Все, что со слов матери, должно было бы походить на увлекательное путешествие, как правило приводило к огорчению и разочарованию. Словам нельзя верить, особенно словам красивой женщины. Их не знающее границ сластолюбие, к собственной выгоде способно обратить ложь в мед и скормить его простакам с милой непосредственностью человека мастерски владеющего искусством манипуляции. И какая разница, кто станет ее очередной жертвой – взрослый мужчина или собственный ребенок.
Однажды в гости к нам из столицы на красном «Запорожце» с ручным управлением заехал ее знакомый писатель. Писатель-не писатель, но он, кажется, написал какую-то книжку для детского кукольного театра и мама представила его мне именно так. Мужчина был старше ее на восемнадцать лет, фронтовик, получивший множественные ранения в первом же бою и имевший инвалидность, несмотря на то, что выглядел он вполне здоровым. На пляже, правда, я видел его поджарое, испещренное следами от осколков тело и эти следы не оставляли никакого сомнения в том, что он выжил просто случайно.
– Я войны и не видел – рассказывал он. – просто нас переодели в военную форму, дали оружие, вывели в поле, раздался взрыв и больше я ничего не помню. Война для меня закончилась.
Мужчина был женат, у него был сын, но он позволял себе жить по собственным правилам, и его жена эти правила хорошо знала и принимала. В его жизни всегда было много женщин, которых он брал своей исключительной выдержкой, прекрасной физической формой и хорошим воспитанием. Писатель, в общем, ни дать – ни взять. В Никополь он заехал по дороге в Ялту. Здесь он остановился, чтобы провести несколько приятных дней с привлекательной незамужней женщиной – моей мамой, и договориться чуть позже встретиться с ней уже в Крыму. Они решили, что она приплывет к нему на белом параходе из Сочи, куда у нее уже была путевка в санаторий.
Дело было за малым – нужно было пристроить сына, и тут маме пришла блестящая идея отправить меня с дядей Юрой в путешествие на автомобиле в Ялту. Почему бы нет? Неделя-другая, и она тоже приедет в Крым, где они прекрасно проведут вместе время и потом вернуться на автомобиле в Никополь, обратным ходом по дороге из Крыма в Москву.
Я только закончил четвертный класс и путешествие на машине показалось мне заманчивым предложением. Дядя Юра внушал мне уважение. Он не заискивал, говорил по делу, велел мне завести дневник, где я должен был вести хронометраж путешествия и куда я должен был записывать все значимые вехи и сколько-нибудь стоящие внимания события.
В пути, дядя Юра, проявил себя требовательным капитаном. Он провозгласил меня штурманом и педантично проверял мои записи, внося в них свои правки и коррективы. Ведение бортового журнала было для меня новых делом и строгость правил по его ведению очень быстро привели к тому, что я начал теряться, то и дело ошибался во времени или забывал отразить в нем что-то важное. Если в начале пути я досаждал дяде Юре своими распросами, то уже к середине дороги я предпочитал молчать, чтобы не вызывать его раздражения. К концу нашего путешествия я окончательно замкнулся. За световой день мы преодолели путь от Никополя до Ялты и в восемь вечера успели первый раз искупаться в море, которое меня не слишком-то уже и радовало. Я лишь запомнил хмурое небо и круто уходящий в море берег, пугающий своей глубиной. Дядя Юра же, напротив, был весел и возбужден предстоящим отдыхом и по-детски радовался этой первой встрече с долгожданным крымским побережьем.
По приезду в Крым, мы разместились в квартире друзей дяди Юры в самом центре Ялты. У хозяев – моложавой пары лет тридцати пяти был сын – примерно моего возраста и дядя Юра поручил меня ему, будучи почти уверен, что мы найдем общий язык, так как мальчик был очень талантливым, занимался авиамоделированием, знал хорошо Ялту и имел все шансы стать мне прекрасным гидом и товарищем по вылазкам в город и на море. Мальчик скептически осмотрел мой внешний вид, довольно пренебрежительно отозвался о моих наручных часах, которыми я совершенно напрасно гордился, и очевидно принял решение меня игнорировать. Он всякий раз отметал все мои предложения о совместных прогулках к морю, так что с достопримечательностями Ялты мне пришлось знакомится самостоятельно. В первые же дни у меня на пляже украли часы, о чем я не слишком жалел, памятую о той нелестной оценке своего нового приятеля, которую он им дал. В Ялте я открыл для себя фруктовое мороженое по фантастически дешевой цене – восемь копеек и игровые автоматы, установленные на набережной, где я и проводил большую часть свободного времени. Деньги я клянчил у дяди Юры, и он, вероятно, сочтя это за меньшее из возможных зол, ежедневно отсыпал из кармана мелочь на мои нехитрые развлечения.
Из квартиры друзей дяди Юры мы вскоре переехали в недорогую гостиницу, где он опять проявил интерес к заполнению мною дневника, и мне пришлось написать краткую заметку о том, как мы вместе с ним делаем зарядку по утрам. Заметка, как я предполагал, предназначалась для мамы, чтобы напомнить ей о своих обязательствах перед сыном, который остался на руках у чужого человека. Я чувствовал наростающее раздражение дяди Юры, что и понятно – проводить время на курорте в обществе чужого мальчика и брать на себя заботу о нем, не самое веселое занятие для взрослого мужчины. Впрочем, дядя Юра умел держать себя в руках и даже взял меня с собой на автомобильную поездку по побережью. Мы доехали с ним до Ливадийского дворца, который произвел на меня большое впечатление. Экскурсия по дворцу осталась у меня в памяти, как самое интересное событие, пусть я и не успел отразить это в своем дневнике.
Со дня на день мы ожидали приезда мамы, и в один из вечеров отправились ее встречать на пристань, куда причаливал пароход из Сочи. Возможно, дядя Юра предварительно созванивался с ней, чтобы узнать точную дату прибытия или они договорились об этом заранее, я не знаю, но что-то пошло не так, мама так и не появилась на Ялтинском причале. У нее в Сочах сложился роман с другим человеком, и она не видела смысла менять шило на мыло.
К чести дяди Юры, он умел держать удар. Он не бросил меня в Ялте и не сдал в комнату милиции. Через день или два, мы сели в его красный «Запорожец» и отправились в обратный путь. Дневник был забыт. Я был освобожден от обязанности штурмана, полностью сосредоточившись на дороге. Он объяснял мне мимоходом значение всех встречавшихся на пути дорожных знаков и я сильно продвинулся в знании правил дорожного движения. Еще бы немного, и он бы доверил мне руль. Во всяком случае, именно от него я впервые узнал основные принципы вождения автомобиля. Этот обратный путь домой нас где-то даже сблизил. Мы просто были с ними два мужчины, брошенные одной женщиной.
Мой настоящий отец в это время был в колонии-поселении. Мне было девять лет, когда в Никополь неожиданно вернулся отец и нагрянул к маме. К счастью, я в это время находился в пионерском лагере. Отец пробрался в квартиру и затаился в ней, дожидаясь ее прихода. Он был одет в черное, скорее всего он вернулся специально, чтобы ее убить. Мамау спасла природная интуиция, физическая сила и соседи. Когда мама посетила меня в лагере, я был напуган следами насилия на ее лице: налитые кровью белки глаз, искусанный до кости нос и руки. Мама сказала, что если бы с ней был я, то он бы убил и меня тоже. Однако, как заверила меня мама, опасность больше нам не угрожает, потому что папу поймали и посадили в тюрьму. Меня волновал вопрос сколько лет папа проведет в тюрьме. Четыре года показались мне не слишком большим сроком, чтобы чувствовать себя в полной безопасности.
Из тюрьмы отец писал мне письма. Мама посмеивалась над орфографическими и стилистическими погрешностями этих посланий и, в целом, образ отца в моем сознании трансформировался в сторону углубляющегося отчуждения. Отец постепенно превращался в постороннего и недалекого человека, чья стихийность и непредсказуемость граничила с психическим расстройством.
Через год он вышел на поселение в шахтерском городке Красный Сулин и женился на одинокой женщине с ребенком.
Еще год спустя папа получил отпуск и приехал в Никополь. Отец договорился с матерью, о том, что он проведет со мной два дня. Напуганный предстоящей встречей, я внимательно выслушал инструкции по поведению с отцом и дал обещание строго следовать всем правилам, основной смысл которых сводился к тому, что я не должен был «предать свою мать». Помимо этого, мне следовало дать понять, как нам с мамой хорошо живется без него.
Дрожа от страха, я отправился на свидания с отцом. Первый день ушел на то, чтобы завоевать мое доверие. Мы поехали в Старый город, отец катал меня на каруселях, покупал какие-то дорогие игрушки, чего обычно никогда не делал. Как позжн я узнал, на это ушли почти все его скудные сбережения. Дома от меня потребовали дать подробный отчет о проведенном дне. Мне показалось, что мама осталась недовольна тем, как быстро я проникался сыновними чувствами. Кто-то из знакомых видел как мы ехали на заднем сидении ЛИАЗа и он обнимал меня за плечи.
На следующий день мы пошли с отцом в фотоателье. Он пытался прижать меня к себе поближе, а я все время думал о том, что скажет мама, увидев этот снимок, и старался незаметно отстраниться. На фотографии у меня испуганный вид. Мне десять, отцу тридцать шесть. Через год он повесится.
Я напросился поехать с матерью на похороны. Телеграмма с известием пришла слишком поздно и на похороны мы опоздали. В доме его новой жены нас встретила тетя Наташа, дядя Женя и брат отца Виктор. Мы побывали на свежей могиле – стоял ноябрь и нас поливал редкий и неприятно холодный дождик.
Женщину, с которой отец зарегистрировал брак, звали точно так же как и мою мать – Алевтиной Павловной. Она рассказывала, что отец последнее время сильно скучал по сыну, и каким красивым он был перед смертью, и даже в гробу. Не скажу, чтобы у меня были какие-то сильные переживания по поводу его смерти. Мы подружились с сыном этой женщины, который был не намного меня старше. Он дал мне прокатиться на своем мопеде, и мы выкурили с ним по сигарете – взрослым было не до нас.
Я вернусь в этот дом сразу после армии, через пятнадцать лет. Я встречу этого мальчика уже возмужавшим, приехавшим на лето со своей семьей в отпуск из Якутии, где он работал на предприятии по добычи алмазов. Он проведет меня на могилу отца, которую без него я едва ли бы нашел – ни таблички с именем, ни фотографии на сваренном из металла, неокрашенном памятнике не было. Меня удивило, что вход в ограду был открыт – ветвь березы проросла сквозь решетки так, что закрыть калитку было невозможно. Отец, словно томясь от одиночества, приглашал зайти к себе всякого встречного.
Мы вошли в ограду, я вырвал выросший мне по грудь на могиле бурьян, а потом мы с моим спутником выпили на палящем зное «чекушку» водки, которую я захватил с собой. Июльское солнце стояло в зените и меня изрядно развезло.
На выходе из кладбища я обратил внимание на большой храм, который запомнил еще со времени своего первого приезда – мама тогда дала какой-то нищенке мелочь на помин души. Здесь, глядя на его внушительные своды, меня посетила мысль: будь отец хоть чуточку религиозен, это могло бы его остановить.
После его смерти, мать озаботилась тем, чтобы выявлять и искоренять во мне признаки проявления характера, указывающие на дурную наследственность. Важно было воспитать меня так, чтобы я ни в чем не напоминал отца. Поскольку главными моими воспитателями были ее подружки, то я считаю большой удачей, что меня не воспитали девочкой. Я, надо сказать, этому успешно сопротивлялся. Уже в пятом классе я задружил с дворовой шпаной, научился курить, пить вино, стоял на шухере, когда они грабили сараи и строительные вагончики. К воровству меня не тянуло. Во мне не было жажды наживы, мне никогда не хотелось ничего себе присвоить. Мне больше нравилось разрушать. Мне нравилось бить стекла, бродяжничать, весть себя независимо. Матери не удалось воспитать во мне мужских качеств, я почти ничего не умел делать руками, я не разбирался в технике, меня не привлекали автомобили. Зато меня привлекал риск и опасность, полная свобода и дерзкие приключения. Я зачитывался Джеком Лондоном и мечтал стать военным моряком. Я устраивал побоища из солдатиков, выстраивая разношерстные полки друг перед другом и планируя широкомасштабные военные операции. Трусов и предателей я показательно казнил.
Дворовая компания привлекала меня тем, что я чувствовал себя своим среди этих запущенных подростков. Они принимали меня таким, какой я есть, а был я на самом деле гораздо более интеллектуально развитым, чем многие из них, несмотря на то, что нас разделяло несколько лет разницы. Я предпочитал компании по-старше, расчитывая получить там поддержку и покровительство, на которую не мог расчитывать в семье.
Я привык к дворовым дракам и не считал их чем-то из ряда вон выходящим. Однажды я пришел домой со сломанным носом и в залитой кровью майке. На вопрос: что с майкой, я ответил, что пролил на нее вишневый сок. Когда меня приперли к стенке, и стало понятно, что это все-таки кровь, я утешил мать тем, что кровь не моя, а моего противника. В тот день я бился с подростком на четыре года меня старше. Ему удалось своим весом подмять меня под себя и в течении часа методично избивать, пользуясь моей неспособностью сбросить его с себя. В ярости я прокусил ему бровь и кровь из раны хлестала мне на лицо. Когда исход поединка стал очевиден и он отпустил меня, я тут же набросился на него вновь, пытаясь ребром ладони переломить ему кадык – этому приему меня научил тот самый еврей-сожитель, утверждая, что он ведет к неминуемой смерти противника. Несмотря на избыточный вес, мой противник проявил завидную ловкость и вовремя пригнулся, а убийственный удар не достигнув своей цели, просвистел у него над ухом. Ярость способна сделать из меня убийцу, из всех средств я выбираю самые верные, жаль только что их эффективность оказывается слишком преувеличенной.
Каждое лето я проводил в пионерлагере. Считалось, что отдых на свежем воздухе укрепляет организм ребенка. На самом деле, это был удобный повод, чтобы избавиться от меня на лето. Молодая женщина нуждалась в личной жизни. Я уже даже не помышлял о какой-то альтернативе, пока однажды не оказался в отряде с подростками на два года себя старше, вместе с сыном маминой начальницы Андреем, который стал мои старшим другом и наставником. У Андрея тоже была дурная наследственность, его отец – первый муж Валентины Авдеевны – был алкоголиком. Андрей был рослым, сутулым подростком, он испытывал трудности в произношении речи, из-за чего пролучил прозвище Му-Му. Стоило мне с ним пообщаться, как я невольно начинал заикаться, подражая его манере, которую находил забавной. Андрей научил меня курить, но мои ожидания, что дружба с ним станет для меня своего рода инициацией – входом в мир взрослых мальчиков, не оправдались. Вместо того, чтобы служить мне защитой, он любил развлекатся тем, что натравливал на меня подростков постарше, которые доводили меня до бешенства. Однажды я в ярости избил одного из них так, что шутки прекратились сами собой, но на следующую смену в лагерь пришли настоящие садисты. Мальчики-переростки, одному из которых было шестнадцать, а другому семнадцать лет, устроили из старшего отряда второй смены настоящий концлагерь, избивая всех по очереди, стравливая подростков друг с другом, использовали в том числе и приемы сексуальных унижений. Так они заставляли подростков открыто мастурбировать, собирая сперму для того, чтобы «зачморить» старшего воспитателя. На групповой фотографии отряда мое лицо покрыто синяками, у ребят по-старше тоже довольно унылый вид, практически никто из мальчишек не избежал наказаний за ту, или иную провинность. Через две недели, когда мать приехала меня навестить, я молча собрал вещи и категорично потребовал ее меня забрать из лагеря, не объясняя причин.
Закончилась эта история совсем плохо – групповым изнасилованием двенадцатилетней девочки, в котором непосредственную роль организаторов выполняли эти двое малолетних преступника. К несчастью для родителей, в преступление были втянуты и те подростки, которые при других обстоятельствах никогда ничего подобного бы не совершили. Система круговой поруки и кодекс молчания у подростков действовала весьма сурово, превращая слабых и трусливых в соучастников.