А после под ласкающие звуки флейт были неспешные танцы. Первой парой жених и невеста. Она очаровательна: тонка, хрупка, застенчива, глаза не поднимала, румянец играл на нежной коже, лишь он один предательски выдавал её радость.
Вдруг, гулко ударяя о каменный пол крючковатым посохом, в грязном рубище, с котомкой за плечами и деревянным распятием на груди, в праздничную залу вошёл босой старик. Лицо его было иссушено ветрами и знойным солнцем, волосы серы, как мартовский талый снег, но чёрная борода да острый взгляд сразу выдавали в нём человека ещё не старого, но много, очень много повидавшего.
Он вошёл и, стукнув посохом об пол, призвал:
– Христиане! Время ли вам танцевать и праздновать, когда Гроб Господень находится в руках поганых сарацин?!
Вмиг всё стихло, гости замерли, словно поражённые громом небесным. Лишь влюбленные шептались в сторонке и украдкой, неловко, едва касались друг друга. О, разве есть что-то важнее их любви! Разве нужен им кто-то ещё! Они даже и не заметили грозного странника… и не услышали его призыв…
Спустя годы невеста будет вспоминать те мгновения, когда они с возлюбленным могли не видеть и не слышать других, словно были под крылом у ангела, словно он оберегал их от всех житейских невзгод. И долгими вечерами со жгучей болью в сердце она будет вспоминать тот день, когда могла взять любимого за руку и увести от всех в тёмную ночь, и остаться с ним наедине. (От этих мыслей кровь приливала к голове, она вспыхивала и журила себя за непристойность, но со временем осталась лишь горечь несбывшейся мечты.) Это потом она будет вспоминать счастливые минуты, когда они могли не слышать слов странника, а слышать только биение собственных сердец, а сейчас… Ах, если бы тогда она могла увести его в покои и наслаждаться любовью, забыв обо всём на свете, то всё бы в жизни сложилось иначе!
А тогда…
…Тогда в вечерней мгле, притушив факелы, только под тусклым мерцанием свечей, все, затаив дыхание, внимали жестам[9] о доблести и мужестве рыцарей-крестоносцев. И невеста слушала с восхищением странника, но робко, украдкой посматривала на любимого, и застенчивой улыбкой отвечала на его влюбленный взгляд, и приходила в восторг от той незримой связи, что была между ними. Она бы отказалась от всего, лишь бы убежать с ним от всех, лишь бы он держал её за руку и смотрел бы вот так, как сейчас!
Но странник всё продолжал рассказы о сражениях с подлыми сарацинами, и невеста заметила, что в глазах возлюбленного вдруг вспыхнул совсем иной, безрассудный огонь! А когда странник поведал о несметных сокровищах далёких стран, любимый так заслушался, что и вовсе перестал смотреть на неё. Сердце девушки опечалилось, губки поджала, от обиды и ревности всплакнула бы, но так интересно было все то, о чём вещал незнакомец, что невеста сама заслушалась…
…Слушала, слушала, да и заснула, склонив голову на плечо отца, а утром…
А утром, лишь только забрезжил рассвет, замок наполнился странными звуками, звуками не радостных, свадебных приготовлений, нет! Что-то другое, жёсткое слышалось повсюду. Крики другие, гомон другой: лязганье доспехов, ржание лошадей, надрывный лай обеспокоенных собак.
Невеста выглянула в распахнутое оконце и оцепенела: её жених верхом на коне в сверкающих рыцарских доспехах что-то кричал, размахивая длинным древком знамени, на котором красовался его фамильный герб. Глаза возлюбленного горели безумным огнём. Заметив в окне невесту, он радостно прокричал ей:
– Любимая, я ухожу воевать за Гроб Господень!
Ничего не ответила невеста, лишь вскрикнув, маленькой ладошкой прикрыла ротик, и в смятение, не заплетённая, в одной сорочке побежала к нему, как если бы была птицей. Она бежала, боясь, что пока будет бежать длинными, гулкими галереями замка, он устремится прочь спасать мир, и она никогда, никогда больше не увидит любимого!
– Как же!.. Как же я? – сквозь слёзы пролепетала несчастная невеста.
– А ты? Ты будешь ждать меня, любимая! – радостно прокричал юный рыцарь, и конь, подзадоренный настроением хозяина, кружился, пританцовывая на месте. – Я вернусь с победой!
Сердце зашлось. Не смогла вымолвить и слова: рыдания душили, ком из крика обречённости сдавил горло.
– Как ждать?! Я не хочу ждать! Я люблю тебя! Я хочу быть твоей женой, хочу родить тебе сына! – взмолилась невеста, протягивая к нему руки, уже не стыдясь своей любви и своего отчаянья. – Как же… как же так? А наша свадьба?
– Да-да, конечно, ты родишь мне сына, но сначала я… – и он, мальчишка, красноречиво махнул мечом. – Я изрублю всех, всех сарацин!
– Возлюбленный мой! – молила, отчаянно хватая за поводья, юная невеста. – Не уходи! Прошу тебя!..
Но не слышал её слов рыцарь! Безрассудно был весел и горд собой: он выбрал подвиг и славу во Христе, он тот, пред кем лежат невиданные земли и сказочные сокровища, он тот, кто прославит свой род…
По скрипучему, перекинутому через глубокий ров мосту с бравой песней уходил отряд крестоносцев, новенькие доспехи сверкали на солнце, стяги развевались на ветру, и казалось, весь мир сейчас уходил вместе с рыцарями сражаться за Гроб Господень. Женщины обливались слезами. Лишь странник стоял с высоко поднятой головой и вслед новоявленным крестоносцам потрясал посохом:
– В Иерусалим! В Иерусалим!
Но едва рыцари скрылись из виду за дальними холмами, он повернулся к плачущим женщинам и ехидно сказал: – Вот так и меня послали спасать Гроб Господень… речи крестоносцев… двадцать лет назад!
– Как двадцать лет?! – Невеста рванулась было вперёд догнать любимого и остановить его. – Как двадцать лет! Нет!
– Нет! – криком наполнилась долина. – Нет! – кричала вчера ещё беспечная юная невеста, а сегодня уже горькая вдовица. Да разве она вдова? О, нет! Нужно ждать… он вернётся! Вернётся очень скоро! Обязательно вернётся, не пройдёт и года…
…Сначала прошло пять лет – невеста расцвела, похорошела, стан округлился, девичья угловатость сменилась нежными формами. Много приходило рыцарей свататься к богатой красавице. Она всем отказывала – она ждала своего рыцаря! Каждое утро она поднималась на башню и всматривалась в дальние холмы, что когда-то скрыли от неё любимого.
Затем прошло ещё десять. Румянец на щеках померк, волосы потускнели и утратили шелковистость, и хотя фигура сохраняла некую статность, но взгляд от выплаканных слёз и ожидания стал жёстким, глаза потускнели, лицо осунулось, заострилось, и в нём не осталось прежней красоты. С каждым годом всё меньше женихов заглядывало в замок к престарелой невесте – её уже сторонились.
И ещё десять лет пролетели как один день, а она всё продолжала ждать своего рыцаря. Ждала любимого! Зубы почернели, кожа огрубела, на лбу пролегли глубокие морщины, чёрные волосы стали как пена морская, но всякий день она поднималась на башню, да только уже и не видела тех далеких холмов…
Следующие двадцать лет пролетели будто один день. Невеста рыцаря уже немощная, дряхлая старуха, для которой каждая ступенька в башне была почти непреодолимой, но она поднималась в башню ежедневно, а порой и засыпала у открытого окна, словно и днём, и ночью вглядывалась в потускневшую даль – она ждала. Ждала любимого!
Старый замок, зарастающий диким лесом, люди обходили стороной, а со временем появилось сказание о неприкаянной душе несчастной невесты, что уже сотни лет ждёт возвращения любимого и мстит всякому, кто отважится проехать мимо замка.
Месть
Год так 2000 или 2020, нет разницы! Для замка, простоявшего полторы тысячи лет, десятилетия разве имеют значение? Разве это срок? Это всего лишь краткий миг!
В фамильном замке N впервые за долгие годы царит оживление. Надин – владелица средневекового замка решила отметить здесь свой двадцатый день рождения.
Надин и её друзья, оставив пыльный Париж, на спортивных машинах шумно проехали по мощёной дороге, ведущей к замку, по массивному мосту через ров и, шурша шинами, ворвались во двор, усыпанный каменной крошкой.
Надин – хорошенькая, весёлая, с невероятно горделивым профилем. Большие голубые глаза и стройная фигура – вот и всё её богатство, правда, если не считать замка, который, возможно, для неё больше тяжкое бремя, чем достояние. Содержать этакое средневековое сокровище в наше-то время непомерно дорого! Но отец говорил ей, что замок – это семейная реликвия, историческая ценность, родовое гнездо, на что Надин лишь пожимала плечами, мол, гнездо так гнездо.
Тем более что Надин умиляла легенда – в замке живет призрак. Трогательная история. Рыцарь ушёл в крестовый поход, а возлюбленная осталась ждать его, но не дождалась – рыцарь погиб в борьбе с сарацинами за Гроб Господень. А неприкаянный дух невесты до сих пор блуждает по гулким лабиринтам замка и ищет любимого.
Спутник Надин – Андре под стать ей, с фигурой и лицом Аполлона, с пышной шевелюрой золотистых в лёгких завитках волос, само очарование. Они познакомились недавно на лекциях в Сорбонне, и каждый надеялся, что сегодняшний вечер будет иметь романтическое продолжение.
Подруги Надин – Мари и Люси – само совершенство: пышногрудые, статные, с мягкими линиями и красивыми изгибами. (Мужчины, даже слабо видящие, видя их, млели.)
Друзья девушек – Жан и Рауль – красавцы – горы мышц и минимум интеллекта.
На этом празднике красивых тел каким-то неведомым образом затесались двое: Сусанна и поляк Патрик – два гадких утёнка в стае прекрасных лебедей. Сусанна – худая до тошноты, с маленькими бегающими глазками и выдающейся вперёд челюстью. Вдобавок она ужасно картавит и шепелявит. Патрик – сутулый, худой, с неразвитыми плечами. Его близорукость, вероятно, позволяла видеть в Сусанне красавицу (это же спасало её от полного одиночества).
Замок сразу ожил – зазвенел весельем. Весь вечер гости пили, ели, танцевали, болтали, играли в карты, к одиннадцати парочками разбрелись по укромным местечкам…
В огромном зале со сводчатым потолком и витражными окнами Патрик, Сусанна и карлик-слуга играли в «Баккара» на раздевание. Сусанна проигрывала – она уже сидела в одних чулочках, трусиках и бюстье (хотя зачем оно там нужно, непонятно).
Карлик, как хищный зверек, посматривал на Сусанну. Он, как никто другой, был восприимчив к женской красоте, он боготворил красоту, восторгался ею, как чем-то недосягаемым. Но Сусанна вызывала у него совершенно другие чувства – отвращения и гадливости. Он ненавидел её. Почему? Да потому что она страшная, шепелявая, худая, и её тело не было так притягательно, как роскошные тела Люси и Мари. Для карлика эти двое были воплощением неземного счастья и необузданного желания обладания ими. Но ему никогда не видать их! И от этого он приходил в ярость и зло смотрел на Сусанну.
Карлика до глубины души задело, как по приезде Мари потрепала его по курчавой голове и небрежно бросила: «Как твоё имя, малютка?» Но, не удосужившись даже выслушать ответ зардевшегося от волнения карлика, направилась к Раулю и повисла у того на шее. Карлик зашёлся от злости и ненависти к Раулю, который вот так легко отвоёвывал у него внимание красавицы. Рауль обхватил Мари, она игриво хихикнула. А сердце карлика наполнилось ядом: Раулю такие женщины, как Мари, дарят любовь безотказно, им не нужно очаровывать и завоевывать красавиц.
«Если бы не её челюсть! – думал карлик, косясь на Сусанну, которая уже снимала бюстье. – А грудка ничего, хоть и маленькая. Но челюсть же у неё… челюсть!»
Как затравленный зверёк, чувствующий близкую развязку событий, он потел, сопел и бешено крутил глазками то на Сусанну, то на Патрика, словно проверяя его способность дать ему отпор.
Дать отпор Патрик уже не мог – он едва держался вертикально, постоянно заваливался на бок и пытался улечься на коленях у Сусанны. Та гневно возвращала его обратно, заставляя играть. Она бы играла до утра, лишь бы не оставаться с Патриком наедине – не хотела его. (Вот так! И такое бывает! Даже у дурнушек есть «хочу» и «не хочу»!) Она весь вечер сверлила глазами Жана, его спину, затылок. Рисовала в возбужденном мозгу себя в его ручищах и покусывала от ревности губы – Жан не отходил от красавицы Люси.
К тому моменту, как Сусанна осталась в одних чулочках и боролась за трусики, объект её вожделения Жан отправился с Люси за очередной бутылкой вина в погреб…
Они спускались по винтовой, словно вырубленной в каменной кладке, узкой лестнице. Если изящная Люси свободно проходила здесь, то Жану с плечами штангиста приходилось буквально протискиваться (идти боком).
С каждым поворотом становилось всё холодней, и усиливался затхлый запах плесени…
Через пару поворотов Жан и Люси оказались перед массивной, почерневшей от времени дубовой дверью с огромной ржавой скобой. Жан собрался с силами, навалился, но дверь неожиданно легко, без скрипа поддалась – открылась.
Высоко приподняв над головой фонарик, немного помедлив, он шагнул в подземелье. Осмотрелся – низкий, влажный от сырости сводчатый потолок, каменные плиты вместо пола, и стенная кладка из небольших валунов.
– Смотри, а Надин сказала правду – замок действительно очень старый!
– Похоже, эти каменюки еще от римских построек!
– Ого! Подвал какой огромный! Ты видишь? – Жан посветил в темноту подвала. – Всюду двери… двери… двери…
Подвал был огромный, и каждый шаг и малейший шорох отзывались в нём гулким эхом. Вдоль стен стояли бочки с вином, по центру стойки с пыльными бутылками. В центре дубовый стол, возле него две массивные скамьи, у стен несколько полок с деревянными мисками и глиняными кувшинами, и все это давно заросло серыми клочьями паутины. Настоящий средневековый подвал!
В углу, прислонённые к каменной кладке, лежали ржавые, затянутые паутиной доспехи рыцаря. Со шлема свисало погнутое забрало, держась лишь на одной позеленевшей заклёпке. Правой перчатки не было вовсе, а левая валялась у ног рыцаря.
– Доспехи рыцаря! Рыцарь, тот самый рыцарь!.. – захлопала в ладоши Люси.
– Какой?
– Надин рассказывала печальную историю о рыцаре и его невесте.
– Так тот ушел! А этот, скорее всего, другой… заехал к красотке, да так хорошо заехал, что здесь и остался! – загоготал Жан.
Ему жутковато завторило эхо. Люси вздрогнула.
– Мне кажется, что эти стены хранят страшные тайны! – прошептала Люси, широко раскрывая и без того огромные глаза.
– Ещё какие! – потянул Жан, заглядывая в пустое забрало рыцаря, и, выдержав в гнетущей тишине долгую паузу, мрачно прошептал: – И к этим ужасным тайнам прибавится ещё одна!..
Он повернулся и, глядя на нее, яростно сорвал с себя рубашку, расставил ручищи, сверкнул во мраке влажным глазом и задышал прерывисто… Он смотрел на неё как-то уж очень дико и яростно… Люси радостно взвизгнула. А Жан, схватив ее, сдавил в объятиях и поволок вглубь подвала, смёл с пыльного стола всё, что на нём находилось, бросил на него Люси, и, рыча, как дикое животное, принялся сдирать с нее одежду…
О, это было дикое, дикое животное! Не успела она даже охнуть, как он с рыком вошёл в неё… Она зацарапала ноготками его влажную спину, оставляя на ней красные полоски. Мурлыкала, рычала, как львица. А он, подхватывая ее мурчание рыком льва, доводил её до сладострастных обмороков. Люси извивалась, замирала, смеялась от счастья! Эхо тоже веселилось! И всё поглощающий жар разливался по их телам…
Сладостные стоны переходят в рев и возвращаются страшным эхом – дрожат стойки с шампанским, дрожат бутылки, и подвал наполняется всё нарастающим гулом… Стоны влюбленных сливаются в сладострастном крике, и эти звуки уже подхватываются и усиливаются мощным эхом – весь подвал сотрясают звуки страсти, вековое шампанское не выдерживает – и взрывается салютом… пш-ш-ш-ш!..
Сусанна проиграла и трусики! Пришлось снимать. А этого, как думается, ей делать не хотелось, к тому же к одной беде добавилась другая. Она чувствовала, как карлик похотливо сверлил её глазами. (Но женщин понять сложно! Очень сложно! Логика в поступках отсутствует!) Сусанна долго не решалась… но вдруг, привстав с дивана, она стала нарочито медленно снимать трусики… Вероятно, чтобы самой насладиться необычным зрелищем – карлик млел от её наготы.