– Не шевелись. Я мигом… – шепнул Лавров Светлане на ухо и, отпустив ее руку, бесшумно скользнул вдоль стены. Через дыру, проломанную снарядом, он увидел быстро передвигающуюся фигуру в черном.
Лавров, пронесший навыки разведчика через всю жизнь, даже при своих внушительных габаритах стремительно, но беззвучно последовал к выходу из храма. Черная фигура была быстрой, но Виктор в свои сорок с достаточным «хвостиком» лет превосходил шпиона в скорости. И все же он понял, что до выхода из монастыря догнать загадочную фигуру не успеет. Оставался последний шанс – огорошить беглеца. Виктор остановился и громко крикнул: «Стой!» Эффект от звука, который, наверное, слышали за пару кварталов отсюда, был невероятный.
В ту же секунду человек в черном остановился и обернулся. Это была женщина. Она резко взмахнула рукой. Интуиция разведчика спецназа сработала молниеносно. Виктор глубоко просел на правую ногу и ушел в сторону. Тонкий длинный кинжал, который в него метнула эта дама, ударился о кирпичную стену и разломился пополам.
– Ах ты ж б… бабушкина радость! – проворчал тот, кто еще вчера был иноком.
Не теряя времени, он взвился, на мгновение замер, а затем полетел вперед, будто ракета, у которой сработал маршевый двигатель. Десять метров до врага – не расстояние, когда обладаешь большой взрывной скоростью. Хорошему спецу ничего не стоит обогнать спринтера-рекордсмена и на первых двадцати метрах.
Виктор никогда не бил женщин, но в воюющей стране – или ты, или тебя. Он уже был рядом с метнувшей нож, но незнакомка обмякла и, обернувшись, упала на колени.
– Не убивайте меня, мистер! Прошу вас. Я ни в чем не виновата! – залепетала она на очень плохом английском.
– Отлично, – ответил Виктор, – а что, мне тебя поцеловать?
– Не убивайте меня, мистер! Прошу вас. Я ни в чем не виновата, – повторила женщина, и стало ясно, что английским она не владеет, просто выучила несколько фраз, как мантру, на всякий случай.
– Кто ты и зачем преследуешь нас? – спросила Светлана на арабском, подойдя к месту событий.
– Вы не террористы? – с надеждой спросила сирийка.
– Ты понимаешь, что чуть не убила его? – разозлилась Соломина и замахнулась было, но Виктор перехватил ее руку:
– Света, лучше переводи.
– Что вы здесь делаете? Почему хотели убить меня? – как можно спокойнее произнес Виктор.
– Я тут, чтобы поесть… найти поесть… Дети… голодают. Трое…
Женщина, видимо от переизбытка эмоций, плашмя упала на каменную дорожку храма и разрыдалась.
Виктор и Светлана подняли сирийку и отвели вглубь монастыря.
– Мы спокойно жили здесь, в Маалюле, в своих домах, со своими детьми и стариками, никого не трогали, – сквозь слезы тихо рассказывала «экстремистка», еще пять минут назад метнувшая нож в Лаврова.
Это была молодая женщина с живыми, черными, как маслины, глазами, в длинной до пят черной мужской рубашке и такой же черной куфии.
Беда случилась два месяца назад, когда восьмого сентября на рассвете в городок вошли боевики «Джебхат ан-Нусры»[12], но несчастная сирийка, которая жила возле монастыря Святых Сергия и Бахуса, переживала все, как будто это случилось вчера. Она была близка к истерике.
– Ну не плачь, не плачь, милая, – перевела слова Лаврова на арабский Светлана, обняв ее за плечо, и тут же добавила от себя: – Сейчас ничего не бойся. Мы рядом, мы сильные.
Женщина действительно как будто успокоилась, посмотрев сначала на Соломину, а затем на Лаврова. Они, скорее всего, были первыми, кто за эти два месяца пытался ее утешить.
– Как тебя зовут? – спросил Виктор.
– Ита Вахба, – шмыгая носом, ответила случайная собеседница.
В тени одного из близлежащих домов Виктор разливал из походного термоса горячий мате.
– Попробуй. Очень помогает… от слез, – предложил он женщине, отхлебнув из своего стаканчика. – Ты такого точно никогда не пила.
Весь багаж он, конечно, оставил в гостинице, но неизменная легкая заплечная сумка, которая видела, пожалуй, все континенты, содержала самое необходимое. В том числе и термос с горячим мате.
Взбодрившись после этого достаточно крепкого зеленого напитка, Ита взяла себя в руки и продолжила рассказ.
– Мы не можем понять, что произошло. Они врывались в наши дома, поджигали их, а также магазины, лавки. Все наше имущество они разграбили, все взяли. Стариков убивали, и женщин тоже, детей выгоняли на улицу. Они резали всех, кто попадался им на пути!
– И мусульман? – удивилась Соломина.
– И мусульман, и христиан.
– Мусульмане убивали мусульман? – недоверчиво переспросила Светлана.
– Боевики – не мусульмане. Они звери! Без роду и племени, – был ответ.
– Скажи, Ита, – перешел к главной теме Лавров, – ты, случайно, не знаешь, в этом монастыре служил протоирей Иеремей…
– Знаю. Хороший такой человек, большой, умный… Наверное, как ты, – отвесила неловкий комплимент Виктору Ита.
– Спасибо, Ита… Где Иеремей сейчас? – нетерпеливо спросил Лавров.
– Он был здесь, когда монастырь разрушили, помогал уезжать христианам. А потом куда делся – не знаю… Может, и нет его уже…
Да, так случилось, что все христиане, проживавшие в Маалюле, покинули свое жилье – ушли неизвестно куда. А как прекрасно играли оркестры в праздник Пасхи! И все православные шли в монастыри, за которыми словно бы присматривала статуя Христа, возвышающаяся над городом. «Совсем как в Рио-де-Жанейро, – думал Лавров тогда, в 2001 году. – Бережет своих детей…»
Теперь тот же Христос с тоской взирал на опустевшую Маалюлю, будто спрашивал: «Что же вы наделали, дети мои?»
Виктор и Светлана помогли сирийке, чем смогли, – купили пару банок мясной тушенки и крупу, после чего отпустили с миром, а сами направились в монастырь Святой Равноапостольной Феклы на другой конец города.
– Уж они точно должны знать, где настоятель, – с надеждой сказала Светлана.
– Все монахи разрушенного монастыря Святых Сергия и Бахуса, наверное, либо перебрались в Баб Тума – христианский квартал в Дамаске, либо вообще ушли в Ливан от греха подальше, – предположил Виктор, завернув в какой-то закоулок.
– Ты так хорошо Сирию знаешь, будто здесь рос, – похвалила его Светлана.
– Да-да, ты разве не знала? Я вырос в христианском квартале Борщаговки, – ответил журналист с нарочитой серьезностью.
– Борщаговка, Борщаговка, – бормотала Соломина, пытаясь вызвать из памяти незнакомое название. Потом не выдержала и взяла в руки навигатор.
Виктор встал за спиной у девушки, нависая над ней.
– Это тут недалеко, пешком – через Турцию, Болгарию, Румынию, Молдову и прямо в Киев. Всего пять тысяч четыреста километров.
– Да иди ты, – фыркнула девушка, спрятала навигатор и двинулась вперед.
– Сестре не должно говорить такие слова, – наставительным тоном произнес Лавров.
– Ты не монах! Ты Вельзевул! Змей-искуситель! – покраснела Светлана.
– Не греши в сердце своем, ибо сказано… – начал Виктор, словно на исповеди.
Соломина остановилась и пристально посмотрела в глаза Виктору. Да. Этот мужчина нравился ей, и она ничего не могла с этим поделать.
– Ты знаешь, кто ты? Ты – липовый инок!
– Да нет, сестра. Не липовый. Самый что ни на есть дубовый…
Девушка не выдержала и расхохоталась, и эхо ее звонкого смеха словно окатило близлежащие дома. Может быть, так молодая монахиня превращалась в любящую женщину, но она почти забыла, для чего сюда прибыла.
– Гора Каламун раздвинулась, образовав очень узкий проход, по которому Фекла выбралась к селению Маалюля. Святая так и осталась жить здесь неподалеку, в маленькой пещерке, вокруг которой со временем образовался монастырь ее имени, – так сказано в писаниях! – доказывала Светлана Виктору. – А ты мне тут про каких-то верблюдов рассказываешь!
– Послушай, Свет, – засмеялся Лавров, в очередной раз поддразнивая девушку, – а ты веришь в то, что сказала? Гора раздвинулась… Как такое может быть?
– Значит, тебе врать про Феклу можно, а мне нельзя? – снова вспылила Светлана и обернулась к Виктору.
– Ч-ш-ш, – вдруг произнес Лавров и покраснел, глядя куда-то за спину Соломиной.
– Молодые люди! У нас здесь не шумят.
За Светой стояла пожилая женщина, вся в черном; ее голова была плотно обвязана таким же черным апостольником – платком с вырезом для лица, ниспадающим на плечи и покрывающим равномерно грудь и спину. Она грозно смотрела на шумную парочку. Лавров и Соломина не заметили, как в своих спорах подошли к самому монастырю Святой Равноапостольной Феклы.
– Простите нас, матушка Пелагея, – обратился к ней Лавров, – но мы по делу Божьему, и люди совсем не лишние, не праздные. Просто молодые.
Виктор смотрел то на игуменью, то на статую Божьей Матери, возвышающуюся над монастырем прямо на скале и прошитую автоматной очередью.
– Лишних людей не бывает. Бывают длинные языки, – проворчала настоятельница монастыря. – Пойдемте, раз у вас ко мне дело…
В светлице пахло елеем, было тепло. Виктор и Светлана расположились на деревянных стульях напротив Пелагеи.
– Итак, инок Ермолай, вы утверждаете, что прибыли из далекого монастыря на Украине?
– В Украине, – поправил настоятельницу Виктор-Ермолай.
– И вам нужен протоирей Иеремей?
– Именно так, – смиренно ответил Виктор, в его глазах можно было прочитать боль и раскаяние всех грешников с начала новой эры.
Просить надо так, чтобы человеку, которого просят, стало неудобно перед просящим.
Однако Пелагею не так просто было сбить с толку.
– Где-то я вас видела, – заметила она, пристально глядя на Лаврова.
– Ну, мало ли похожих людей?
– Да, похожих, – будто осенило игуменью. – Вы похожи на одного журналиста…
Пелагея не ошиблась. Она имела на диво хорошую память. Виктор был в монастыре в начале нулевых, писал «синхроны» для своего очередного документального фильма и задавал многим монахиням каверзные вопросы.
«Каверзные вопросы для монахинь – это все равно что непристойные предложения. Особенно для молодых. Они сразу пугаются и отказываются общаться, – думал Лавров. – А память у матушки действительно хорошая. За эти годы сколько здесь народу перебывало?»
– Вы журналист? – еще раз спросила Пелагея.
– Был когда-то, но… неисповедимы пути Господни, – смиренно ответил Виктор-Ермолай.
– А какое у вас дело к настоятелю Иеремею?
Матушка Пелагея смотрела Виктору прямо в глаза. Ему впервые в жизни казалось, что он еще не успел подумать, как не проговориться, а она заранее знала его ответ и просто развлекалась с ним.
«Терпеть, инок! Чего расползся, как квашня? – сам на себя злился Виктор. – Чего дрожишь, как салабон, бача?» Казалось, нервы Виктора настолько обнажились, что с него слетела вся шелуха жизненного опыта. Он словно пришел на первое занятие в школу разведки – маленький, смешной, но с зашкаливающими амбициями. Ох и глаза были у этой настоятельницы!
– У нас к нему письмо от настоятеля Емельяна, – наконец нарушил молчание Виктор.
И это было чистой правдой. Емельян не мог отправить инока Ермолая к своему брату во Христе без послания.
«Ну давай же, раздупляйся, тетушка! – говорил внутри инока Ермолая Виктор Лавров. – Я тебя прошу, не прогони беса».
В тяжелые минуты психологической борьбы Виктор, по обыкновению, успокаивал себя ироничными, не всегда приятными для обывательского уха словами. А сейчас, когда в нем самом боролись двое – инок Ермолай и мирянин Виктор Лавров, – постоянно выигрывал то один, то другой.
«Накажет тебя Господь, грешник. Ох, накажет за мысли твои окаянные», – вздыхал инок Ермолай.
«Да отвали, дедушка. Сам же не рад будешь, если спалят…» – отвечал самому себе бывший афганец Виктор Лавров.
– Ну что ж, думаю, вам можно верить! – торжественно объявила Пелагея, хорошенько поразмыслив.
Светлана и Виктор облегченно вздохнули.
– Но где находится протоирей Иеремей сейчас, я не знаю, – добавила Пелагея.
«Ну вот, приплыли! – подумал Виктор. – Что ж ты мне мозги тут пудришь, матушка, мать твою так!»
И тут же прикусил язык, наказывая себя за такое кощунство. Все-таки время, проведенное в мужском монастыре, не прошло для него даром.
– Сейчас нам принесут трапезу, а затем я проведу вас по территории нашего монастыря, – тоном, не терпящим возражений, объявила матушка.
В Маалюле остались лишь мусульмане и сорок монахинь, присматривавших за воспитанницами своего приюта.
Девочки-сироты учились в монастыре Святой Феклы грамоте, осваивали в местной мастерской искусство церковной вышивки, бисероплетения. Во время нападения боевиков «Аль-Каиды» маленькие дети так же, как две тысячи лет назад, прятались в пещере, где молилась и укрывалась, прося избавления от напасти, святая Фекла.
Лавров шел вслед за Пелагеей, одновременно слушая ее и размышляя.
«Что это – профессия или призвание? Нет! Это состояние души! Высшая степень человеколюбия: рискуя выгореть, теряя душевные силы, изо дня в день нести свой тяжкий крест до глубокой старости. Сколько еще таких людей? И не обязательно в храме. Они живут, умудряясь не приносить с работы чужую боль, и при этом остаются людьми. Учителя в школах для детей с ограниченными возможностями, врачи психиатрических клиник, медсестры хосписов, христианские монахини в мусульманских странах…»
Миссионерский подвиг настоятельницы был отмечен золотым наперсным крестом от патриарха. Но она не возгордилась, а продолжила свое честное служение Богу и людям.
– Вот, что и требовалось доказать! – прервала размышления Лаврова Светлана, которая все это время была рядом.
– Что? – переспросил Виктор, отвлекаясь от мыслей о вечном.
Соломина и Лавров уже поняли, что матушка Пелагея на русском не знает ни слова, поэтому девушка говорила, ничего не опасаясь.
– Мужской монастырь опустел, а женский – нет. Мужики в кусты, а бабы остались! И так всегда! Вам бы только под юбку и в кусты…
– Сестра-а-а, – с укором перебил ее Виктор, изображая святошу, – ты же в Божьем храме. Как можно о постыдном-то?
Но поймав на себе острый взгляд настоятельницы, спутники утихомирились.
Вскоре удивительная чарующая энергетика древнего монастыря наполнила душу такими благостными ощущениями, что не думалось уже ни об иронии, ни о войне, ни о следах автоматной очереди на статуе Божьей Матери.
– Великое место! Намоленное веками место, – восторгалась Светлана.
– Да, – задумчиво подтвердил Виктор, – здесь я впервые услышал, как звучала молитва «Отче наш» из уст Иисуса.
– То есть как?
– Ну, в смысле не самого Иисуса, а на арамейском языке, – поправился Лавров. И тут же начал цитировать:
Слушала Светлана, может быть, не менее строптивая, чем сама святая Фекла. Внимательно слушала и Пелагея, полностью растворившись в древней магической формуле этих слов. Слушали монахини, спешившие по своим делам и невольно остановившиеся, увлеченные ораторским искусством украинского инока. Минута восторга, который ничем не скроешь, минута единения всех верующих, просящих Всевышнего и обращающих взоры к небесам.
– Амин! – не сговариваясь, хором повторили за Лавровым все, кто был рядом.
– Я думаю, что Господь не оставит нас, нашу Сирию, – после паузы произнесла игуменья.
В ее голосе было столько скорби, столько волнения за будущее родного города, что Светлана едва не расплакалась.