– Ты чего не ешь? – Пробубнила она, жуя.
Я хотел привычно ответить, что нет аппетита, но изо рта вырвался странный деревянный скрип. Лера непонимающе уставилась на меня.
Дверь в предбанник хлопала не переставая. Варвара составляла на скатерть все новые яства: огурцы, грибы, квашеную капусту с клюквой, репу под хреном и наконец бочонок соленого снетка, в который Аня тотчас запустила пухлую ладошку и начала одну за другой таскать рыбешек в рот.
Только раз хозяйка устроилась передохнуть на краешек скамьи, но не просидела и минуты, окинула жующих взглядом невидимых под белым полотном глаз и бросилась доставать из банной печи главное лакомство.
Когда Варвара водрузила противень на стол, девочки заахали от изумления. В исполинской птичьей туше, зарумяненной до корочки, на вид было никак не меньше трех пудов. Чтобы удержать противень, Варе пришлось во всю ширь расставить свои маленькие ручки в прихватках огненно-красного цвета.
Аня протянула руку с вилкой, но хозяйка предупредила жестом: горячо! Разлили шампанское. Когда я поднялся за квасом, то слишком поздно вспомнил, в каком виде пришел. Игриво покосившись на мой пах, Лерины карие глаза вдруг наполнились ужасом. Посмотрев вниз, я понял, в чем дело: вместо того, что должно быть, между ног у меня торчал тонкий деревянный сучок, на конце раздвоенный на две веточки.
Лера испустила протяжный вопль, который подхватила Викуша, потом Оля, Светка, Аня и все остальные, уставив взоры на мое естество. Звучащий на одной ноте девичий крик слился в механический звук, вроде сирены, и неслучайно помещение скоро начало заполняться дымом. Источником его были угли, что хозяйка, стоя у печи, выгребала лопатой из устья и расшвыривала по полу вокруг, явно намереваясь устроить пожар.
Заметив это, Светка кинулась на нее, но Варвара, опередив кулаки противницы, метнула горсть головешек на подол вечернего платья, в котором наша неформалка блистала на празднике, расставшись на целый вечер со своим повседневным кожано-металлическим прикидом. Ткань занялась. На помощь с кувшином поспешила Лера, но, вместо кваса, из горла хлынуло постное масло. До самых потолочных досок взметнулся столб пламени. Вуаль вспыхнула как крылья ночной бабочки на свечи. Объятые пламенем, девочки закружились по парной двумя балеринами, визжа от нечеловеческой боли.
У двери уже трещал огонь. Единственным выходом оставалось окошко под потолком. Рослая Анжела попыталась выбить его бутылкой, но мутное стекло оказалось на поверку бычьим пузырем, и шампанское предательски ударило в голову. Тогда Викуша протянула ей нож.
Подсаживая одна другую, одногруппницы начали карабкаться по полкам к оконцу. Когда из-за Ани, застрявшей в раме, возникла заминка, Анжела снова пришла на помощь и волейбольной подачей в зад отправила ее, перепуганную до смерти, на спасительный воздух.
Поток кислорода скоро сделал свое дело: огонь облизывал уже ножки дубового стола. Отхлебнув из кувшина кислого кваса, я опустился на скамью. Возле печки догорали Лера со Светкой, успевшие превратиться в две бесформенные угольные кучи.
Пока сквозь густеющий дым я наблюдал за исчезающими в оконце один за другим девичьими задами, туша на противне пришла в движение. Гигантская птица, расправив конечности, предстала передо мной обнаженной женщиной на четвереньках. Повернув невидящее лицо, она по-животному засопела и поползла в мою сторону, на ходу сминая льняную скатерть. Груди покачивались при каждом зверином шаге, сморщенные соски напоминали две черносливины. Дождавшись, пока ведьма приблизится, я с размаху всадил в ее пышную грудь попавшую под руку вилку. В глаза мне брызнул сок. На зубьях остался кусок жирного мяса.
– Ядый мою плоть имать живот вечный, – прошипела она, давясь хохотом, и вцепилась мне в руку, силясь засунуть мясо в рот.
В следующий миг мы уже барахтались на полу. Кожа мертвечихи под пальцами похрустывала точь-в-точь как куриная корочка из духовки. Изловчившись, я еще раз ткнул ее своим оружием, на этот раз промеж ребер. На голый живот мне закапало топленое сало.
– Мати! Уд не отломи! – Взвизгнула Варвара из дыма. Тут же я не столько ощутил, сколько услышал, как между ног явственно хрустнуло. Она замерла. Этой секунды было довольно, чтобы сбросить с себя ведьму и выбраться из-под стола, о которой я напоследок крепко приложился затылком.
Из мглы материализовались обгорелые до углей руки. Увернувшись, я рванул к полкам, куда уже подбиралось пламя. За окошком зияла чернота. Наполовину просунув туловище наружу, я изготовился прыгать, но тут, вдохнув полные легкие ледяного уличного воздуха, распахнул глаза.
Мобильник показывал «5:35», субботу, 29 декабря – до диплома оставались все те же полгода. Во рту стояла горечь, а в ноздрях – гарь. Я машинально ощупал промежность: все было на месте, и только череп от привидевшегося удара трещал не хуже, чем от настоящего.
Немного придя в себя, я протянул руку за мобильником, открыл на новостной сайт и полистал фотографии кованых скульптур с выставки, которую “Кузнечный двор” Евгения Вагина анонсировал в преддверии праздников. БКЗ Филармонии приглашал малышей и их родителей в пятницу 7 января на музыкальную постановку “Рождество Пиноккио”, а Псковский академический театр драмы им. А.С. Пушкина готовился к XV юбилейному Пушкинскому фестивалю.
Рубрика “Чтобы помнили” анонсировала “лонгрид” об исчезнувших городах Псковщины: Вреве, сошедшем с карт еще в XVI столетии, Дубкове, Чернице, Воронце, сгоревшем в пожаре Котельно и Выборе, название которого историки связывали с выбором нового места для городища котельновскими погорельцами.
Добравшись неспеша до колонки происшествий, я прочел об очередном изувеченном трупе в лесу. Погибла пожилая пациентка Хиловской лечебницы, тело которой обнаружили в болоте неподалеку от территории. Комментарий Чертовки53 подводил циничный итог, что ехать в этот “с позволения сказать, санаторий” и стоило-то разве только за смертью. Судя по всему, она сама недавно вернулась с лечения.
После шел репортаж о трагедии в кремле, причиной которой эксперты назвали ветер аномальной для зимы двенадцатибалльной силы по шкале Бофорта. Имя единственной жертвы не разглашалось. Сообщали только, что ею стала паломница из Великого Новгорода, мать двоих детей. Крест, войдя в левую лопатку сзади, разорвал сердце ровно пополам. Смерть наступила мгновенно. Епархия выражала скорбь, и вместе с ней надежду на помощь прихожан в восстановлении храма.
В обсуждениях статьи было скучно, не считая краткого исторического исследования от пользователя под ником Профессор. Цитировалась Псковская третья летопись за 1400 год: “Бысть боуря велика, и с Святыи Троицы крест боуря сломила, и пад на землю и весь разбися”. В числе прочих знамений (затмение солнца, луны, “хвостатая звезда”, непонятные “два месяца в небе рогами друг другу”) событие сулило горожанам череду страшных бедствий, отметивших начало XV века в истории Псковской вечевой республики. К сообщению было прикреплено с десяток отсканированных страниц из Полного собрания русских летописей.
Смрад пожарища так и стоял в носу. Не стерпев, я вылез из-под одеяла и прошелся инспекцией по обеим комнатам, кухне и прихожей. Горелым пахло везде, но у входа сильнее всего. Памятуя о том, как в сентябре заискрил счетчик на лестничной клетке, и Точкин заливал его пеной из личного огнетушителя, мне не хотелось искушать судьбу.
На сей раз позаботившись о том, чтобы натянуть штаны, я вышел в подъезд и посветил на электрошкаф. Воздух в прямоугольном луче телефонной подсветки был совершенно прозрачен.
В двери напротив осторожно зашевелился замок.
– Не спится? – Приветствуя меня, Точкин тронул фуражку за козырек. Невзирая на ночной час, на нем был оливковый китель и такого же цвета брюки с острыми стрелками.
– Вы запах горелого не чувствуете?
– Никак нет, – лейтенант с ответственным видом повел носом, прикрывая дверь за спиной.
Я отмахнулся, что, наверное, приснилось и уже собрался уйти, но был остановлен вопросом:
– Кошмары мучают?
– Да.
– А какие? – Полюбопытствовал сосед.
– Эротические, – ответил я, рассчитывая, что допрос на этом будет окончен.
Тут что-то украдкой звякнуло в квартире, смежной с Точкиным: бабе Наташе, как и нам, кажется, не спалось.
– Пойдемте чаю выпьем, – понизил он голос, тоже услыхав звук. – Травяной будете?
Мы давно не встречались, и, разглядев меня в свете люстры в прихожей, Точкин был поражен моей худобе.
– Нервное истощение, – поспешил успокоить я.
Точкин покачал головой, но не проронил ни слова и церемонным жестом пригласил меня в комнату. Жилище его с крохотной кухонькой и прихожей, где вдвоем было не разойтись, зеркально повторяло наше за вычетом задней спальни.
Шторы была раскрыты. Сквозь тюль пробивался свет трех дворовых фонарей.
– На диван присаживайтесь, – крикнул он из кухни.
Иной мебели для сидения в комнате не было. К дивану-книжке был приставлен стол-книжка, у которой хозяин распахнул, забежав на секунду, одну створку. Напротив стола громоздилась “стенка” советских времен. В книжном отсеке рядом с Библией с золочеными буквами на корешке выстроились недлинной шеренгой несколько томов “Библиотеки всемирной литературы”: прищурившись, мне удалось разглядеть “Преступление и наказание”, “Дон Кихота” в двух томах и "Декамерон" Боккаччо. Остальной объем был забит историческими романами и фантастикой, вроде Лавкрафта, в кричащих обложках 1990-х годов. Небогатая библиотека была педантично расставлена по цвето-ростовой системе.
В среднем ярусе за стеклом экспонировались хрусталь и фарфор. Зеркальный задник умножал вдвое богатство ушедшей эпохи. Открыв одну из дверок, Николай достал чайные кружки в нежный розовый цветочек и две хрустальные розетки.
Отлучившись вновь, он вернулся с литровой стеклянной банкой и разложил по блюдцам желто-коричневого повидла:
– Грушевое! Угощайтесь! – Настоятельно порекомендовал он и тут же снова скрылся из виду.
Справа от подоконника у хозяина был сооружен красный угол. На самодельной полочке из ДСП в ряд стояли Спаситель, Богоматерь, Рублевская Троица в маленьком списке и еще какой-то святой в сусальном золоте.
Со стены напротив, кто черно-белыми, кто цветными глазами, на небожителей взирали миряне: женщины, дети, мужчины. Последние доминировали и почти все были в армейской форме. К фотографии молодого десантника была привинчена медаль “За отвагу”. Рядом в таком же голубом берете красовался мужчина постарше с аккуратно подстриженными усами. Среди помутневших от времени снимков один, совсем старинный, напомнил мне портрет героя Первой мировой из школьного учебника, имени которого я, как ни старался, не смог выудить из памяти. В чертах орденоносца с подкрученными вороными усами угадывалось фамильное сходство.
Дверь в кладовку у хозяина была снята вместе с петлями. Внутренность, сколько хватало обзора, занимал уборочный инвентарь: швабры, веники, круглые и квадратные ведра. Посредине возвышалась груда ветоши, которая на моих глазах внезапно заворошилась, и наружу полезло что-то темное. Я уже приготовился к очередному кошмару, но выбравшееся существо оказалось живым черным котом.
– Уголек, – представил кота Точкин, шагнув в комнату. На этот раз он держал тарелку с нарезанным батоном. Полуприсядью кот сделал несколько робких шагов по паласу, не отводя от меня взора.
– А это Ворон, – объявил Николай, легонько ткнув пальцем в предмет на верху стенки, который я до сих пор принимал за меховую шапку. Чтобы дотянуться, Николаю пришлось встать на цыпочки. Разбуженный кот одарил сначала хозяина, потом меня ненавидящим взглядом желто-зеленых с искорками глаз.
Выяснилось, что Ворон с Угольком не родственники, а “как бы друзья”. Первого еще котенком Точкин подобрал на работе, то есть в подъезде: накормил, попоил молоком и устроил у себя дома.
Место на верхотуре было облюбовано им сразу. Когда не спал, он имел обыкновение обозревать свои маленькие владения с вышины, совершенно оправдывая свое грозное птичье имя, а вниз спускался только в туалет или перекусить.
Гостей, особенно навязчивых, Ворон просто не терпел. Когда Любимов, заглянув к Точкину однажды навеселе, сунулся к нему на шкаф “покыскысать”, кот недолго думая прокусил ему ноздрю насквозь, так что получилась готовая дырка для пирсинга. С тех пор капитан старался держаться от него подальше, а скоро приволок другого кота, такого же черного, и торжественно вручил Точкину “для комплекта”. Это был Уголек.
За пару недель до того Андрей, заслышав крики в гаражах, вырвал его из рук двоих подростков-садистов. Если б не аллергия супруги Татьяны, которая обнаружилась внезапно, Уголек так и остался бы у Любимовых, но, когда стало ясно, что симптомы не уходят, и будет только хуже, зверь, уже успевший обзавестись немудреной кличкой, переехал жить к Николаю.
Познакомив меня с питомцами, Точкин шагнул к портретам в групповой рамке. Выяснилось, что не только дед его, не разменявший при жизни и четвертого десятка, но также отец, мать, и брат Сергей давно мертвы. Имелись еще какие-то родственники из Новгорода, но с ними Николай не выходил на связь в последние годы, и существовал почти в полном человеческом одиночестве, если не считать регулярные визиты Андрея Любимова.
Тот в девяностые служил на Кавказе под началом брата Сергея и с младшим Точкиным познакомился уже после гибели командира. Сам он, тогда еще старлей, вернулся из горной командировки с осколком в позвоночнике и сначала думал комиссоваться, но не комиссовался и перевелся в дивизионный штаб на должность, среднюю между снабженцем и финансистом. Там он с годами незаметно получил “капитана”.
Отца Николай помнил только по фото и “большим зеленым пятном”, но мать, когда пришло известие о гибели Сергея, еще была жива. Она нашла в себе силы пережить потерю старшего сына, хотя категоричное решение младшего, круглого отличника, пойти по стопам старшего было принято ею с трудом. В десантное училище не брали по росту, и Николай решил поступать в Военный автомобильный в той же Рязани.
Когда на Кавказ снова ввели войска, он только успел закончить институт. В горах вчерашний выпускник пробыл недолго. В первом же сражении, когда их колонна была атакована противником в лоб, лейтенант автомобильного взвода Николай Точкин на своем грузовике протаранил вражескую бронемашину. От столкновения с воспламенился бензобак. Взрывом водителя выкинуло из кабины, и это спасло ему жизнь, хотя поначалу так не казалось. После боя санитары отложили его, наскоро констатировав смерть в бездыханном теле. Только спустя несколько часов, уже в “морг-палатке”, он пришел в сознание и сам выполз на свет, до истерики напугав пьяного дежурного.
После ранения у Николая отнялись ноги. Доктора в госпитале наскоро залечили ожоги и с диагнозом “психогенный паралич” дали направление в профильную больницу. Там он провел следующие месяцы: благодаря нейролептикам, начал вставать, потом ходить понемногу, а, когда выписался из клиники, застал мать уже со вторым инсультом. С постели она не поднималась и не узнавала Николая, называя его именем то погибшего сына, то мужа, а скоро и сама упокоилась на Орлецовском кладбище рядом с родными.
Хоть с войны прошло уже несколько лет, Точкин до сих пор находился под врачебным наблюдением, и с того первого раза дважды еще ложился на стационар. Ноги слушались его с перебоями и, как часто случалось, могли отказать в самый неподходящий момент. Получив отставку по инвалидности, он устроился убирать подъезды в нашей и нескольких соседних пятиэтажках. Работа оказалась удобной: ходить было недалеко, а приступы паралича, когда таковые случались, он пересиживал на лестнице.
Именно в такой позиции между первым и вторым этажом мы и застали его, впервые переступив порог нового дома. Было это прошлым летом. По социальной программе нам дали квартиру, и мы съехали из малосемейной общаги в районе Ипподрома, где я провел большую часть жизни.
“Разрешите представиться. Лейтенант Точкин,“ – объявил, увидев нас, в тот первый день сосед, поднялся со ступеней, улыбнулся, крепко пожал мне руку, поклонился бабушке и помог перетаскать кутюли на этаж. Что его зовут Николай, мы узнали позже – от соседей. Устрашающие рубцы от ожогов по всему лицу были первым, что, глядя на Точкина, бросалось в глаза. Однако вряд ли кто назвал бы внешность лейтенанта отталкивающей или, того больше, уродливой. На месте бровей у него были два шрама, но ясные глаза под ними светились добротой.