– Здесь? Чистоту?
– Да, кстати, здесь в принципе соблюдают чистоту, в том числе чистоту интернет-зоны. У вас будет возможность в этом убедиться.
– А как же я напишу маме, что добралась хорошо?
– Ей сообщат.
Вот в этот момент я почувствовала себя настоящей заключённой. Я уткнулась в телефон и стала читать слёзные посты про то, как меня провожали, как они будут меня ждать и по мне скучать. А потом пост про то, как они вечером отвисали на вечеринке с салютом. О том, что салют били в честь меня, ни слова. Да в общем, всё понятно: инфоповод с моими проводами был исчерпан. Был человек, и нет человека. Сетевая дружба, она без привязанности – срочно подписываемся на другого.
***
Когда вдоль дороги стали появляться дома, надпись про независимые архитектурные решения обрела смысл: непонятной формы низкоэтажные сооружения из прозрачных кубиков зелёных, коричневых, бесцветных, с застывшими в них консервными банками, пакетиками, блесками или цветами – дома словно детские поделки. Рядом с ними вполне себе обычные бетонные сооружения, тоже невысокие, но с оконными рамами от старого поезда, и тут же домики из бутылок с окнами – круглыми иллюминаторами от корабля. Никакой единой архитектурной лини сохранения городского ансамбля – кто во что горазд, и немного деревьев, опять же разных, между всем этим.
Это место больше не было похоже на последствия апокалипсиса, это был рисунок ребёнка или сумасшедшего взрослого. Мультики такие любят делать – за гранью реальности, из ярких пятен. Хотя, может быть, после апокалипсиса всё оно будет именно таким, кто знает? Скоро выехали на улицу из землянок – земляные холмы, покрытые зелёной травой, без крыш, только с входами и обычными окнами.
– Улица ЭкоЛогики, почти приехали, – зачем-то сказал сопровождающий.
В конце улицы ЭкоЛогики нас с кудрявым ждало серое, барачного типа здание из прошлых веков. Он был этому рад, а меня аж передёрнуло от запаха. Сопровождающий сразу выдал мне повязку, похожую на намордник. Ни он, ни кудрявый словно не чувствовали характерного запаха мусорной свалки, смеси вони и гари, витающих в тёплом воздухе. Или зачем-то делали вид, что не чувствовали.
– Уважаемые вновь прибывшие, – обратилась к нам женщина лет пятидесяти, которую полнила ужасная форма экослужбы с юбкой-карандашом и заправленной в неё рубашкой ужасного зелёно-жёлтого цвета, – хотя к вам, Антуан, это вряд ли можно отнести, но если вы решили вернуться к нам таким путём, то придётся пройти всю процедуру вновь.
– Я совсем не против, – заговорил наконец кудрявый с усмешкой, – пройти это приключение таким образом очень даже занимательно.
– Остальное покажется вам менее занимательным. Мы очень консервативны и почти не изменились за год вашего отсутствия.
– На земляных валах экоулицы трава стала зеленее или мне показалось?
– Стала, но это всего лишь от обилия дождей.
– Ну вот, а вы говорите, что не меняется ничего. Трава-то позеленела!
Они болтали так, словно знали друг друга давным-давно, мне даже показалось, что про меня совсем забыли.
– Ирина, для вас это всё вновь, послушайте меня внимательно, – словно услышала меня немодная дама. – Сдавайте вещи на досмотр и проходите в карантин. Там вы проведёте 21 день, мы проверим ваше состояние здоровья, назначим вам место жительства и работы, вы пройдёте обучение правилам поведения в резервации и теоретическим основам будущей специальности.
– Так я всего на три месяца, и поработать почти не успею с такими карантинами, – съязвила я.
– Не переживайте, всё вы успеете. Три месяца – имеются в виду только полностью отработанные дни. Дороги, карантины, выходные, болезни и прочие неприятности не входят в этот срок. Три месяца – это 90 рабочих дней.
– Но я же не смогу работать каждый день?
– Конечно, не сможете! Это запрещено законом. А здесь так вообще зона повышенной нагрузки и работать можно не больше 4 рабочих дней из 7, и по 7 рабочих часов вместо 8.
– Так сколько же мне здесь быть на самом деле?
– Вам сказать календарные дни? – Она ввела данные в компьютер. – 102 рабочих дня получается.
Я смотрела на неё и не понимала, в чём подвох. 102 дня – ведь это и есть примерно 1/3 года. Она по-доброму улыбнулась моему недоумению и продолжила:
– Если брать 4-дневную рабочую неделю, то это получается 6 месяцев.
– Сколько? – вырвалось у меня. Я никак не могла поверить в сказанное. Мне дали 3 месяца, как они превратились в 6? Как банковские проценты, из-за текста, указанного мелким шрифтом? Аферисты и обманщики!
– Ну и прибавьте к этому 21 день карантина. Надеюсь, экзамен по правилам жизни в резервации вы сдадите с первого раза и не продлите этот срок.
– То есть?
– По итогам обучения вам нужно будет сдать экзамены. Во-первых, по рабочей специальности и, во-вторых, по правилам жизни в резервации. Только после их сдачи вы сможете приступить к работе.
– Ещё есть плохие новости?
– Ну, не расстраивайтесь так. Тут многие люди живут совершенно добровольно, без всякого принуждения сюда приезжают. Молодые создают здесь семьи. У стариков тут прекрасный соцпакет. Это очень комфортная резервация! Я вот здесь пять лет уже и обратно в большой мир меня и не тянет.
– Я не вы.
– Конечно. Я не бросала мусор из окна никогда. Я приехала сюда именно потому, что понимаю, как это опасно для планеты, на которой мы живём. ФА-ТАЛЬ-НО! Вы же здесь, чтобы это понять.
– Я понимаю, – мне было уже совсем невмоготу и хотелось прервать этот разговор. – Как я могу общаться с близкими? Маме как мне сообщить, что всё хорошо?
– Вам уже сегодня помогут установить специальный браузер для работы с сетью. После изучения правил передачи информации во внешний мир вы сможете писать цензурируемые сообщения.
– Цензурируемые? Это как?
– Это значит, что вы пишете, сообщение отправляют к цензору, он читает, и если его можно отправить во внешний мир, то даёт разрешение на отправку, а если нет – возвращает вам на коррекцию.
– Разве у вас не действуют конституционные права и свободы? – возмутилась я нахальному беспределу.
– Ещё как действуют. Здесь своя конституция – правила резервации «Мусорщик». Вот их вам и предстоит выучить, прежде чем приступить к отработке срока. Так что добро пожаловать в карантин!
Это всё не может быть явью. Какой-то дурной сон. Как же хочется домой!
Глава 3
До карантина долго идти не пришлось: меня просто закрыли на верхнем этаже этого же здания в комнате, похожей на номер студенческого общежития, со всеми удобствами, рабочим столом и компьютером. Этаж, в котором один длиннющий коридор с ровным рядом дверей в моём распоряжении и огромные окна с торцов. Тихо, словно нет никого. Телефон временно отобрали «на цензурирование». Интернет даже проверять не стала – понятно, что нет доступа во внешний мир, зачем расстраиваться.
На кровати плотно упакованный пакет с гигиеническими принадлежностями, кремами, антисептиками. По запаху всё больше напоминает жидкость для мытья унитаза, чем крем для лица. На столе список веб-обучений и экзаменов, без определения времени и сроков на сдачу. Среди прочего список внутренних номеров для консультаций по вопросам обучения, питания, медицинского обслуживания, цензуры.
Набрать или ещё потерпеть? Наберу, пожалуй.
– Здравствуйте. Очень болит голова и мутит. Запах противный невыносимо.
– Здравствуйте, вы не беременны?
– Точно нет!
– Тогда это с непривычки, сейчас принесу вам лекарство.
Входная дверь на этаж громко запищала и лязгнула при открытии уже через несколько минут. Ко мне без стука вошла милая молодая девушка-врач, чистенькая, маленькая, с небольшим чемоданчиком, похожим на детский набор «Буду доктором», из которого достала планшет, и, пока браслеты и датчики измеряли в моём организме всё, что меряется, она изучала данные и уже знала меня лучше, чем я сама.
– Ничего страшного, акклиматизация.
– Разве эта вонь безвредна для людей? – спросила я, без удовольствия наблюдая, как она набирает лекарство в шприц.
– Почти. Метан вообще практически безвреден. Да и не он это: метан летит вверх, если его не удерживать, и он не пахнет. Это сероводород и органика. К этому привыкаешь, и через полгодика вы перестанете его чувствовать. Вообще, у нас есть правило – носить маску, но не все его соблюдают.
– А как же дети? Их ведь не заставишь маску носить?
– Детей здесь нет, и беременных нет. Здесь разрешено находиться только лицам старше 21 года.
– То есть всё-таки вредно?
– Для детей – да, для вас, если будете в маске, даже полезно!
– Это чем же?
– Физическим трудом и просветлённой миссией во благо человечества.
Я пригляделась к ней: она не шутила, совсем. Девушка-врач действительно считала, что просветлённая миссия полезна для человека!
– Вас сюда за что сослали?
– Меня не ссылали, отца давным-давно сюда отправили за брошенную бутылку, он, когда вернулся обратно, недолго пробыл за стеной. Всё говорил, что свободы ему не хватает, и потом уехал уже добровольно сюда, приезжал всё реже.
– А мама?
– Мама пробовала поехать за ним, но не могла тут и недели – запах и прочее, и без нас с сестрой ей было плохо. Папа, он из радикальных, с ним непросто.
– Это что значит?
– А поучитесь и поймёте. Там, на горе, радикальные живут как в древние века: нечистоты выплёскивают в канавы, расположенные вдоль улиц.
– Зачем?
– Им так нравится, они считают, что это свобода, это естественно и помогает человеку проявляться в его истинной природе. Они таким образом показывают, что люди превращаются в чистоплюев, которые погибнут при первой неприятности, когда природа возьмёт своё и больше не будет стерильных условий. А ещё они считают, что нечистоты – очень сильная жижа, и её наличие рядом придаёт человеку могущества.
– Бред какой. Может быть, они ещё и не моются?
– Нет, радикальные моются. Не моется БОМЖ-группа, но они изолированы ещё выше, почти на самой горе.
– Ничего себе. В резервации есть ещё одна резервация? – усмехнулась я.
– Они опасны, несут на себе много инфекции, насекомых. Это уже самое крайнее проявление отрицания цивилизации.
– Зачем, зачем, зачем?
– Я думаю, это психическое расстройство, но считается, что они имеют право быть собой. Здесь это право реализовано в полной мере. Мы их не трогаем, следим только, чтобы они не рожали детей, хотя я бы их отмыла и лечила, но это только моё личное мнение. Действуем мы здесь все в рамках правил, чтобы себе не думали.
– Я слышала, что такие люди появились лет сто назад. Совсем не понимаю, как можно добровольно на такое идти?
– Я сюда приехала совершенно добровольно, – тихо и немного обиженно ответила девушка-врач. – Вообще-то, укол был с успокоительным, вы не должны уже так остро реагировать.
– Ага, на то, что люди живут в грязи и не моются, я буду остро реагировать, даже если вы мне вколете всю обойму ампул! Наверное, добровольцам за нахождение здесь платят кучу денег!
– Нет, нет и ещё раз нет. Ставки тут даже меньше, чем за стеной. Но в этой директории идут уникальные разработки и есть такие болезни, которых нигде в другом мире не найдёшь.
– Эммм… А можно про это поподробнее?
– Например, здесь сохранился акародерматит, слышали о таком?
– Нет.
– Ну, чесотка, клещи такие крохотные, которые под кожей живут и ходы там строят.
– Под кожей у человека? – удивилась я.
– Да, конечно, и я могу лечить их. – И, увидев, что я не разделяю её восторгов в отношении чесотки, добавила: – Или уникальные эксперименты с крысами, тоже безумно интересные.
– Хорошо, что успокоительное уже крепко взяло меня в свои объятия. Крысы, чесотка, вонь, тошнота – прекрасное начало, не так ли?!
– Простите, – смутилась она, – я пойду, а вы маску надевайте первое время, пока к запаху не привыкнете, она дезодорирующая.
– И очищающая? – Комната перед моими глазами поплыла, краски стали теплее, стулья превращались в пуфы, а карандашница на столе – в вазу с цветами.
– Можно и так сказать, наверное. От запахов же очищает, – продолжила она уже в дверях. – Обед вы пропустили уже, на ужин приходите в столовую, она у вас на этаже. Если сможете, конечно.
– Вряд ли, – всё, что мне удалось выдавить из себя в ответ, или мне это только приснилось.
Глава 4
У меня бывает так, что просыпаюсь и, ещё не открыв глаза, понимаю, что в жизни моей происходит что-то отвратительное. Так было, когда бабушка умерла, после выпускного в школе, когда детство закончилось, после суда. Вот и сейчас я проснулась с ощущением чего-то пакостного, происходящего в моей жизни. Натянувшаяся внутри струна болела и мешала дышать. Маска раздражала, кожа устала от её прикосновений, саднила. Резко сдёрнула маску. Меня обдало смесью гнили и плесени. Я поскорее натянула защиту назад, с трудом поборов рвотный порыв. Как же выживать в этой вони? За окном темно. Привычно попробовала нащупать телефон, посмотреть время – не нашла. Сказала «Свет», но свет не зажёгся. Повторила более отчётливо – не зажёгся. Пришлось щупать холодную стену в поисках выключателя, хоть какого-нибудь. Не нашла. Босыми ногами пошлёпала по холодному полу к окну, расшторила, стало немного светлей. Хоть на улице совсем не горели фонари, контуры двери разглядела. Рядом с ней нащупать выключатель было несложно. Яркий свет резанул глаза. Оказалось, что рядом с кроватью выключателя не было вовсе. Ночник был воткнут в розетку и, видимо, просто не работал.
Ещё и это. Я в какой-то непроглядной зловонной дыре с какими-то странными людьми, без телефона, без возможности общения с внешним миром, без друзей, без близких и без света. К тому же постоянный сквозняк, хоть форточки все закрыты. Меня затрясло, я забралась под одеяло, прижалась к стене, подсунув подушку под спину. Свет оставила включённым, в стене что-то еле слышно подвывало, как в фильме про привидения. Несколько раз проваливалась в забытье, но спать уже не могла. Образы путались в моей голове, картины с текущими по горам мусора нечистотами заставляли вздрагивать и просыпаться. Вот так, видимо, понемногу и теряют рассудок в этой мусорной стране и уходят потом в горы, и не моются. Нет, я не сдамся, буду сопротивляться этой ловушке, буду мыться, всё время мыться, буду чистой. И я пыталась мыться во сне, но из душа лились нечистоты и из крана лились нечистоты. Я снова вздрогнула от отчаяния и проснулась. Светало. На часах 6 утра. Завтрак по расписанию в 7:30. Буду собираться.
Открыв душ, я долго приглядывалась к воде, чистая ли, нюхала её, и вдруг она закончилась. Я попробовала включить ещё раз – вода текла всего минуту, и всё! В кране та же история. Рядом с зеркалом надпись: «Чистая вода – наша наивысшая ценность! Экономьте её, берегите её! Время разового пролива воды 1 минута, далее 5 минут простоя. Успейте набрать ёмкость для дальнейшей процедуры».
Рядом с раковиной стоял пластиковый кувшин.
«Да что ж у вас всё не как у людей!»
Минуты хватило ровно на то, чтобы налить кувшин, и уже с его помощью можно почистить зубы. Минуты хватило ровно на то, чтобы меня намочить под душем, кувшина – на то, чтобы потом немного поплескать на себя тёплой воды, пока я мёрзла в перерывах между подачами воды, и главная неприятность: минуты не хватило, чтобы смыть пену, и потом я ещё пять минут клацала зубами в очередном ожидании. Но тут до меня дошло, что можно добавить кувшин из-под крана, пока я в душе. И ещё я заткнула полотенцем решётку вентиляции, чтобы так сильно не дуло.
После водной процедуры я была злая, холодная и чесалась, то ли потому, что казалось, будто пена успела ко мне присохнуть, то ли пена и правда успела ко мне присохнуть. Прескверное настроение усиливалось покрытой мыльными пузырями душевой, промокшими тапками, влажным полотенцем, характерным запахом антисептика и отсутствием перспективы всё это хоть как-то улучшить. Что, если сказаться больной, немощной, сумасшедшей наконец – отпустят домой? В таком месте человеку нельзя находиться! Вот если бы эта судья знала, куда она меня отправила за одну бутылку из экологически чистого картона! Это слишком жестоко! Так можно за убийство наказывать или за что-то ещё очень тяжёлое, но за бутылку – зверство на это осудить!