Мне нравятся мужчины, у которых есть будущее, и женщины, у которых есть прошлое…
(Оскар Уайльд)
Глава 1. Узники замка погиб
шей любви
Каждая женщина только раз встречает мужчину, который делит её жизнь на две части: до встречи с ним и после…
(Эльчин Сафарли «Если бы ты знал…»)
Мы не уникальны, и ни одна жизнь не ценнее другой. Попробуй кто-нибудь заявить об этом с трибуны, и он исчезнет. В любом обществе есть классы, которые считают иначе и делают всё, чтобы остальные с этим добровольно соглашались. Именно эти люди, считающие себя пупками земли, строят себе рай на этой планете в то время, как остальные тратят крохи воображения на воздушные замки и остатки сил на бесплотные мечты и не имеющие никаких шансов на реализацию планы…
Костик проснулся ранним зимним утром и ощутил тягучее нежелание идти на любимую работу. Он повернулся к жене, чтобы поделиться с ней самым сокровенным – сезонной депрессией, но его Фея ещё крепко спала, и он сник.
Зимнее солнце светит как летнее, но греет меньше. Так и любовь в браке – спустя несколько лет после свадьбы она тоже есть, но не так бросается в глаза, как накануне дня обмена кольцами, особенно при том, что звезда по имени Солнце определяет биоритмы условных «сов» и «жаворонков» в мире людей, определяя и их совместимость в совместном быту. Кому-то в браке подходят бурные ночи, а кто-то создан для взрывного утра. И лучшие точки соприкосновения находятся средь бела дня, на пике бодрствования… Вспомнив об этом, Костик встал и с улыбкой потянулся. Мышцы буграми перекатились под бронзовой кожей.
– Обожаю, как ты это делаешь, – промурлыкала Фея.
Костик улыбнулся и упал на кровать, опершись на локоть около её головы. Он пригладил взлохмаченные, сильно отросшие с последней стрижки, чёрные пышные волосы, и поцеловал её в голубые глаза, ещё прикрытые чёрными ресницами, которые всегда ему улыбались раньше манящих пухлых вишнёвых губ, и прижал её к себе всю, тёплую и податливую.
– Привет, соня.
И он чмокнул её в прямой тонкий нос.
– Эй, ну не спи!
– Не могу. Сплю.
Он бы всё равно её растормошил, но зазвонил телефон…
Костик положил айфон и повернулся к жене темнее тёмной ночи.
– Вставай, Фея. Мы едем в Париж.
– Что? – и она приподнялась на постели, – у нас годовщина, а я забыла?
– Нет, не забыла. У нас несчастье, дорогая. Мне очень жаль…
***
Утренний дождь гораздо хуже послеобеденного. Он впускает в новый день ноту сожаления о вчерашнем и не даёт настроиться на лучшее или хотя бы на новое.
Каждый раз, засыпая, словно умираешь, оставляя во тьме скорбь, проблемы и сомнения. Спишь – значит не существуешь, не осознаёшь, не мучишься. Сон – блаженство забытья, побег в небытие, убежище от безумия, погружение в вечность.
Просыпаться каждым утром – мука включения в повседневность. Мука осознавать, что всё, что было накануне, вовсе не сон, не кошмар, а жуткая реальность. Мука биться спутанным ото сна сознанием над неразрешимыми вопросами – что теперь делать и как теперь жить? Мука дышать и жить дальше, как будто дальше ещё что-то есть, есть хоть какая-то перспектива, есть надежда.
Госпожа Альфия, романистка и сценаристка, лауреат двух престижных литературных премий в России и Франции, мастер любовных историй и автор десятков бестселлеров, вдруг со всей остротой поняла, что никаких надежд и перспектив для неё не осталось. Никто и никогда не полюбит её так, как любил Рашит, её единственный рыцарь, и самое главное – она никогда никого не полюбит так, как любила его.
Она и к этой любви пришла на закате женственности, потратив полжизни на другого, не достойного её мужчину, и всё, что осталось из чувств в её сердце, отдала Рашиту. Слёз не осталось. И слов не осталось. Она ощутила в душе пустоту глубокой штольни, которую захотелось немедленно засыпать…
Костик посмотрел в окно с третьего этажа особняка в 6-ом округе Парижа Люксембурге на левом берегу Сены, спокойного и ухоженного, и вздохнул. Этот полузимний-полувесенний дождь не прибавит его тёще оптимизма, и они потеряют ещё один день в бесплодных попытках вытащить её из мрака глубочайшей тоски, в которую она погрузилась сразу после похорон мужа, утрату которого они все ещё не могли ни принять, ни пережить. Преждевременный уход Рашита Чегодаева, трагически погибшего в феврале в автокатастрофе, всех их выбил из колеи, но госпожа Альфия не просто из неё выпала, она совсем заблудилась и потерялась в своей скорби, и они всерьёз опасались за сохранность её рассудка.
Костик вздохнул и обернулся к жене. Свернувшись калачиком на огромной кровати под парчовым голубым балдахином, Фея сладко спала под мерную дробь воды по подоконнику, и он не стал тревожить её поцелуем. Натянув джинсы, он пошёл вниз, осторожно ступая босыми ногами по отполированным многими поколениями деревянным ступеням старинной лестницы с чугунной резной оградой. В самом низу последняя ступень взвыла под его ступнёй страдальческим скрипом. Костик злобно хлопнул ладонью по широким деревянным перилам.
– Дядя Костик! Это вы? – окликнула его Нурхаят.
– Я, – обречённо признался Костик.
Десятилетняя Нурхаят вышла из комнаты на втором этаже в бриджах и майке розовой фланелевой пижамы с мишкой Тедди на животе, потирая босые ноги одну о другую. Костик улыбнулся девочке, которая называла его дядей, хотя была приёмной дочерью его тёщи, а по факту её внучатой племянницей, усыновлённой госпожой Альфиёй после смерти родителей. Нечесаные пушистые чёрные волосы лежали на плечах, в руках резиночка с розовым бантиком и расчёска.
– Поможешь?
– Конечно. А чего вся в розовом?
– Тётя Альфия всё твердит с похорон, что дядя Рашит называл меня его розовым бутоном. Купила мне вот это. Мне её жалко, я и надела.
Костик чуть пригладил гладкие, как шёлк, волосы, и, зачесав их назад, затянул в хвост, закрепив его резиночкой.
– Рано ещё. Чего не спишь?
– Не спится. Есть хочу.
– Логично. Ну, идём.
Они пошли по лестнице на первый этаж, где, не сговариваясь, повернули на кухню, расположенную в дальней части дома. Там Нурхаят включила чайник и расставила на столе чашки, а Костик взбил в миске яйцо и сахар с молоком и мукой и встал к плите жарить оладьи.
– Мёд или сметану? – деловито спросила Нурхаят.
– Мёд, – коротко бросил Костик.
Она налила янтарный тягучий мёд в плошку и облизала палец, которым оборвала сладкий поток.
Костик выложил на две тарелки дымящиеся горки оладий.
– Мадемуазель, ваш завтрак, – сказал он, поставив одну перед девочкой.
– Мерси, месье.
Они молча позавтракали, запив оладьи чаем.
– А мне? – зевая, попросила Фея, босой заходя на кухню.
– С добрым утром, – Костик чмокнул жену и замесил нехитрую смесь, снова включая плиту.
– Сметану? – и Нурхаят пододвинула Фее плошку со сметаной.
– А мёда нет?
– Есть, – со вздохом ответила Нурхаят, пододвигая ей вторую плошку.
Костик и Фея с улыбками переглянулись. Малышка совершила подвиг, поделившись сладким. Но тут же взгляды у обоих помрачнели. Они могут сколько угодно восхищаться Нурхаят и умиляться на своих полуторагодовалых дочурок-близняшек, но их семейная потеря невосполнима, и что теперь делать с матерью Феи совершенно непонятно.
Это одновременно пришло им в голову и испортило настроение. А тут ещё этот нудный мартовский парижский дождь!
Фея вдруг отодвинула тарелку с оладьями и всхлипнула.
– Ну-ну, – и Костик положил ей руку на плечо, – всё будет хорошо.
Фея не успела ответить, как дом потряс нечеловеческий вопль, надрывным хрипом разлетевшийся по всем трём этажам.
– Это Виталик! – подскочила Нурхаят.
– Мама! – воскликнула Фея.
Костик молча помчался к старой лестнице и побежал на второй этаж…
***
Врач вытащил иглу из вены и потуже приклеил пластырь.
– Как она, доктор? – глухо спросил Костик.
– Состояние стабильное. Желудок мы промыли, успокоительное поставили. Теперь нужен отдых, курс лечения антидепрессантами, курс восстановления желудочно-кишечной флоры. Для последующей реабилитации показано сменить обстановку. Уверены, что не хотите поместить её в стационар?
– Уверены. Она останется в семье. Никаких клиник. И никаких протоколов.
– Э, гм, хорошо, – он принял конвертик, – что ж, это ваше решение. На связи.
Доктор собрал чемоданчик и уехал.
Фея, утирая слёзы, присела на край постели к матери, гладя её руку.
Костик посмотрел с высоты своего роста, на уснувшую под действием лекарств писательницу. Все черты лица пятидесятивосьмилетней женщины заострились, от острых чёрных ресниц словно тёмные тени легли под глазами, чёрные с серебром волосы клубились спутанными волнами на белой подушке.
Выхода не было. Придётся остаться здесь. Костик тяжело вздохнул – в который раз за это ужасное утро. Его медиа-холдинг в Евпатории останется без присмотра, а это радиостудия, телестудия и типография, выпускающая две газеты, журнал-еженедельник, и издания художественной литературы. При этом ещё его обязательства как провайдера доступа к услугам интернета с собственным цифровым телеканалом. Раньше его подстраховал бы Рашит, но он погиб, а теперь и его любимая находится на краю гибели. И удержать всех на этом берегу – на краю жизни и надежды – может только он, Костик.
– Константин Валентинович, если я могу чем-то помочь, – виновато предложил Виталик, – только скажите.
Костик обернулся на личного помощника писательницы, которого он сам ей когда-то нашёл.
За два года Виталик почти не изменился и остался всё тем же тощим, вихрастым молодым человеком в фартуке, только плечи стали чуть шире, а вихры чуть длиннее. Но манеры преобразились.
– Спасибо, Виталя, ты и так успел вовремя. Если бы ты не зашёл к ней с утра, и не сообразил, что она таблеток наглоталась, мы бы её потеряли.
– Ну, что вы, месье Константин. Даже мысли нельзя допускать!
Костик вспомнил, что он знал про Виталика.
По первому диплому педагог, педучилище окончил по специальности дополнительного образования, затем заново поступил в техникум, уже пищевой, готовил вторые блюда, соусы, десерты в одном из кафе бывшей сети Костика «Графский дворик». А потом его выгнали за испорченное другом-завистником мясо. Костик его нанял, и он два года помогал госпоже Альфие творить её замечательные произведения, вёл дом и присматривал за Нурхаят.
На этом месте Костик снова взглянул на Виталика. А ведь за это время госпожа Альфия не написала ни одного романа и ни одного сценария, занимаясь только своим браком и внучатой племянницей. Она держалась на плаву благодаря переизданиям предыдущих романов и, разумеется, благодаря деньгам Рашита.
– Но ничего нового не создала, – тихо пробормотал Костик.
– Что? – переспросил Виталик.
– Ничего. Слушай, присмотри за девочками, а я зайду в её кабинет.
Он быстро вышел и спустился на первый этаж. В небольшом коридоре за огромной гостиной находились кухня, комната Виталика и два кабинета – Рашита Чегодаева и госпожи Альфии. В кабинете Рашита он был накануне, разбирая бумаги и счета, документы по последним банковским операциям и сделкам. А в кабинет писательницы вошёл впервые со дня приезда в Париж. Вошёл и замер. Всё – от большого стола и большого кожаного дивана до узкого книжного стеллажа и узкого подоконника, заставленного чашками из-под кофе, было покрыто пылью и говорило о заброшенности и запустении. Костик помрачнел. Она не работала! Два последних года она совершенно здесь не работала!
Он вышел и снова поднялся в спальню супругов Чегодаевых.
– Фея, наши дочери проснулись. Иди к ним. Виталик, свари бульон для госпожи Альфии и приготовь котлеты из индейки на пару для Нурхаят.
Отправив всех из комнаты, Костик с тщательностью редактора журнала, с въедливостью бизнесмена и креативностью PR-менеджера обыскал спальню.
Фотоальбомы, журналы по интерьеру, сборники романтической лирики на русском и французском, стопки детективов в ярких дешёвых обложках и стопки дисков, шляпные коробки, десятки галстуков и шейных платков Рашита, шали с кистями и трости писательницы, их сумочки, барсетки и портмоне с визитницами.
Ни блокнота, ни ручек, ни ноутбука, ни флэшек. И диктофона нигде не было видно. Зато повсюду коробки из-под шоколада, билеты с театральных премьер и концертов, жемчуг, веер, театральный бинокль, ридикюль, атласные перчатки.
– Так, – подытожил вслух Костик, нависая над постелью романистки, – развлекались мы, значит, утонули в пучине богемной жизни, а дисциплину и труд спустили в… пруд. Ну, теперь понятно, откуда затяжная депрессия и попытка суицида. Заигрались в собственную гениальность, а про работу забыли. С жиру сбесились, потому и распустились. Эта потеря, конечно, невосполнима, но человек здравомыслящий справится с любым горем. И Виталик хорош! Только жрать готовить! А ни дом прибрать, ни в мозгах вам, мадам, уборку сделать – тяма нет. Ну, ладно. Снова сам впрягусь, авось не перенапрягусь.
Тут он вспомнил, что на нём висит ещё реабилитационный ортопедический центр и клиника жены, и застонал, прикрыв глаза.
– Скули, только не рифмуй, – слабым голосом произнесла госпожа Альфия, – тебе не дано.
– О, с возвращением, – отозвался Костик, – Ну, и чего там? На той стороне? Только не фантазировать!
– Иди к чёрту! – слабым голосом простонала она.
– Дорогу покажете? Или вы-таки побывали на верхнем этаже?
Женщина прикрыла глаза. Из уголков скатились две крошечные капли.
– Э-ээ! Не плыть! И не плакать, – и Костик присел к ней на постель, утирая слёзы пальцами, – ну, правда, не плачьте. Всё позади.
– Уйди.
– Уйду. Только не плачьте. Слушайте, вы вообще спать должны! Вам же успокоительного как слону вкололи.
– Сам ты слон.
– Я? Не, я не слон. Я мамонт! Вымирающий вид – мамонтос постсоветикус.
Госпожа Альфия улыбнулась, тихонько вздохнула и провалилась в сон.
Костик снова вздохнул, укрыл её сверху мягким светлым пледом, зная, как она ненавидит холод, и огляделся. Забрав маникюрный набор и все лекарства, он вызвал Виталика и велел навести в комнате идеальный порядок, пока госпожа спит, и начать с вывоза коробок из-под шоколада и просроченных билетиков…
***
Утренний дождь гораздо хуже послеобеденного. Спросонья встретиться лицом к лицу с мрачной сыростью – тяжкое испытание, пусть даже через стекло. Хуже утреннего дождя может быть только утренний визит незваных гостей, когда вы, с трудом разлепив веки, кое-как попали ногами в тапочки с третьей попытки и, как расстроенная гитара, брюзжите на близких и на весь белый свет, который на самом деле серый от нудного утреннего дождя и от вашего собственного занудства.
После вчерашнего происшествия они долго не могли заснуть, так что звонок в дверь застал всю семью в постели. Первым отреагировал Виталик. Он повязал фартук поверх пижамы и, зевая, как крокодил, открыл дверь.
– Э…
– Я сам. Багаж внесите, – по-русски сказал гость и вошёл в дом.
Виталик кинулся под дождь, подхватывая два внушительных чемодана.
– Виталик! Кого там черти принесли? – недовольно поинтересовался Костик, босым спускаясь с лестницы.
– Меня, – ответил гость, снимая шляпу и вешая её на крючок в прихожей.
– Пьер? Привет! Давайте, – и Костик сам принял мокрое пальто.
Виталик захлопнул дверь, отрезав уличную сырость и холод.
– Вы прямо как Лев Толстой – бос, небрит и мудр. Здравствуйте, месье Константин.
– Да ладно, Пьер. Давай без официоза. Проходи. Тем более, что ты как Кристо́баль Коло́н, только наоборот: вышел из Америки и заново открыл Старую Европу. Приплыл, присвоил, обобрал. И с чем ты приплыл?
Пьер Моне прошёл в гостиную и сел в кресло, закинув ногу на ногу.
Костик оценил мизансцену и велел Виталику подать им кофе, разбудить Фею и срочно готовить завтрак.