– Но я…
– А так же для защиты некоего ценного предмета, случайно попавшего в ваше распоряжение.
Мирон заставил себя не смотреть на конструкт. Пальцы дрогнули от желания набросить на него край покрывала, но он сдержался.
– О каких людях идёт речь? – глупо было думать, что покинув Москву, он оставил все проблемы позади. В конце концов, головной офис Технозон находится как раз в Токио… – Вас послал Карамазов?
Усикава рассмеялся.
– О нет, что вы! Такому человеку как я, никогда не суждено дышать одним воздухом с таким человеком, как Карамазов-сан. Большой человек. Куромаку. А я… – он взмахнул руками, будто сожалея о самом факте своего существования.
– Тогда о чём идёт речь? – спросил Мирон.
Этот человек начинал его бесить. Своей бесцеремонностью, фамильярностью, и в то же время – нарочитым самоуничижением.
– Об этом я не знаю, – пожал плечами Усикава. – Мне просто велено передать: будьте осторожны. Цените то, что у вас есть и охраняйте это как следует.
– Я вас не понимаю, – Мирон вскочил с кровати и подошел к окну. Выглянул на улицу… Всё тот же дождь и чёрные зонты. – Не знаю, о чём вы говорите. А теперь проваливайте. Я спать хочу.
– Знаменитая гайдзинская прямота, – улыбка Усикавы тоже была квадратной. Обрамлённая жидкой чёрной порослью, она походила на оскал мёртвой лошади. – Но вы должны извинить меня, господин Орровски. В нашей стране не принято так себя вести. Мы этого не любим. Не приучены… В древности самурай – перед тем, как совершить харакири – обязательно должен был вымыть голову, надеть красивую одежду, сочинить подходящее случаю стихотворение… И только потом сделать самое главное. Вот так и мы… – он попытался разгладить безобразные складки плаща на коленях. – Всё стремимся приукрасить. Главное – это стиль, господин Орровски.
– Да насрать мне на ваш стиль!
– Ну и ладно, – философски пожал плечами Усикава. – Мне все грубят. Такой уж я человек: как кто увидит – сразу хочет нагрубить. Не стесняйтесь, прошу вас.
– Слушайте, я очень устал, – перебил его Мирон. Он уже думал, что проще будет самому покинуть номер – прихватить конструкт, и захлопнуть дверь с той стороны, оставив Усикаву наедине с его самоуничижением. – Я давно не спал, много выпил… К тому же, меня сегодня пытались ограбить какие-то девки…
– Что за девки? – с любопытством спросил Усикава.
– Девки как девки, – Мирон пожал плечами. – Малолетки в клетчатых юбочках. Школьницы, в общем. Но с мечами.
– Значит, вы уже встретились с Сукибана, – поджал губы квадратный человек.
– С кем?
– Сукибана – это девичьи банды, – прошептала Мелета.
– Так бы сразу и сказали, – не отвечая на вопрос, Усикава поднялся. – И не стоило отнимать моё время…
– О чем это вы?
– Если вы встретились с Сукибана – то, о чём я беспокоюсь – уже не имеет смысла, – сказал он уже от двери. – Значит, меня опередили…
– Подождите! – Мирон подавил желание посмотреть на конструкт. – Вы думаете, они на кого-то работают?
– Разумеется, – кивнул Усикава. – У нас все на кого-то работают. Такая страна. Возможно, что девочки работают на того же, на кого и я…
– И что он хочет?
– Это уже не важно, – махнул рукой Усикава. – Раз я опоздал…
Открыв дверь, он вышел вон и осторожно прикрыл её за собой.
Мирон вернулся на кровать. Положил ладонь на конструкт, представив, как под холодной металлической поверхностью мельтешат кубиты информации.
– Одно можно сказать: этот чувак не знает про конструкт. Интересно, на кого он работает??
– Институт частных детективов очень популярен в Японии, – сказала Мелета. – Несмотря на обилие видеокамер и дронов, в щекотливых ситуациях японцы предпочитают обращаться к живым профессионалам.
– Так ты думаешь, он частный детектив?
– Я нашла в полицейском архиве данные о выдаче лицензии на имя Усикава Мэнсики. Фото прилагается… – перед глазами Мирона появилось трёхмерное изображение давешнего посетителя, разве что лет на десять моложе.
– Возможно, он притворялся, – задумчиво сказал Мирон. – Делал вид, что не знает, о чем речь. А сам, убедившись, что конструкт ну меня, побежал сообщать кому-то ещё.
– Значит, в ближайшее время следует ожидать совсем других гостей, – сказала Мелета.
Чувствуя боль во всём теле, Мирон встал и подхватил с пола рубашку. Натянул, застегнул пуговицы, сверху накинул пиджак…
Выдернув из розетки толстую пуповину коннектора, обернул его вокруг модуля, а модуль вновь примотал к телу скотчем, найденным в ванной. Надо будет купить какой-нибудь рюкзачок… А пока – так надёжнее всего.
Если придётся убегать, то руки должны быть свободны.
– Надевай парадный костюм, братишка, – пробормотал он конструкту. – Мы идём на прогулку.
У всякого порядочного здания в Японии имеется чёрный ход и пожарная лестница – на случай землетрясения.
Мелета показала ему чертеж отеля, открыла пару-тройку электронных замков, и через пять минут он уже стоял в узком переулке, среди мусорных контейнеров.
По пути Мирон заглянул в комнаты для персонала: оставил костюм из умной ткани в чьём-то шкафчике, позаимствовав из него джинсы, футболку и желто-зеленую куртку "Леванга Хоккайдо" с такой же бейсболкой.
Джинсы и рукава куртки были коротки, но хотя бы не безбожно малы. И они были чистыми.
"Все за вами следят", – сказал Усикава. Значит то, что он в Японии – уже не тайна.
Тем лучше, думал Мирон, шагая прочь от отеля. Руки в карманах куртки, козырёк низко надвинут на глаза, нижнюю часть лица скрывает маска… Тысячи таких же молодых людей наводняют улицы Гиндзы.
"Все на кого-то работают", – слова того же Усикавы. Тем лучше. Значит, здесь – совсем, как дома. Никому нельзя верить…
– Мелета, я хочу потеряться, – сказал Мирон. – Хочу запутать следы так, чтобы никто не знал, где я.
– Принято. План готов. Слева магазин со сквозным выходом.
– Понял.
И понеслась…
Он мало что запомнил из того похода. Магазины – в некоторых пахло приятно, в других – так, что хотелось сблевать. Мелькали засахаренные фрукты, рыбьи потроха, зазубренные, бледно-розовые клешни крабов, пряди морской капусты – как волосы утопленника; диковинные овощи, похожие на лысые головы с пучком волос на макушке…
Потом стало легче: пошли корешки книг, старинные медальоны на эмали, древние материнские платы и совсем уж архаичные транзисторы с длинными, как у паучков, проволочными ножками.
– Галерея Гиндза, – шептал в голове голос Мелеты. – Напоминает рынок Портобелло в Лондоне.
Бескрайнее столпотворение витрин. Ступень торговой эволюции, воплотившая парадигму новой урбанистической реальности Токио…
Гоми, – думал Мирон. – Раньше японцы использовали мусор в качестве строительного материала для островов – тесное жизненное пространство всё время требовало расширения. Но теперь, с появлением гигантских зданий-подсолнухов, роботизированных Ульев – в его родную Рязань технология сот-коробок пришла именно отсюда – проблема нехватки места исчезла сама собой. И Японцы с новой, неизвестной ранее одержимостью, принялись коллекционировать гоми.
Заколки для волос в виде хризантем, пряжки для ремней, коробочки для бэнто, никелированные логотипы компаний, картинки из манги и комиксов – мультяшные физиономии Наруто, Сон Гоку, Сакуры и Лелуш, вперемешку с портретами Супермена и Бэтмена; шариковые ручки и бензиновые зажигалки…
У Мирона рябило в глазах, а голова кружилась от незнакомых запахов. Трудно было продираться сквозь все эти безымянные неоновые улицы. Моросящий дождь смягчал сюрреалистических размеров и чёткости экраны, с которых рвалась реклама всех известных форм и расцветок.
Мирон усмехнулся, японцы знали толк в главном: сделай что-то достаточно большим, и это будет выглядеть клёво.
– Якитори! Якитори! – пронзительный крик старухи-лоточницы предварял волну аппетитного аромата жареной курицы.
Схватив с лотка сразу три палочки с скользкими от соуса коричневыми кусочками и картонную упаковку риса, Мирон проследил, как Мелета сбрасывает на переносной терминал закусочной нужную сумму.
Палочками пользоваться он не любил, но шашлычки можно было есть и так, снимая мясо прямо зубами, а рис оказался липким, скатанным в готовые шарики.
Еда была острой, горячей и очень вкусной.
Он не останавливался ни на миг. Когда кончился рынок, Мирон выбросил упаковки от еды, на ходу поймал стаканчик с горячим кофе – в углу глаза тренькнула сбрасываемая со счёта сумма – и поднял руку, призывая такси. Назвал адрес, который подсказала Мелета, и откинулся на сиденье. Через десять минут, тронув водителя за плечо, выскочил прямо в пробке, миновал несколько рядов машин, вошел в большой универмаг – розовые ломти вырезки, ровные, как на параде, ряды свиных ножек, отбивных котлет и овальных кругов ветчины, за ними – серебристые хвосты, длинные щупальца, снулые, навыкате, глаза…
И снова улица, такси, другой универмаг. На этот раз – постельные принадлежности, банные халаты, тапочки, удушающие запахи мыла и парфюма – и опять такси…
Когда он наконец решил остановиться, в мокром от дождя асфальте отражались желтые фонари. По обеим сторонам улицы высились красные вывески, подобно флагам побежденной армии, поникшие от сырости, раскачиваемые ветром. Под вывесками прохаживались ярко разодетые особы обоих полов. Металлические кимоно, не прикрывающие пах, неоновая раскраска лиц, вычурные причёски своим глянцем напоминают старинные виниловые пластинки.
Завидев Платона, особы начали делать в его сторону неприличные и завлекательные жесты.
– Где мы? – спросил Мирон.
– Тиба. Портовый район. Здесь много лав-отелей.
– Ёй, я не собираюсь ни с кем спать.
– Лав-отели славятся своей анонимностью.
– В Империале тоже предполагалась защита клиентов.
– Здесь – совсем другое дело. Оффшорная зона. Особая защита, никаких лишних глаз. Нет видеокамер. Важные люди могут чувствовать себя в безопасности. А еще у них есть выход в Плюс. Защищенный выход.
– Отлично. Какой мне выбрать?
– "Облака счастья", – сказала Мелета. – Вон тот, с крышей, похожей на китайского дракона.
Номер представлял из себя трубу – полтора метра в высоту, три – в ширину и пять в глубину. Пол устелен антисептическим самообновляемым пеноролом – совсем, как ковёр в отеле "Империал". В одной из стенок – батарея розеток, в другой – встроенный бар с минералкой, пивом и вином подозрительно синего цвета.
Дверь была толстой, на сервоприводах, с ДНК-замком.
Когда она неслышно встала на место и щелкнул замок, Мирон почувствовал себя запертым в сейфе. Тишина смыла все звуки. Осталось только его дыхание и еле заметное поскрипывание джинсовой ткани брюк по пеноролу.
После городского шума – неумолчного стука дождя по сотням зонтов, шипения влажных покрышек и пронзительных криков продавцов – это было непривычно и очень, очень приятно.
Мирон почувствовал, как разжимаются мускулы за ушами, в уголках глаз и под нижней челюстью.
Размотав скотч, он подключил конструкт к одной из розеток.
– Собирайся. Я нашел нужную информацию, – тут же подал голос Платон.
Мирон снял куртку, а затем, свернув её в валик и подложив под голову, устроился на пенороле.
– Ну же! Чего ты ждешь? – голос брата напоминал пуделя, рвущегося гулять.
– Мы уже не в Империале, братишка, – устало сказал Мирон и прикрыл глаза. – Обстоятельства изменились.
– Я знаю, где мы находимся, – нетерпеливо перебил Платон. – Лав-отель, да? Умно… Я слушал твой разговор с Усикавой, а потом нашел профессора Китано. Так что вставай. У нас много дел.
– Не могу.
– Конечно можешь. Вставай, одевайся и иди по адресу, который я сообщу. Поторапливайся.
– Мне, в отличие от тебя, требуется отдых, – Мирон начал закипать. Попав в конструкт, Платон ничуть не изменился: всё то же пренебрежение чужими интересами и безапелляционные приказы. – Физическому телу, если ты уже забыл, нужны еда и сон. Хотя бы еда и сон. Иначе оно перестанет функционировать. Так что заткнись и иди погуляй в Плюсе.
– Прости, пожалуйста, – Мирон приоткрыл один глаз. – Я действительно не подумал о твоих потребностях… Но моя информация слишком важна, чтобы спать! Профессор Китано жив, он скрывается…
– Пошел в жопу, Платон, – он повернулся на бок и накрыл голову полой куртки. – Сейчас мне абсолютно похую, где профессор, кто выиграл Суперкубок и есть ли жизнь на Марсе.
– Конечно есть, разве ты забыл? Колонии две тысячи сорок третьего и…
– Если не заткнёшься, я отключу тебя от сети.
– Ну хорошо. Тридцати минут тебе хватит?
– Отключаю…
– Ладно. Позови, когда проснёшься.
Мирон вырубился мгновенно. Ему снились девочки с мечами и стрекозиными крылышками за спиной, рекламные логотипы Технозон, поджидающие клиентов возле дверей лав-отелей и страшный квадратный рот с желтыми зубами, который гнался за ним по мокрой от дождя улице…
…Адрес, который назвал Платон, находился неподалёку от парка Уэно.
Утро было промозглым, сырым и пронзительно чистым. Ни сухих листьев, ни упаковок и мятых бумажек, ни проституток. Только стерильно-влажный проспект и глянцево-зеленые листья деревьев. Мирон никак не мог понять, настоящие они, или нет.
Даже небо казалось вымытым начисто голубым окном, в котором полощутся белые занавески облаков.
Кофе походил на жженую резину – еще ни разу в Токио Мирону не удалось попробовать нормального кофе. Его потряхивало спросонок и очень донимало то, что не удалось нормально помыться: в коробке лав-отеля была крошечная раковина и такой же унитаз, больше похожий на шланг утилизатора в астролайнере, но принять душ по-человечески было нереально. От одежды пахло незнакомо и чуждо, но к этому, кажется, он начал привыкать.
Пока он пешком дошлёпал до крупного проспекта – Мелета переводила названия улиц и надписи на вывесках – совсем рассвело.
На улицах – тьма народу. Домохозяйки с авоськами, служащие бегут на работу, мамаши с колясками спешат выгулять детишек… Пенсионеры всех мастей, с газетками из смарт-бумаги наперевес, торопятся занять козырные места на скамейках и лавочках.
Половина седьмого утра. Япония просыпается рано.
Мирон глядел на человеческий муравейник так, будто весь город сошел с ума: его утро обычно начиналось часов в одиннадцать-двенадцать. Семь – это глубокая ночь.
Электричка, затем набитый пассажирами двухэтажный автобус. Ужасающее чувство близости чужих тел, горячее дыхание на шее, запахи чеснока и имбиря, пронзительные вопли младенца, отрывистый смех кондуктора, с ловкостью угря протискивающегося сквозь толпу… Мирона хватило на одну остановку.
Лучше пешком.
Перед глазами – неоновые всполохи. Даже днём прохожих доставала вездесущая реклама. Её сложно было отличить от названий улиц, которые выводила Мелета на сетчатку глаз, и он вновь попросил всё отключить. Оставил только звуковое сопровождение…
– Район парка Уэно славится вишневыми деревьями, – шептал голос в голове. – Сакура цветет в конце марта, всего четыре дня в году. Праздник, посвященный этому событию, символизирует увядание всего живого…
Сейчас деревья стояли голыми. Мирон с трудом отличал вишню от яблони, и где здесь сакура ему было плевать.