(Из интервью Министра здравоохранения РФ)
– И в чем же, по-вашему, была причина эпидемии?
– На этот счёт существует несколько мнений
– То есть точно вы не уверены?
– Российские учёные вместе со своими зарубежными коллегами рассматривают несколько вариантов причин распространения вируса. В данный момент можно сказать одно – вирус имеет естественное происхождение, его нельзя излечить или уничтожить и распространяться он начал в России, в северо-западном регионе.
Новости. ЕвроНюьс.
– Министры иностранных дел стран Евросоюза на брифинге, посвящённом вопросам безопасности, выразили свою озабоченность в связи с появившимися сведениями о случаях жестокого обращения с ранее живыми людьми в так называемой *зоне карантина* на территории Российской Федерации. Так же они обратили внимание на информацию, предоставленную ведущими СМИ, об использовании ранее живых людей в незаконных медицинских экспериментах. В связи с этим представители Евросоюза посчитали своим долгом предупредить правительство РФ о недопустимости нарушения прав и свобод ранее живых людей и использовании их в противозаконных целях.
Андрей медленно крался по подземелью и, как не печально, определяющим в этом предложении было слово медленно. Умение скрытно продвигаться, подкрадываться или подползать не входило перечень повседневных обязанностей Андрея и лишь с очень большой натяжкой его перемещение в пространстве подпадало под категорию красться.
Влажный, тёплый и слегка затхлый воздух затруднял дыхание и, казалось, что сердце готово разорваться от нехватки кислорода. Звук капающей с труб воды громким эхом разносился по коридорам и заглушал любые другие звуки, однако шум от шагов разносился почему-то неестественно громко, и, несомненно, привлекал к себе внимание тварей. Оторвавшись от них несколько коридоров назад, Андрей уже начал испытывать слабую надежду на то, что ему, возможно, удастся ускользнуть, но проклятая вода портила дело. Он не понимал, как оказался в этих катакомбах, и даже не знал, что это за место, однако с уверенностью мог сказать, что здесь он уже был, причём был неоднократно. Откуда-то он помнил, что за поворотом будет неисправный вентиль, из которого бьёт горячий пар, и попав под струю, можно сильно обжечься. И что в следующем коридоре, под водой, которая по щиколотку заливала пол, есть открытый люк, через который нельзя перепрыгнуть, и надо будет ползти несколько метров, ухватившись руками за трубы под потолком. Только эти непонятные и обрывчатые воспоминания давали ему слабую надежду на возможность выжить.
Пройдя ещё несколько поворотов и поднявшись на два уровня выше, Андрей остановился и стал слушать. В подземелье царила тишина. Даже вода, так мешающая ему внизу, уже не капала с труб. Воздух, который до этого напоминал о тропических джунглях, здесь был сухой и безжизненный, как в пустыне. Из всех звуков был слышен только шёпот ветра, гуляющего сквозняком по коридорам, да тихое гудение лампочек, тускло освещающих коридор. В стенах виднелись какие-то двери, но они всем своим видом давали понять, что открывались уже очень давно. На всякий случай Андрей подёргал за ручки, но лишь убедился, что все двери и на самом деле заперты. Тварей уже не было слышно какое-то время и, поверив, что все-таки оторвался, Андрей пошёл искать выход. Пробродив по подземелью до тех пор, пока ноги не стали заплетаться друг за друга, но так и не найдя пути наружу, Андрей понял, что больше не может сделать и шага. Забравшись в какой-то тёмный коридор, он свернулся калачиком на теплом песке и закрыл глаза.
Когда в ушах стало звенеть от тишины, и он уже совсем поверил в свою безопасность, из темноты донёсся звук. Совсем тихий, на грани слышимости, он, тем не менее, вызвал у Андрея приступ панического страха, граничащего с истерикой. Затаив дыхание, надеясь, что ему все-таки послышалось, Андрей широко открыл глаза, вглядываясь во тьму коридора. Сердце, как паровой молот, застучало в груди, и кровь, разбавленная адреналином сверх всякой меры, начала пульсировать в венах. Андрею казалось, что биение его сердца слышно на сотни метров, и он стал глубоко дышать, пытаясь хоть как-то прийти в себя. В течение долгого времени ничего не происходило, и он начал успокаиваться, как звук послышался вновь.
На этот раз никаких сомнений не было.
Твари его обнаружили и теперь медленно приближаются сквозь тьму коридора, задевая когтями стены и издавая этот мерзкий звук. Цок – задел стену один, цок – другой своими когтями провёл по ржавой трубе.
Андрей лежал на теплом песке, с ужасом слушая приближающихся монстров и лишь когда их шаги стали раздаваться уже совсем близко, он понял, что пришло время все-таки попытаться спасти свою шкуру. Вскочив, он бросился прочь по коридору, но, сделав всего три шага, упал на песок. Ноги, которые верой и правдой служили ему на протяжении всей жизни, предали в самый неподходящий момент. Возможно, так они выражали общее несогласие с политикой, проводимой всем остальным телом, где на их долю выпадала самая тяжёлая работа, а, возможно, это была просто усталость, однако факт остался фактом, и все дальнейшие попытки хоть как-то отдалиться от преследователей ни к чему не привели.
Андрей отказывался верить, что это и на самом деле все, конец. Мысль о том, что здесь и сейчас закончится его жизненный путь, отторгалась мозгом, как нечто чужеродное. Смерть – это то, что случается только с другими, но никак не с ним. Он должен жить в любом случае и все остальное не имеет значения. Да они просто не могут, не смеют забрать его себе! Животный страх охватил Андрея и придал сил. Он встал и побежал от тварей, но ноги снова подвели его. Андрей вставал, делал несколько шагов и падал, поднимался и снова падал и так до тех пор, пока твари не набросились на него. Последнее, что он услышал перед тем, как мёртвые добрались до него, было: – Цок – Цок – Цок, издаваемое живыми трупами
Андрюха медленно выплывал из сна. Он находился в том состоянии полупроснувшегося человека, которого сон ещё не отпустил до конца, но и не являлся единственной доступной реальностью. Андрей вытянул согнутые в коленях ноги, слегка болевшие от неудобного положения, и, натянув одеяло на голове, собрался спать дальше. Он уже смутно понимал, что пережитый кошмар – всего лишь наваждение, однако впечатления были ещё так сильны, что верилось в это с трудом. Возможно, он и дальше бы заснул, если бы не звук.
На грани слышимости со стороны окна донеслось тихое – Цок.
Сон слетел с Андрея в мгновение ока.
Снизу-вверх по телу прокатилась горячая волна паники, сжигая все островки благоразумия на своём пути, а через несколько секунд в обратную сторону, от головы к ногам, проследовала волна леденящего ужаса, заставив сердце биться в адреналиновой истерике. Пережитый кошмар снова овладел им, и Андрей стал затравлено озираться в поисках зомби.
Вокруг никого не было. В окно светила луна и Андрей начал понимать, что находится у себя дома, что он один и никаких зомби рядом нет.
– Цок, – донеслось опять со стороны окна.
Сердце снова облила холодная волна страха.
– Все, допил, – промелькнула в голове, – белая горячка.
Основания для подобных опасений были нешуточные. Головная боль, законный наследник выпитого накануне алкоголя, потихоньку вступала в свои права. Во рту было такое ощущение, что он, рот, в течение нескольких поколений служил убежищем огромному семейству особо вонючих скунсов, которых, из-за их запаха, выгоняли изо всех предыдущих мест проживания.
– Цок, – послышалось ещё раз.
Звук уже не казался таким страшным, и Андрей решил подойти к окну. Когда он осторожно выглянул на улицу из-за занавески, на его лицо подул слабый ветер и открытая на ночь форточка, с тихим – цок, ударилась об раму.
Андрей стоял и смотрел на неё, не в силах вымолвить ни слова, а затем тихо выругался и быстро побежал в сторону туалета. Через секунду из-за двери донеслись звуки, напоминающие рёв медведя, который проснулся посреди зимы и понял, что весь мёд, который он съел осенью, был с истекшим сроком годности.
Когда Андрей зашёл на кухню, то только огромная сила воли и характер помогли ему остаться, а не побежать обратно в туалет. На кухне царили разруха и запустение. Пустые бутылки валялись по всему полу. Засохшая еда на тарелках и недопитые рюмки составляли убранство стола, а разлитое пиво добавляло ко всему этому непередаваемый запах. Особый оттенок этому смраду придавала пепельница, похожая на ёжика из-за торчащих из неё окурков, которых в годы табачного дефицита могло хватить на неделю многочисленной курящей семье. Андрей мутными глазами смотрел на все это, а в голове начали всплывать воспоминания. Когда воспоминания приобрели чёткость, а в некоторых случаях также цвет и запах, Андрей даже застонал от стыда и тяжело опустился на табурет.
Вылив из всех недопитых рюмок в одну, он залпом выпил то, что получилось, и опять застонал, а после схватился за голову:
– Ну, дебил…
Хвататься за голову и впрямь было от чего. Весёлый сабантуйчик, имевший место быть в пятницу, и начавшийся словами:
– По паре кружек и все, – перерос в качественный, пятидневный запой.
Андрей искренне считал, что пить или не пить пять дней подряд – это личное дело каждого человека и не видел в этом абсолютно ничего плохого. Однако родители, начальство на работе, а также некоторые коллеги, особенно те, у кого с ним были какие-то договорённости, почему-то не разделяли его мнения, и вот это было уже плохо.
Плохо было так же то, что при большом количестве выпитого у Андрея начисто вырубало чувство самосохранения, и он был способен на самые неожиданные поступки. И ладно бы, если при этом у него вырубало бы ещё и память. Протрезвев, Андрей всегда все вспоминал, и тогда начиналось самое худшее. Муки похмелья усиливались муками совести, и неизвестно, что из этого было хуже.
Один его товарищ как-то сказал о таком состоянии:
– Сначала стыдно, потом смешно, а потом – потом похуй.
Обычно так и было, и нередко то, о чем сначала со стыдом вспоминал, впоследствии служило неплохой темой для многочисленных баек, но в этот раз Андрей, похоже, превзошёл сам себя.
Воспоминания, как мыльные пузыри, неспешно всплывали в голове, и Андрей постепенно понимал, что его приключения в последние дни темой баек никогда не станут, и даже наоборот. Это будут какие-то антибайки, рассказывать которые постесняется любой здравомыслящий человек.
Попытка, хоть и неудачная, придушить свою девушку проводом питания от компьютера на глазах у многочисленных свидетелей, никоим образом не добавила ему популярности и лишила его не только девушки, но и почти всех друзей, которые общими усилиями еле смогли вырвать у него из рук орудие предполагаемого убийства. Последовавшая за этим фееричная драка с этими же друзьями, или, как называл их в пылу битвы Андрей, пидарюгами, не привела к взаимопониманию и число людей, которые захотели бы с ним общаться, стало стремиться к нулю.
Естественно, выход был только один и, дабы заглушить душевную боль, он залил горе сначала водкой, потом опять водкой и, в конце концов, довёл себя до изумительно скотского состояния все той же водкой.
В понедельник он на работу не пошёл. Даже немногочисленные собутыльники, которым в принципе было все равно с кем пить, лишь бы наливали, к концу вечера стали потихоньку расползаться из Андрюхиной квартиры, поражённые до глубины души его состоянием.
Во вторник, ещё не протрезвев как следует со вчерашнего, он на завтрак выпил грамм двести водки и, собрав все свои силы, все-таки пошёл на работу. Сил хватило ненадолго и по дороге пришлось зайти в пару баров, где было выпито несколько кружек пива, а также выкурен кропалик в туалете с каким-то полу знакомым человеком. Придя на работу в изумительном настроении, Андрей был сильно удивлён и обижен тем, что коллеги не разделяют его светлое чувство. Апофеозом всему стало то, что его любимый начальник, светило мировой микробиологии, предложил пойти ему домой и проспаться. На этом терпение Андрея лопнуло и он, схватив светило за грудки, принялся объяснять, что всяким старым козлам не пристало так разговаривать с будущим Российской науки.
Последовавшее за этим его выдворение из стен института посредством охраны было отмечено многочисленными сотрудниками, прильнувшими к окнам. Естественно, они не могли не поделиться этой новостью с теми, кто все пропустил по какой-либо причине, а также со всем мировым сообществом, выложив многочисленные результаты съёмок на интернет просторах.
Через пару дней, когда последствия запоя уже не так бросались в глаза, Андрей снова пошёл на работу. Слабая надежда на поговорку «Повинную голову меч не сечёт», а также на то, что директор института, профессор Левин, и сам неоднократно хваставший своими юношескими приключениями, поймёт и простит его, могла вызвать лишь жалость.
Андрею и самому верилось в это с большим трудом.
Просидев в коридоре, у кабинета директора, целый день, он заметил, что все избегают его и даже коллеги, с которыми у него были неплохие отношения, отводят глаза и здороваются только после того, как у них не остаётся никакого выбора. Это сильно нервировало и очень хотелось поехать к бабушке, в глухую деревню, куда не ходят даже автобусы, а автолавка приезжает раз в неделю, и, достав из шкафа дедов дробовик, вернуться назад и устроить всем сотрудникам института небольшой холокост.
Весь день Левин был чем-то занят. Он уходил, приходил, встречался с разными людьми и лишь в самом конце рабочего дня соизволил принять Андрея.
– Ну что, Аксёнов, проходи, присаживайся. – Откинувшись на спинку дорогого кожаного стула и опершись руками в стол, Левин был похож на доброго барина, который вызвал к себе нерадивого холопа и теперь решал: казнить или просто наказать? – Рассказывай, что там у вас с Пётром Фомичом произошло.
– Валерий Михайлович, простите меня. Я хотел извиниться перед профессором Грищенко, но не нашёл его в институте. – Приняв как можно более виноватый вид, Андрей сцепил пальцы и уставился на стол.
– Да, да, он выходной взял сегодня. Знал, наверное, что ты придёшь. – Левин побарабанил пальцами по столу, и Андрею почему-то вспомнилось, что во всех просмотренных им фильмах момент казни обычно сопровождается барабанной дробью. Он с тоской посмотрел на ректора.
– Мы день рождения до этого справляли, голова болела, вот и не удержался, выпил немного.
– Аксёнов, я и сам в молодости дни рождения справлял, однако, почему-то не поднимал рук на начальников и не называл их бородатыми говнодавами! – Голос Левина далеко разнёсся по пустым коридорам института. – Пётр Фомич старый, заслуженный человек. Он профессором стал, когда тебя ещё на свете не было! Как он теперь в коллективе покажется? Ты хоть вообще понимаешь, что наделал? – Левин встал и, опершись ладонями об стол, сверху посмотрел на Андрея.
На миг Андрею показалось, что в глазах профессора промелькнуло отражение дыбы и стола с неприятными инструментами непонятного назначения, но спустя секунду наваждение пропало.
– Извиниться он хотел. Не нужны ему твои извинения, ему уважение необходимо! Как ты сам понимаешь, из института я тебя уволил. С этим ничего не поделаешь. – Левин замолчал.
Казнь состоялась, дробь прекратилась, и палач молча смотрел, как тело дёргается на верёвке.
Андрей встал и, посмотрев Левину в глаза, сказал:
– Я все понял, Валерий Михайлович. До свиданья. Спасибо, что приняли меня. – Он уже собрался пойти к выходу, однако Левин остановил его.
– Погоди, сядь на место.
Верёвка порвалась и, уже почти мёртвое, тело снова обрело способность дышать. На заднем плане зазвучала жизнерадостная музыка, и Андрей послушно опустился на стул.
– Пётр Фомич хоть и злой был на тебя, но сказал, что как специалист ты неплох и из тебя может, в конце концов, что ни будь получиться. Однако и в институте оставить я тебя не могу. – Левин опять замолчал и подошёл к окну.
– Мне тут позвонили, – спустя какое-то время продолжил он, – короче, военным, в какую-то их лабораторию, требуется микробиолог. Контракт на три года. Работать надо будет где-то в глубинке. С зарплатой обещают не обижать. Поработаешь, чтобы не потерять квалификацию, а потом обратно ко мне.