Для поддержания общественного революционного порядка на территории Финляндии организуется 2-й корпус Красной гвардии, костяком которого станут части 42-й армии. Командир корпуса подполковник, а с сегодняшнего дня генерал-майор, Свечников Михаил Степанович. Думаю, что он знаком большинству из здесь присутствующих. На территории бывшего Великого княжества Финляндского именно он будет осуществлять всю власть над законными вооруженными формированиями, как старший воинский начальник. Части русской армии, не входящие в состав 42-й армии, и все прочие отряды, а также граждане, желающие носить оружие и подчиняться власти Совнаркома, могут вступить в ряды его корпуса. Все прочие же отряды и отдельные вооруженные лица, независимо от их политической ориентации, будут считаться незаконными вооруженными формированиями и подлежать разоружению в течение трех суток или полному уничтожению.
В неожиданно наступившей тишине на Сенатской площади стало слышно, как каркают мечущиеся над кронами деревьев вороны. И в этой мертвой тишине неожиданно заговорил генерал Маннергейм.
– Господа, – сказал он, – сограждане, товарищи. Я взялся на себя эту нелегкую миссию потому, что иначе всех нас ждала бы жестокая братоубийственная война, в которой за нас были бы добрые пожелания стран Антанты, а против – вся вооруженная мощь Советской России.
Я участвовал в сражении с частями германской армии под Ригой, и я знаю – о чем говорю. Финляндия, вышедшая из состава Советской России, станет игрушкой, заложником враждебных ей сил. Точнее, ее превратят в поле боя, как это было во времена русско-шведских войн. Вспомните также 1863 год, когда нашлись горячие головы, призывавшие воспользоваться тем, что значительные силы русских войск были отвлечены начавшимися в Царстве Польском волнениями, и начать вооруженную борьбу с Россией. Что сказал тогда Йохан Вильгельм Снелльман, известный всем финнам патриот и профессор вот этого самого университета, рядом с которым мы сейчас стоим. Он сказал, что эти самые горячие головы желают начать братоубийственную войну и не думают о том, что Финляндия может превратиться во вторую Польшу, где снова будут греметь пушки и литься кровь.
И еще, господа, это я обращаюсь к тем, кто стоит сейчас у здания Сейма. Напрасны ваши иллюзии, что страны Антанты или центральные державы намерены помочь молодой финской государственности. Это опасное заблуждение. Их цель заключается в том, чтобы превратить Финляндию в орудие для борьбы с Советской России.
Прошу всех, кто хочет добра нашей Финляндии, взяться вместе со мной за работу, предотвратить кровавый хаос и установить порядок в нашем доме. Мне было обещано, что никакие имущественные права не будут нарушены и ничья собственность не будет незаконно отчуждена, иначе как по решению суда. Да будет так.
Декрет председателя Совнаркома Сталина определяет особый порядок управления вплоть до момента проведения выборов по советским законам. А всем тем, кто не желает подчиниться этому распоряжению, лучше навсегда покинуть нашу Финляндию, ибо правительство в Петрограде не хочет их крови, но и не может спокойно наблюдать за тем, как по их вине эта кровь может пролиться. Чтобы было всем известно, скажу – я уже написал прошение, о том, чтобы сразу после истечения срока моих полномочий меня направили обратно в армию.
Господа, товарищи, соотечественники – я сказал вам все, что хотел сказать. Теперь я прошу прекратить митинг и разойтись. Прошу не допускать опрометчивых решений – солдаты получили приказ действовать решительно, так что не стоит доводить дело до крайности. Время пустой болтовни закончилось, впереди всех ждет время реальных дел.
16 (3) декабря 1917 года, вечер.
Таврическая губерния, Джанкой
Тяжелый четырехмоторный самолет «Илья Муромец» после почти четырехчасового полета через Черное море из Одессы медленно снижался над равниной степного Крыма. Генерал-майор Владимир Евстафьевич Скалон посмотрел в маленькое квадратное окошко. Впереди, чуть левее, уже был виден Джанкой, который и был конечной целью длинного, почти двухсуточного перелета из Петрограда с четырьмя промежуточными посадками в Пскове, Могилеве, Киеве и Одессе.
Генерал-майор задумался. После неожиданного разговора с исполняющим обязанности начальника Главного штаба генерал-майором Николаем Михайловичем Потаповым, состоявшегося два дня назад, его жизнь снова круто поменялась. Теперь он служит правительству большевиков. Он, который всю жизнь считал себя монархистом и просто на дух не переносил само понятие «демократия».
– Владимир Евстафьевич, – сказал ему тогда генерал Потапов, – завтра рано утром из Петрограда в Крым вылетает воздушный корабль «Илья Муромец», и вам необходимо быть на его борту.
– Зачем же, Николай Михайлович? – удивился Скалон. – У меня никаких неотложных дел в Крыму на данный момент нет, и не предвидится.
– Поездка ваша необходима исключительно по делам службы, Владимир Евстафьевич, – ответил Потапов. – Поскольку Турция не желает, следуя примеру Германии и Австро-Венгрии, выходить из состояния войны с нами, то у товарища Сталина сложилось твердое мнение о том, что необходимо готовиться к любому развитию событий, включая и возможное проведение Босфорской десантной операции. И никто кроме вас, Владимир Евстафьевич, не справится лучше с ее планированием и подготовкой.
После слов Потапова со Скалоном произошло нечто весьма напоминающее финальную сцену из «Ревизора» Гоголя. Несколько минут он не знал даже, что и ответить коллеге. Какая, в задницу, может быть десантная операция, когда в России хаос, армия разложена, а в Севастополе царит полная анархия?
– Николай Михайлович, голубчик, – наконец нашелся Скалон, – да что вы такое говорите? Кто же сможет провести подобную операцию? В России сейчас нет боеспособной армии, и ее возрождения в обозримом будущем даже и не предвидится.
– Вы ошибаетесь, Владимир Евстафьевич, – без тени улыбки на лице ответил генерал Потапов, – хаос в России уже идет к концу. Выйдите на улицу и посмотрите, как изменился Петроград за два последних месяца. Что же касается армии, то она в России, как это вам ни покажется странным, есть, пусть и не такая огромная, какой она была когда-то. Далеко не все части подверглись разложению и оказались деморализованными.
Кроме того, у нас есть Красная гвардия, день ото дня крепнущая и увеличивающая свою численность. Офицеры и солдаты из ставших небоеспособными частей Юго-Западного и Румынского фронтов, желающие и дальше служить Отечеству, каждый день группами и поодиночке присоединяются к корпусу полковника Бережного. Численность его формирований уже достигла примерно ста тысяч штыков. Выход из большой европейской войны развязал нам руки, и теперь Россия сможет впрямую заняться решением проблемы Проливов. Что же касается состояния Черноморского флота, то за него тоже не стоит беспокоиться. В Крым уже направлены люди, задача которых состоит в том, чтобы привести флот в боеспособное состояние. Собственно, Владимир Евстафьевич, именно к ним мы вас и посылаем. Командир особой группы – майор Красной гвардии Османов Мехмед Ибрагимович. Его заместители: по морской части – контр-адмирал Пилкин Владимир Константинович, по сухопутной части – войсковой старшина Миронов Филипп Кузьмич…
– Ничего не понимаю, – сказал Скалон, – майор командует контр-адмиралом и подполковником… Да, и кроме того, почему Османов – он что, турок?
– Владимир Евстафьевич, – хитро улыбнулся генерал Потапов, – господин Османов это не совсем обычный майор, а… – и он, подняв вверх палец, покрутил им в воздухе, будто на что-то намекая, – в общем, он один из тех, кто прибыл к нам вместе с эскадрой адмирала Ларионова. Он ваш коллега, разведчик, очень тактичный, выдержанный и грамотный офицер. Майор действительно турок по рождению, но это абсолютно неважно, поскольку его семья проживает в Российской империи еще со времен царицы Екатерины Великой. Одним словом, он русский турок, в том же смысле, в каком вы, Владимир Евстафьевич, русский немец и патриот России ничуть не меньший нас с вами. При этом он правоверный магометанин, совершивший хадж в Мекку и хорошо знающий местные обычаи, что весьма немаловажно для решения проблемы, которая появилась вдруг у нас в Крыму в виде татарского автономизма. Поверьте, для этого дела Сталиным был выбран самый лучший специалист из всех, имеющихся в наличии.
– Хорошо, Николай Михайлович, – после недолгих раздумий сказал Скалон, – раз вы так настаиваете, то я готов немедленно отправиться в Крым, и сделаю там все, что в моих силах.
…И вот теперь, приближаясь к Джанкою, Скалон еще раз перебирал в памяти детали того разговора с генералом Потаповым. Совсем скоро он встретится с этим самым майором Османовым и увидит, как там обстоят дела на месте.
Кроме генерал-майора Скалона, в воздушном корабле находились с полдюжины хмурых неразговорчивых старослужащих матросов-балтийцев и двое механических чинов с эскадры Ларионова, сопровождавших упакованный в ящики какой-то громоздкий аппарат. Во время особо сильной болтанки один из техников все время чертыхался, обзывая гордость российского авиастроения, новенького «Илью Муромца» последней модели Е, «дедушкой русской авиации» и «чертовым кукурузником», что, конечно же, привлекло внимание Владимира Евстафьевича.
И скажите на милость, почему именно «дедушка» и при чем тут кукуруза, злак в России мало культивируемый и оттого почти неизвестный?
Не меньшей достопримечательностью была и сама команда воздушного корабля. Главным был полковник Башко. Помощником командира и вторым пилотом – еще один прославленный русский летчик, штабс-капитан Авенир Костенчик. Но самым колоритным членом команды оказался механик-моторист – он же бортовой стрелок, русский полинезиец в чине фельдфебеля, по имени Марсель Пля. Его чернокожая физиономия время от времени выглядывала в окно самолета, хотя вражеских аэропланов в этих краях просто не могло быть.
Вот, завершив разворот, «Илья Муромец» резко пошел на снижение, и штабс-капитан Костенчик, обернувшись со своего места и перекрикивая шум моторов и свист ветра в расчалках, крикнул пассажирам:
– Приготовьтесь, господа, сейчас будем приземляться!
Посадка на «Илье Муромце» – дело жесткое, и генерал майор Скалон, следуя совету фельдфебеля Пля, покрепче схватился за поручни сиденья. Так же поступили и остальные пассажиры, поскольку никто не имел особого желания прокатиться, словно бильярдный шар по всему фюзеляжу аэроплана.
Выглянув в окно, Владимир Евстафьевич увидел, что воздушный корабль летит уже совсем низко, где-то на уровне крыш домов и верхушек невысоких деревьев. Вот внизу промелькнули железнодорожные пути, и, пролетев еще немного, крылатая машина довольно сильно ударилась колесами о землю, подпрыгнула и, снова опустившись, приземлилась уже окончательно.
На импровизированном аэродроме их уже ждали. «Илья Муромец» еще катился, замедляя ход, а генерал-майор Скалон сумел разглядеть чуть в стороне от места их приземления большой броневик на восьми огромных колесах, вроде того, что ему довелось уже видеть в Петрограде, два десятка вооруженных конных и несколько пароконных бричек. Конные, часть из которых, при внимательном рассмотрении, оказалась казаками, а часть – солдатами крымского конного полка, тут же рысью направились к месту приземления. Вслед за ними потянулись и брички.
Первым к приземлившемуся «Илье Муромцу» подскакал смуглый темноволосый офицер с черными густыми усами, одетый в зимнюю форму Красной гвардии.
– С благополучным прибытием вас, господа, – громко сказал он, стараясь перекричать шум моторов. – Позвольте представиться – майор Красной гвардии Османов Мехмед Ибрагимович. Добро пожаловать в Крым!
16 (3) декабря 1917 года, вечер.
Таврическая губерния, Джанкой.
Майор госбезопасности Османов Мехмед Ибрагимович
Последние два дня были наполнены весьма интересными и важными событиями. В ночь с 14 на 15 декабря по новому стилю нам без шума и стрельбы удалось взять контроль над Чонгарским мостом. Запасники, они и есть запасники – никакого желания воевать у них как не было, так и нет. Не приложу ума – куда их можно приспособить. Ведь даже находясь на нашей стороне, при малейшей угрозе для своей жизни они банально начнут разбегаться.
Совершенно другое дело – Крымский конный полк, с недавнего времени ставший бригадой. Боеспособность его кавалеристов была вполне на высоте, хотя и не дотягивает до уровня частей Красной гвардии. Вся его проблема заключалась в малочисленности. Несмотря на то что этот полк недавно развернули в бригаду, в 1-м полку имелось в наличии шесть, а во 2-м – четыре конных эскадрона, численностью шестьдесят-семьдесят сабель каждый. В 1-м полку кроме шести конных эскадронов имелся еще один стрелковый эскадрон и пулеметная команда с обозом. Во 2-м полку кроме четырех конных эскадронов иных подразделений не было, а офицеров с боевым опытом можно было пересчитать по пальцам одной руки. Также в бригаде отсутствовала артиллерия. Доукомплектовывать ее до штатной численности было нечем и некем. А в Севастополе «братишки» могут вот-вот сорваться с цепи, и тогда бабахнет так, что мало не покажется никому.
Вопрос этот был первоочередным и обсуждался на совещании при участии полковника Петропольского сразу после нашего прибытия утром 15-го числа в Джанкой. Полагаться на какие-либо другие воинские части, расположенные в настоящее время в Крыму, за исключением двух крымских полков, было бы на первом этапе нашей операции на полуострове весьма проблематично. Все они были или разложены безудержной демагогией «р-р-революционеров», или, что еще было хуже, украинизированы. В результате на совещании было принято решение – как и предполагалось ранее, вызвать в Джанкой все эскадроны Крымской конной бригады.
В тот момент я уже знал, что запрошенное мной видеообращение экс-императрицы Александры Федоровны к солдатам бригады составлено и вместе с проекционной аппаратурой отправлено к нам из Петрограда на борту самолета «Ильи Муромца», что называется, чартерным рейсом.
Кроме того, было решено приступить к формированию стрелковой роты Красной гвардии из числа просоветски настроенных рабочих джанкойских железнодорожных мастерских. Заняться этим важным делом было поручено комиссару Железнякову. На вооружение этой роты предполагалось передать винтовки, ранее изъятые нами у разоруженных запасников. Против этого решения начал было возражать полковник Петропольский, но я ему доходчиво объяснил, что рабочие, в отличие от матросов, люди куда более сознательные, разбирающиеся в текущей политике, имеющие на своем иждивении семьи, которые надо кормить. И грядущая смута, грозившая вот-вот перейти в гражданскую войну, им абсолютно не нужна. В этом меня также поддержал контр-адмирал Пилкин, заявивший, что в Петрограде сформированная из рабочих Красная гвардия приняла в наведении порядка самое деятельное участие, и что не стоит сбрасывать со счетов эту реальную вооруженную силу, тогда когда у нас не хватает людей. А если в Севастополе понадобится применить оружие, сотня-другая штыков будет не лишней. Железняков, вместе с несколькими морскими пехотинцами, убыл в мастерские митинговать за советскую власть, а все остальные занялись неотложными делами.
Тем временем полковник Петропольский передал по телеграфу свой приказ, и эскадроны двух крымских полков, находившиеся в Бахчисарае и Симферополе, выступили к Джанкою походным порядком, что вызвало среди деятелей самозваного крымского курултая настоящую панику. Как это обычно бывает, политические говоруны и демагоги забились в истерике, завывая, что все пропало, что их предали, что проклятые большевики увели у них прямо из-под носа единственную вооруженную силу, на которую они могли бы опереться. Не далее как на 17 декабря была назначена присяга Крымской бригады курултаю, а тут полный конфуз.
Несколько деятелей курултая, разделявших левые убеждения, во главе с председателем этого самого Курултая Асаном Сабри Айвазовым, на всех парах, опережая эскадроны на марше, рванулись к нам в Джанкой – договариваться. Но это лишь вызвало отвращение кайдешей к политическим проституткам, которых они должны были защищать и за которых они должны были проливать кровь.
Но, к величайшему разочарованию автономистов, по приезде в Джанкой их ожидал полный облом. Разговаривать, а уж тем более договариваться с этой братией нам было не о чем. Все они тут же по прибытии утром 16-го числа были взяты под стражу за «сношение с неприятелем в военное время». Да-да. Тот самый господин Айвазов одно время исполнял обязанности посла Крымского краевого правительства в Турции. А это откровенный сепаратизм, который в военное время можно считать государственной изменой, поскольку Турция так и не последовала примеру Германии и Австро-Венгрии и не объявила о прекращении боевых действий против Советской России.