город. Ракитский не сразу услышал, как зазвонил телефон.
Он не ожидал такого – звонило его детство. Оно говорило спокойным, но очень тяжелым голосом – дедушкиной соседки. «На секундочку, парни», – он отошел.
– Родители не смогли позвонить, – бормотал голос. – Да и вообще, тяжело всем. Просили меня, короче. Ну, в общем, твой дедушка умер. Сегодня днем.
Он вспомнил, как пару часов назад хохотал, выпивая, глядя на экран и оценивая чей-то дерзкий юмор. «На пять баллов! – звенело в ушах. – На пятерочку!»
– Эй, ты идешь там? – кричали друзья, готовясь перейти дорогу.
Он хотел крикнуть, почувствовав, словно бы в темной комнате выбило ветром форточку, и холод ворвался внутрь, вместе с горящим в агонии красным осенним листом, и кричали птицы за окнами, и зажигался фонарь. А лампа стояла рядом, у телефона, и свет ее гас, его больше не было. И чем сильнее тянул к ней руку маленький плачущий мальчик, тем она становилась дальше – исчезала, превращалась в мираж, в наваждение. «Дедушка, ты придешь?»
Но все, что он сказал, махнув рукой парням, мол, скоро уже, скоро: «Я не могу сейчас. Я позвоню позже. Я позвоню».
Он еле заметно кивнул мальчику глазами, полными слез, и тот моментально рванулся к трубке и принялся крутить диск.
«Два… Три… Один…» Потом все кончилось – под куполом стало темно, лишь мальчик на прощание улыбнулся: мол, все будет хорошо, я знаю. И все было хорошо.
Гудки в трубке закончились, и он услышал дыхание – горячее, родное. Теперь уже не нужно было думать, вспоминать – Ракитский знал, что он скажет, все умещалось в одном слове:
– Приходи.
– А я уже здесь, – ответил густой, мягкий голос. Это был голос спокойствия, полного понимания, терпения и любви. Голос дедушки – живой, ничуть не постаревший. И он звучал не из трубки.
Дед стоял рядом – возле прожектора, и свет обдавал его волнами, то угасая, то разгораясь вновь, плясал бликами на добром, мужественном лице. Дедушка разгладил бороду и улыбнулся, а затем широко развел руки – и Ракитский вскочил, спотыкаясь о сломанный стул, путаясь в проводе, вскочил, чтобы не упустить этот миг, чтобы успеть.
Он обнял деда и долго хлопал по плечу, шутливо дергал за бороду, целовал в щеку – странное дело, но тот, человек невысокий при жизни, был все же выше его, Ракитского. Как и тогда. «Как и тогда», – всхлипывал он.
– Им всем наплевать, – плакал Ракитский. – Им всем наплевать, что я умер… Им всем наплевать…
Он повторял и повторял одни и те же страшные, обидные слова, а дедушка гладил его по голове и улыбался. Где-то вдалеке заиграла музыка, и Ракитский, впитывая жадно остатки тепла, закрыл глаза и вслушался. Звуки приближались, как трамвай из-за поворота, слова становились громче и отчетливей, захватывая собой все пространство – где только что был прожектор и телефон. Теперь ничего не было – ничего, кроме этой музыки, знакомой, конечно, Ракитскому. Знакомой слишком – как было когда-то; знакомой больше, чем хотелось теперь:
Что такое осень – это небо,
Плачущее небо под ногами.
В лужах разлетаются птицы с облаками,
Осень, я давно с тобою не был…
Ракитский открыл глаза и не увидел деда. Хотел вскрикнуть, но не успел даже открыть рот: перед ним был огромный черный занавес, и этот занавес стремительно распахнулся. Ракитского обдало светом и яркими красками жизни: он зажмурился, чтобы не ослепнуть.
Похоже, он снова был жив.
Ракитский шел по осеннему парку, у гладкой, спокойной воды.
– А помнишь? Помнишь этот клип, а? Слышь, ты чего там, Ракитский?
– А? Чего? – встрепенулся он.
– Опять, что ли, в загонах?
Ракитский осмотрелся. Он шел в компании трех человек, совсем молодых, «года двадцать три максимум», определил он на вид – двух девушек и парня, кучерявого, высокого. Одну девушку узнал сразу и долго завороженно смотрел на нее.
«Нет, – думал, холодея. – Это же не реальность. Это просто какой-то сон. Сон из далекого прошлого».
– Эй? – девушка повернулась к нему, и Ракитского словно ударило током.
– Нет, все в порядке – он перевел взгляд на другую девушку. Ту он едва вспомнил. Обе были красивыми, но слишком разными, будто противоположными друг другу.
– А в каком клипе?
Он поразился вдруг, слушая собственный голос: насколько тяжело, мрачно и медленно звучала его речь после слов парня – нетерпеливых, порывистых; жадного до жизни и эмоций смеха девушек, шедших рядом, по левую и правую руку.
– Ну, вот эту: О-о-осень, что-о-о я зна-а-а-л о-о-о тебе…
Девчонка справа прыснула и даже остановилась, чтобы просмеяться, а та, что слева, лишь чуть улыбнулась и продолжила идти, задумчивая, с охапкой листвы в руке. Ракитский хотел рассмотреть ее повнимательней, но вместо этого повернулся к смеющимся и неожиданно произнес:
– Мы раньше так же напевали, Кристин. А давайте выпьем! За что, а?
Ракитский обнаружил в руке какую-то банку. Присмотрелся: алкоголь. Давно он такого не то, что не пил – даже не видел.
– За то, чтобы вы меньше останавливались. А то никуда не приедем, – раздался голос слева, и Ракитский повернулся: «Красивый голос, – отметил он. – Да и сама красивая. Пожалуй, она самая здесь…» – и тут же одернул себя в мыслях.
– Полин, не начинай – раздраженно ответила девушка-хохотушка, и Ракитский заметил, как резко она переменилась в лице. «Осадила подругу, – решил он. – Но вообще она права. Куда и зачем торопиться?»
Полина нервно глотнула из маленькой бутылочки розовую жидкость. «Пришло время и мне попробовать», – решил Ракитский, зажмурился и сделал добрый глоток. Спустя мгновение он уже стоял, согнувшись, отплевывался и ругался на чем свет стоит.
– Не пошло? – безучастно спросила Кристина. Он поднял на нее взгляд и полным страдания голосом произнес:
– Как вы пьете эту дрянь?
– Как ты сам ее пьешь? – хохотнул кучерявый парень. – Каждый день причем, – и тоже сделал большой глоток.
– Ты ж не просыхаешь, это точно, – сказала Кристина, закуривая. Ракитский с удивлением отметил, как лезет в карман и достает оттуда зажигалку. Он поднес ее к сигарете, которую держала Кристина, и зажег – то же самое сделал и кучерявый парень. Ракитский увидел в глазах парня неодобрение. Но мысли его были заняты другим. «Откуда у меня зажигалка?» Кристина выбирала недолго: пламя Ракитского погасло, и она прикурила от второй.
– Так-то, – довольно произнес парень. – А ты бухай.
Ракитский мельком взглянул на вторую девушку, Полину, и увидел, как та смотрит большими, широко открытыми глазами. Заметив, что Ракитский обратил на нее внимание, Полина отвела взгляд.
– Я пил такое в юности. Был период…
– В юности! – расхохотался парень. – А ты у нас типа дед. И пьешь только элитный виски.
Кристина снова рассмеялась:
– Ракитский! Элитный виски!
– Кристина, – мучительно произнес Ракитский. – Вот перестану эту фигню пить, и с такими, как этот, горемычный, – он бросил неодобрительный взгляд на парня: «Это тебе за зажигалку, сука!», – торчать, вот тогда будем виски пить. Угощать тебя буду.
– Сама заработаю, – фыркнула Кристина. Тут расхохотался кучерявый:
– На кого вы там учитесь? На журналисток? – бросил он девушкам. – Заработают они!
«Что я несу? – с ужасом подумал Ракитский. – Что я вообще говорю? Нужно срочно выяснить…»
– Да, ребят, мы вообще едем? Время-то вечер уже, – засуетилась Кристина.
– Едем-едем, – торопливо подтвердил кучерявый и зачем-то добавил: У меня все с собой. Будем всю ночь гулять.
– Может, останемся? – вяло спросил Ракитский.
– Ты вечно вот это «останемся», – раздраженно бросил парень. – Хватит нудеть уже, город не спит! Поехали в центр.
– Какая разница, в центр-не в центр, – произнес Ракитский. – Мы ж все равно в Лесу?
– В лесу? – удивилась Кристина. – Ребят, вы чего уже, это? Нюхнули?
– Кристинка, пойдем, – кучерявый резко схватил девушку за руку и рванул вперед. – Пускай догоняют, лесники.
Кристина обернулась и подмигнула подруге. Ракитский бросился было догонять, но вдруг Полина сказала спокойным и усталым голосом:
– Да стой ты. Видишь же, не надо им мешать.
Ракитский растерянно смотрел вслед уходящим: парень приобнял девушку и что-то рассказывал ей, та снова громко смеялась. Потом словно очнулся и посмотрел на Полину: «Какая красивая девушка. Такая притягательная… Как он не видит, этот болван».
Повинуясь внезапному порыву, Ракитский поднес ко рту банку и выпил в несколько больших, жадных глотков. Смял в руке банку и бросил в ту же урну:
«Я сейчас сдохну от этой дряни».
– Молодец, – тихо сказала Полина, улыбаясь. – Мужик.
Она стояла в длинном бежевом пальто, в берете с едва державшимся на нем пластмассовым цветком, в черных, слегка испачканных сапожках – и трогательными листьями в руках. Ракитский подошел к ней вплотную и ощутил нестерпимое желание обнять, прижать к себе, поднять в воздух и кружить, кружить ее над землей… Но не мог даже пошевелиться, протянуть к ней руку – что-то мешало. Это была не робость, не слабость – а какой-то внешний, почти материальный, но невидимый барьер, возникший между ними. Дул ветер, и колыхался на берете пластмассовый цветок.
– Полина, – твердо сказал Ракитский, – ничего не делай. Дай мне посмотреть в твои глаза.
Подозрения терзали Ракитского, и нужно было срочно, не медля понять, кто он? Какой он здесь, в этом месяце? На мгновение подумал, что встретится в ее глазах с собой – двадцатидвухлетним беспечным юношей, тоскующим без любви, проводящим время в случайных компаниях, в распитии, разнюхивании, курении, в убийстве времени и себя, в бесполезном ожидании чего-то, шатаниях по парку. Но все оказалось не так.
Из ясных и влажных глаз девушки на него смотрело его взрослое лицо – усталое, задерганное, но осмысленное, взрослое, разве что давно не бритое. И на нем все тот же черный пиджак – потрепанный, но дорогой. Это был он сам – Ракитский – тот, что приехал на автомобиле в лес – отдохнуть, подумать. Человек с семьей, человек с работой. Человек, давно не удивлявшийся ничему. Он облегченно вздохнул и благодарно улыбнулся девушке.
– Понравилось? – заинтересованно спросила та.
– Бывало и получше, – скривился Ракитский. – Пойдем догонять их.
– Зачем? – шепнула девушка, но он уже отстранился и побрел вперед.
– Я хочу сказать тебе кое-что, – тихо произнесла Полина.
Ракитский обернулся. На бежевом пальто девушки, с левой стороны, возле груди, появилось красное светящееся сердечко. Оно увеличивалось и вновь уменьшалось, видимо, изображая пульсацию, а рядом с сердцем алела надпись, но она не пульсировала, а лишь мерцала, пропадая и появляясь вновь:
(+1).
Ракитский двинулся к девушке, мотая головой, словно пытаясь стряхнуть видение, но ни сердце, ни надпись, ни скобки с цифрой никак не желали пропадать.
– Как такое может быть? – потрясенно спросил Ракитский.
– Пойдем, – девушка взяла его под руку, и они продолжили путь по мосту. – Не торопись, мы хотя бы так можем побыть вместе.
– Мы опоздаем! – воскликнул Ракитский, но тут же подумал: «Куда я вообще тороплюсь? Ведь знаю уже: Кристина – она никуда не уедет. А парень? Да бог с ним. И без него хорошо. Что же за бред?»
Тем не менее, тут же продолжил: – Уедут ведь! Уедут без нас!
– А может, так лучше? – девушка рассмеялась, но в этом смехе Ракитскому почудилось что-то нервное и отчаянное. «Кто эта девушка? Какую роль она играет в моей жизни? Ведь тогда… я не помню ее… Не замечал. Почему же мне так хорошо рядом с нею теперь, как будто я там, где нужно, там, где и должен быть… На своем месте». Он только сейчас заметил, как Полина пьяна. Она даже пошатывалась и, если бы не держалась за рукав своего спутника, вполне могла бы упасть.
– Я так хочу, чтобы все повторилось… Точнее, закончилось. Как тогда, – улыбнулась она.
Ракитский заметил, как «+1» в скобках сменилось на «0», и, померцав немного, надпись исчезла, а вместе с ней и сердце. «Не померещилось», – подумал он и, прокашлявшись, осторожно спросил Полину:
– Ты о чем?
– Ну, брось ты, – ласково сказала Полина. – Разве не помнишь? Какой ты тогда был страстный, нетерпеливый… Сильный такой, красивый («И наверняка пьяный», подумал Ракитский). Я долго буду помнить… Ракитский, – вздохнула она.
– У меня есть имя.
– Знаю, – вздохнула девушка. – А мне твоя фамилия запомнилась. Необычная. Что она значит?
– Я ж говорил тебе, Полин, – рассмеялся Ракитский не своим голосом. – Ты каждый раз это спрашиваешь, на каждой встрече!
– Мне интересно! – искренне возмутилась девушка.
– Это ива, плакучая ива. Символ смирения, так говорят. Ну, в смысле сама ракита, а от нее и Ракитский, – он сам удивлялся собственным словам. – Здесь в парке их, кстати, много. А еще, мне говорили, деревенька такая есть. Где-то под Нижним Новгородом. Типа Ракитский – это тот, кто из Ракиты.
– А я хочу сидеть у ракиты, – мечтательно сказала девушка. – В тени. Чтобы не было ни жарко, ни холодно. Ни слишком темно… ни светло. А так… хорошо, знаешь. Так хорошо. И смотреть на воду. И никуда, никуда не уходить. Так, чтобы с тобой, – внезапно добавила она и ее рука дернулась, словно девушка испугалась собственных слов.
«Слушай, – нервно подумал Ракитский. – Я же старше тебя лет на десять. Вон я какой… Неужели ты не видишь? Не понимаешь? И Кристина – она ведь уже давно…
Он хотел раскрыть рот, чтобы сказать ей, но понял, что отчего-то это не получается, язык не слушает его, и он, Ракитский, словно становится зрителем собственных действий, бессильным слушателем своих же слов. Он ходит по мосту, оставляя за спиной парк, в который никогда не вернется. Оставляя за собой счастье, прощаясь с ним бессмыслицей, глупым и злым движением губ, – но даже не понимая того, что делает. Что говорит.
– Ты напилась, Полин. Что ты ерунду какую-то несешь?
– Это ерунда? – в отчаянии крикнула девушка и вновь схватила его за руку. – Мы можем прожить жизнь и так и не узнать друг друга. А другой не будет. Ты не понимаешь! Другой никогда не будет!
– Будет, я проверял, – отрезал Ракитский. – Пойдем скорее, догонишь!
Он увидел в толпе людей возле перекрестка кучерявого парня и Кристину. Оба махали ему рукой.
– У тебя бабки есть? – нетерпеливо спросил кучерявый.
– Нет, по нулям, – твердо ответил Ракитский, не успев даже осмыслить ответ. «Зачем я вру?» – подумал он удивленно.
– У тебя всегда по нулям, – хмыкнула, но дружелюбно, Кристина. Ракитский только сейчас обратил внимание: в противоположность подруге, девушка была одета во все спортивное. Вязаная шапочка с символикой известного бренда, полосатая куртка с капюшоном, широкие штаны, кроссовки. Ракитский умел отличать качественные вещи. «Придет время, и эта, – подумал он про Полину, – наверное, станет такой же. А как иначе-то? Ничего-то ты не потерял, Ракитский, ничего не потерял», – бодрился он.