Глава 1
Меня судили.
Не менее трёх месяцев исправительных работ…
Ну кто, кто просил лезть, вмешиваться? Заставили бы прочесать все эти кусты или дали бы пару недель с метлой и сдачу экзамена, так нет же – от трёх месяцев, как рецидивисту! Год жизни придётся пропустить. В университете после трёх месяцев не догнать, работать придётся, потом на тот же курс возвращаться, если возьмут ещё. Все планы разрушены парой глупых слов, чтоб их…
***
Когда со всей нашей дружной компашкой случилось, наконец, совершеннолетие, отмечать придумали все разом – одно всеобщее безвозвратное взросление, подтверждённое документально. Мы к тому времени были уже такие взрослые и видавшие виды, что осознавали ясно: наотмечаемся до беспамятства, поэтому предусмотрительно сняли коттедж подальше от людских глаз и возможностей встречи с другими, ещё более совершеннолетними людьми, особенно с людьми в форме. Нет, недостаточно оказалось опыта – я и представить себе не могла, что в лесу тоже камеры понатыканы повсюду, и на суде мы смотрели кино, достаточно качественное, чтобы разглядеть, как из окна нашего суперэкологичного электромобиля высовывается моя рука в клетчатой рубашке с отворотом и на ходу выбрасывает бутылку в придорожные кусты.
Позицию адвоката «Такая рука может быть у каждого, и клетчатых рубашек полно, и кольцо после выпускного именно такое получили 62 человека, и маникюр такой нынче в моде» судья назвала очень слабой. Адвокат с судьёй согласился, слабая позиция, и покраснел, как нашкодивший пацан. Старорежимная болтовня ничто в сравнении с анализом ДНК. Судья похожа была на самую справедливую учительницу, а мы все: и общественный обвинитель, и адвокат мой, и тем более я с совершеннолетними друзьями – как будто выпускники её школы жизни. Она резонно предложила сделать анализ ДНК, но стоимость его в случае подтверждения будет возложена на счёт ответчика. Делать мне нечего – платить деньги за то, что всем и так понятно: моя рука, моя бутылка. Я отказалась от анализа и во всём призналась. Стыдно было, конечно, безумно: с детства азы экологической безопасности нам в голову вбивают накрепко. Почему я вообще так поступила, не понимаю до сих пор. Скорость, лес, ощущение полной свободы, желание нарушать – да не было этого ничего. Помутнение какое-то секундное, и всё, бутылка полетела.
Судья выглядела доброй, словно не хотела крови. Осталось смириться и подождать, но мама не выдержала и после моей покаянной речи прямо с места выдала:
– Простите её, пожалуйста, она больше так не будет!
В зале захихикали, мне стало совсем стыдно, что со мной как с маленькой, и я теперь тоже раскраснелась, как адвокат, а судья, спрятав улыбку за каменной маской серьёзности, изрекла строго:
– С места высказываться запрещено. Если вам есть что сказать, попросите слово и скажите.
Мама зачем-то послушалась, попросила слово и сразу растерялась. Не станешь ведь говорить под протокол: «Простите её, пожалуйста…», глупо это, такое только с места можно сказать. Это она потом нам объясняла, дома уже. А тогда мама начала под протокол говорить всякие умные слова:
– Уважаемый суд, уважаемые участники процесса. Много лет назад был внедрён стандарт, благодаря которому все упаковочные материалы, включая банки, бутылки, пакеты, производятся из специализированного биоматериала. Они не только разлагаются в течение трёх лет полностью, но и являются хорошим экологичным удобрением. – Мама начала так, словно выступала на симпозиуме по проблемам мировой экологии.
Зал притих. Одинокий журналист, ошивающийся без дела в ожидании хоть чего-нибудь способного стать новостью, встрепенулся, начал записывать и фотографировать. В глазах судьи я без труда прочла рекомендацию: «Не делай этого, остановись», но маму уже несло безудержно туда, где ей казалось, всех нас ждёт прощение, понимание.
– Угроза превращения планеты в мусорную свалку давно миновала, поэтому назначение срока исправительных работ за брошенный на улице мусор можно считать пережитком прошлого. Ребёнок… – Тут мама запнулась, исправилась: – Ответчик, таким образом, не только не мусорила, она своими действиями удобряла придорожные кусты. Её не наказывать – поощрять нужно. Поэтому я прошу не судить её строго за проступок и ограничиться предупреждением.
После таких слов мамы судье, как я понимаю, не оставалось ничего иного, как осудить ответчика по максимуму, чтоб никому неповадно было. До маминого спича содеянное мной было невинной шалостью, заслуживающей ата-та и метлы в руки на пару дней, а теперь, с её легкой доброй руки, превратилось в свод законов, правил и стандартов, которые я имела неосторожность нарушить. Судебный прецедент изменения позиции судей по вопросу экологической безопасности создан не был, местные газеты подтвердили, что всё в порядке и каждый поросёнок получит по заслугам. «Не сорить» – осталось в основе правил добропорядочного гражданина планеты Земля. Я получила три месяца минимум исправительных работ, исполнение наказания в резервации «Мусорщик» и противное прозвище «удобрительница» в газетах.
«Вот пусть пойдёт и посмотрит, что угрожает планете из-за таких действий, своими глазами». Эта фраза судьи войдёт в учебники и станет назиданием потомкам. Мама! Как я тебя люблю, дорогая, но ты бываешь совершенно невыносима, ты знаешь. Зачем? Хотя этим ответом уже ничего не исправишь, а тебе и так сейчас плохо, а мне пора собираться «смотреть своими глазами».
В общем-то, ничего криминального: не тюрьма, а всего лишь работа в резервации мусорщиков. Буду воспринимать это как приключение, и если себя хорошо вести, то через три месяца вернёшься домой. Я умею быть хорошей девочкой, значит, скоро окажусь дома! Попробовала найти информацию в интернете об этом месте – ничего. Как будто оно не существует. Вот что значит – резервации очень жёстко цензурируются. Никаких отзывов, никаких сообществ, никаких отбывших. Только информация о том, что такая резервация есть, что в неё свозится весь мировой «тяжёлый», и не только, мусор, включая старый и из бедных регионов, и что она надёжно охраняется. Все научные исследования, все описания, все фотографии – всё закрыто для просмотра. Ну и местечко меня ждёт!
Я открыла инструкцию по сбору на исправительные работы.
«С собой заключённый имеет право взять один чемодан (сумку), размером менее 40х60х20, с минимальным количеством личных вещей, общим весом до 5 кг.
При сборах учтите, что местная служба исполнения наказаний обеспечит бельём, униформой, средствами гигиены, необходимой для защиты косметикой, средствами дезинфекции и защиты от насекомых, средствами связи с близкими, лекарственными препаратами, необходимыми для жизни в соответствии с единой медицинской картой заключённого.
Также заключённым рекомендуются короткий маникюр без цветного покрытия, заколки, чтобы волосы были максимально собраны, или короткая стрижка.
Запрещено:
любые препараты для изменения сознания,
домашние животные,
устройства виртуальной реальности и компьютерные комплексы (за исключением коммуникаторов),
ядохимикаты,
взрывчатые вещества,
оружие и его муляжи,
колюще-режущие предметы, включая ножницы и бритвы,
свечи и зажигалки для создания простого огня,
портативные средства передвижения, включая колёса, летающие доски и прыгуны,
радиоприборы, электроприборы, включая мини-массажёры,
роботы любого назначения, за исключением гигиенических и врачебных,
пищевые продукты.
Перед отправкой содержимое чемодана будет тщательно проконтролировано, как аппаратно, так и лично сотрудниками службы исполнения наказаний».
По степени противности прочитанного на первом месте слово «заключённый», на втором – запрет на мини-колёса и массажёры, на третьем – упоминание насекомых. Захотелось реветь. Я набрала контактный номер телефона для связи, указанный в инструкции. Ответил робот со своими попугаистыми повторами, но услышав: «Терпеть не могу роботов, и по статье 156 прим имею право на общение с живым человеком», извинился и переключил на приятную девушку.
– Я тут инструкцию по сбору читаю. Непонятно, что вообще брать можно? Всё нельзя…
– Вообще-то девушки редко привлекаются, чаще юноши.
– Мне от этого, честно, несильно легче.
– Понимаю вас. Обычно берут любимую кружку, любимую пижаму, любимую игрушку, ну и тапочки.
– Ну а кремчики любимые можно взять, ароматизаторы?
– Нет, на сборном пункте всё удалят. Там нужны специализированные препараты, с дезинфекцией. Обычные не подходят, могут приманить насекомых.
– Выбросят?
– Нет, конечно. Передадут тем, кто придёт вас провожать. Вас же придут провожать?
– Ну уточните тогда, роботы-то хоть какие-то разрешены?
– Персональный стоматолог, персональный косметолог, ногтевой сервис, парикмахер.
– А музыкант, массажист, секретарь хотя бы?
– Нет, только гигиенические.
***
Мама! Нет! Я не хочу, чтобы ты шла меня провожать! Я вообще не хочу, чтобы кто-то шёл меня провожать, и идти туда уже не хочу! Какие кремы для дезинфекции? Противогаз бы сразу натянули!
– Тебе помочь? – Мама открыла дверь моей комнаты, по обыкновению, вероломно, без стука.
Я кинула в неё большим белым медведем, она успела увернуться.
***
Наревевшись, я уснула. Утром меня разбудила мама. Пора. Я наспех сунула в сумку розового зайца, тапки с бантиками, три пижамы, всё своё бельё, термокружку и одежду для скалолазания, хотя где я там буду лазать, непонятно, но без неё никак. По плоским стенам и фонарным столбам буду карабкаться, а без скалолазания я не могу, и никто нигде и никогда меня этого не лишит! Провожать пришли все мои совершеннолетние подельники, мама, братья, собака Джеки, школьная учительница экологии – в общем, у пункта отправки образовалась маленькая демонстрация, поэтому я постаралась побыстрее сбежать от них за границу разрешённой зоны. Надоели со своим сочувствием. «Давай я тоже брошу что-нибудь и буду там с тобой» – самое глупое, что только можно придумать. Возьму и отвечу: «Конечно, дружище, поехали со мной на помойку. Затусим там по полной!»
Только их мне там не хватает. Придурки.
Глава 2
Ничего лишнего не брала, почти, и у меня ничего не отняли, почти. Термокружка им чем-то не угодила, видимо, автоподогревом – слишком умная, за робота сошла. Или подсветкой. Она была окружена домами, и утром на ней всходило солнце, а вечером садилось. Можно было включить погоду как есть и антипогоду. Иногда настроение, что за окном дождь – и на кружке у тебя дождь. Включаешь антипогоду – за окном дождь, а на столе у тебя солнце светит. Я очень её любила. И ведь сказали, что можно, подразнили только. Обещали маме передать.
А потом всё закончилось, нас вывели через второй вход, посадили в обычную машину и отвезли на вокзал, просто так, без всякого «этапа», только с сопровождающим, приветливым мужчиной в форме экологической службы, который был скорее вожатым, чем надзирателем, вёл себя предельно уважительно, купил билеты на поезд, выдал сухой паёк, сказал, сколько есть свободного времени. Всё это действительно напоминало скорее отправку в детский лагерь, даже лучше, потому что свободы больше. Я накупила на вокзале булочек с кофе, они там особенно вкусные, и пока ехала, тоже: мама снабдила меня финансами во всех возможных видах даже в избытке. Видимо, так она замаливала свою вину за глупое поведение в суде, которого, кстати, так и не признала. «Всё было заранее продумано, и что бы мы ни делали, ни говорили – тебя бы осудили показательно. Я сделала всё, чтобы тебя спасти!» Конечно, всё! Когда это взрослые признавали свои косяки? Я подумала назло потратиться и накупить себе ещё чемодан всяких ненужных вещей, пока ждали поезд, но сопровождающий сказал, что не стоит заниматься шопингом, потому что на въезде в резервацию будет ещё один досмотр. На сообщения от мамы и друзей принципиально не отвечала. Хотелось помолчать и хотелось, чтобы она попереживала, а то расскажу ей правду и подумает, что ничего дурного не случилось.
Везли нас троих: меня и двоих мужчин неприглядного вида. Лысоватого кудрявого, лет пятидесяти и молодого, нахального, покрытого татуировками с ног до головы, который всё время препирался с сопровождающим: то хотел курить расслабляющие стикеры, то пить успокоительные, чтобы уснуть в поезде. Сопровождающий объяснил ему, что если так дальше пойдёт, то он будет отбывать не в резервации мусорщиков, а в других, менее комфортных местах. Молодой человек ответил, что этого и добивается и «в мусорку» не поедет ни за что. Сопровождающий вызвал кого-то, татуированного забрали, и дальше мы ехали с кудрявым совершенно молча. Путь был долгим и даже на суперстреле со скоростью в 800 км/ч занял почти сутки. Поезд не ехал, скорее летел, значит, ни в окно взглянуть, ни в последнем вагоне постоять, провожая глазами рельсы, как можно в обычном поезде. Скука, и, несмотря на то, что кофе плескался у самого моего горла, я быстро уснула. Проснулась, когда поезд прибыл на какую-то конечную.
– Дальше автобусом, – сказал сопровождающий, и мы ехали дальше ещё почти полдня на обычном автобусе, а когда пересели на машину спецслужбы исполнения наказаний, впереди уже виднелись мусорные горы и много-много столбиков дыма, словно привязывающих их к небу. Было холодно, и сопровождающий хотел выдать мне страшненькую, цвета хаки, форменную куртку с надписью «ЭкоЛогика». Я отказалась, достала свою, универсальную суперлёгкую, укуталась в неё. Хоть какое-то упоминание о доме. Я уже начинала тосковать. Не хотелось никаких приключений, хотелось к маме, к Джеки, ссориться с братьями и в свою вечно неубранную комнату.
Деревьев не было. Только степь и эти горы вдали. Зрелище напоминало унылые пейзажи из фильмов-апокалипсисов, где на Земле случается катастрофа и потом остаётся вот это. Я читала, что общим решением под резервацию было отдано место, признанное для людей малопригодным, для гниения мусора – наоборот, наилучшим, из-за отсутствия настоящей зимы и довольно тёплого лета, а также наиболее экологически безопасное за счёт удалённости от водных покровов планеты. Это место раньше называлось Голодной степью и при прошлом разделении принадлежало Узбекистану и Таджикистану. Люди здесь тогда не выживали, а мне придётся выжить. Я вздохнула, уткнулась в телефон и уровень за уровнем лопала шарики, чтобы хоть как-то развеяться. Когда мы подъехали ближе к резервации, оказалось, что горы эти ещё и окружены высоченной бетонной стеной. Над воротами надпись: «Добро пожаловать в зону независимых архитектурных решений и человеческих проявлений, свободную от виртуальной реальности».
– Не бойся, это не от людей, – успокоил сопровождающий, увидев мои огромные глаза.
– А от кого? – спросила я, и глаза мои ещё больше округлились от страха.
– Узнаешь, – усмехнулся он.
***
Въезжали мы странно – через три шлюза. Сначала заехали, потом ворота за нами закрывались, горел красный светофор и по земле бегали красные лучи, потом загорался зелёный и нас пропускали в следующий бокс, где процедура повторялась, словно мы какие-то суперпреступники и могли провезти с собой контрабанду. У меня осталось несколько запрещённых булок с корицей, и я забеспокоилась даже, как бы их не нашли при такой серьёзной проверке. Но нет, не нашли. После третьего шлюза ничего не изменилось, только стена осталась позади нас, а впереди горы со столбами дыма. Я хотела открыть окно и высунуться, но не смогла: окна были заблокированы наглухо. В унылом пейзаже не было ничего интересного, и я машинально проверила смартфон, и, к моему удивлению, в нём была полная сеть. Но ни одного мессенджера, ни одной соцсети, ни одного форума – ничего мне не было доступно. Я могла только читать, могла написать, но сообщения не уходили.
– У меня что-то с сетью, может быть, нужен специальный доступ? – спросила я у сопровождающего.
– Нет, здесь такие правила. Отсюда нельзя свободно выходить в глобальную сеть.
– Совсем?
– Да, нельзя от слова «совсем». Это резервация. В резервациях правило: общение идёт на уровне резервации, остальное под контролем. Нельзя выходить за пределы, иначе всё может перемешаться. Здесь соблюдают чистоту интернет-зоны. Приедете, оформитесь, и вас идентифицируют.