Больше я в пионерские лагеря не ездил, категорически отказываясь от предложения провести лето на свежем воздухе. Мне уже было одиннадцать лет и я мог настоять на своем. Время, когда меня подбрасывали знакомым, и когда я испытывал все чувства брошенности и отверженности, для меня закончилось. Я научился себя защищать, время пассивности прошло.
В череде людей, встречавшихся мне в детстве, далеко не все были настроены ко мне равнодушно и в моей жизни случались события, запомнившиеся мне своей абсолютно бескорыстной добротой и бескорыстием. Однажды, дядя Саша – муж одной хорошей знакомой моей мамы, работавшей в детском саду нянечкой, взял меня с собой на рыбалку. Своих детей у супругов не было, и я частенько захаживал к ним по дороге из школы поиграть с собакой во дворе их частного дома. Дядя Саша был настоящим рыбаком. Мы вышли на его лодке далеко в море, он дал мне в руки удочку и показал основные приемы ловли. Морем у нас называли Каховское водохранилище, образовавшееся на Днепре после строительства Днепрогэса. В тот вечер я вернулся домой с полным пакетом рыбы и раков, львиную долю которого составлял улов дяди Саши.
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, Александра Захаровна – супруга дяди Саши, предложила мне выбрать себе подарок ко дню рождения. Я признался ей, что коплю деньги на расклешенные брюки. До воплощения мечты мне не хватало около двенадцати рублей. Мы поехали с ней в ателье, я выбрал материал, и мне сшили на заказ брюки-клеш. В ателье нам неожиданно повстречалась мамина начальница, которая заказывала брюки своему сыну Андрею. Я поздоровался, и она очень корректно осведомилась у меня, что я здесь делаю. Было заметно, что мой ответ ее потряс: нянечка детского сада привела сына ее работницы в ателье, чтобы пошить ему на заказ брюки ко дню рождения!
Александра Захаровна подарила мне котенка. До этого, мне запрещали иметь в доме домашних животных. Я регулярно приводил бродячих псов, но папа был неумолим, приходилось собак отпускать. Котенок вырос в крупного кота по кличке «Барсик» – серый, полосатый как барс, очень самостоятельный – ходил гулять на улицу когда хотел, прыгая в форточку. Однажды, когда я вернулся после пионерлагеря, мне сказали, что кот пропал. Я тяжело переживал его исчезновение, мне не хотелось верить, что он попал под машину – кто-то рассказывал, что видел его труп на дороге. Я специально ходил его искать, но кот пропал бесследно.
Когда мы переехали из бараков в новую квартиру, знакомые мамы подарили мне щенка боксера. Я всерьез занялся его воспитание, самостоятельно носил его к ветеринару на купирование хвоста. Операция была жуткой, без наркоза, мне пришлось самому держать щенка, пока ветеринар резал ему хвост ножом.
Я приобрел книгу по служебному собаководству и приступил к тренировкам собаки. Когда щенку исполнилось четыре месяца, он чем-то провинился – то ли сделал лужу, то ли нагадил и мать выставила меня с ним на улицу, поставив ультиматум: найти ему нового хозяина. Уговоры не помогали, пришлось искать собаке новый дом. К счастью, щенка согласился взять соседский парень, старше меня на три года. У его родственников был свой частный дом, и боксера взяли его охранять. Несколько месяцев спустя, сосед появился во дворе с повзрослевшей собакой. Щенок вырос в породистого, поджарого пса с умной мордой и прекрасным экстерьером. Все пацаны во дворе были в восторге, он с удовольствием играл с ними, я любовался его скоростью и силой, но в то же время у меня было горькое чувство, что собака уже не моя. На кличку, которую я ему дал, он не отзывался, теперь он был «Боцманом».
У меня так и не сформировалась стойкой привязанности к животным, а мать, напротив, к старости окружила себя кошками и собаками. Как многие одинокие люди она заводила их без счету, мне ее любовь к ним была непонятна, я вырос и стал несентиментален. Привязанность людей к животным мне кажется слабостью, за которой часто скрывается внутренняя черствость и эгоистичность. Я на всю жизнь запомнил, как в тринадцать лет у нас на Сахалине окотилась приблудившаяся кошка, и мать приготовила ведро с водой, чтобы их утопить, но я не позволил ей этого сделать. На следующий вечер она вручила котят мне, и велела от них избавиться, иначе я могу домой не приходить. Котята были слишком малы, чтобы выжить без кошки. Не знаю, почему я столь серьезно воспринял эту угрозу. Я вышел на погруженную во тьму улицу с котятами запазухой. Не зная, что мне делать, я пошел в сторону реки, но была уже зима и река замерзла. Я вышел на мостик, и после некоторого колебания, стал бросать котят вниз на лед. Я помню этот звук удара тела об лед. Котята не издали ни единого писка. Домой я вернулся опустошенный. Не знаю, стоило ли об этом вспоминать, но я думаю стоило, чтобы понять, что жестокость не приходит в нашу жизнь из ниоткуда, ее в нас кто-то воспитывает, чаще всего это самый близкий к нам человек – тот, кто действительно имеет возможность оказать на нас влияние. Мы многое себе прощаем, или культивирую в себе легкомысленность, быстро стараемся забыть о неприятных для нас моментах, о которые к несчастью застревают в нас на всю жизнь.
После моего категорического отказа от пионерлагерей, лето я проводил с дворовой шпаной на водохранилище. Здесь я научился плавать. Летом водохранилище цвело и после купания отдыхающие выходили из воды покрытыми с ног до головы зеленой слизью. Вода в районе дамбы была чуть прохладней и чище. Подростками мы ловили здесь раков, а затем отогревали свои тощие тела на раскаленных от солнца валунах. Тут же на берегу, мы поджаривали добычу, прикуривая от костра «стрелянные» у прохожих сигареты без фильтра.
После пятого класса я решил уйти из дома. Поводом послужил конфликт с матерью, у которой появился новый сожитель, решивший всерьез заняться моим воспитанием и наложивший запрет на мои бесконтрольные гулянья. Я подговорил своего друга Кольку Субботу, который был старше меня на четыре года, отправиться в путешествие вместе. Он с легкостью согласился. Мы уехали на вокзал и сели в товарный вагон, который под вечер тронулся. «Тот не был ребенком, кто хоть раз в жизни не уходил из дома» – эти слова Джека Лондона я твердил про себя как заклинание. Воздух свободы и скорость мчащегося в ночи вагона опьяняли, хотелось ехать как можно дальше от дома, все равно куда.
Поезд увез нас за сто пятьдесят километров в Запорожье. На станции нас пытались задержать милиционеры, но мы спрятались в открытой платформе, перевозившей гравий. Ночью пошел дождь, и мы с Колькой вымокли до нитки и перепачкали верхнюю одежду.
Утро мы посвятили поиску средств пропитания. Колька украл бутылку пива. Я пива не пил, зато, сдав опорожненную им тару, купил две булочки. Мои вельветовые туфли не выдержали ночных испытаний и расползлись. Стало понятно, что до Черного моря в них не доехать. Меня начинали терзать мысли о том, что сейчас думает моя мать, и время от времени на меня накатывали приступы раскаяния. Мы решили вернуться в Никополь вечерней электричкой.
Спустя сутки после своего бегства, грязный и оборванный я появился на пороге своей квартиры. К этому времени мать уже обошла все подвалы нашего микрорайона, обзвонила морги и больницы города и побывала в милиции. Для Кольки все обошлось более-менее благополучно. Его родители ругали только за то, что он связался с малолеткой.
Единственным бонусом того приключения стало то, что мужик, с которым у матери начали складываться серьезные отношения, решил не связывать свою судьбу с женщиной с проблемным подростком, сел на свой красивый красный мотоцикл «Ява-Спорт» и вскоре уехал на нем из нашей жизни навсегда.
После школы Колька пойдет работать на кирпичный завод и начнет играть в карты на деньги. Наши с ним бессмысленные скитания по району в поисках приключений прекратятся – Коля станет солидным работягой, увлеченным серьезными делами. Эти дела вскоре вскроются и Кольке дадут четыре года колонии. В сущности, за пустяки – мой бывший товарищ вскрывал автомобили, выдирал из них магнитолы и сбывал их барыгам. Из тюрьмы он уже не выйдет – Колю зарежут. Но меня к тому времени в Никополе уже не будет – мы с мамой соберем контейнер, сдадим квартиру и уедим из Никополя на Сахалин.
У этого решения о резкой перемени участи, не было какого-то серьезного повода. Быть может, свою роль сыграло все более возрастающая отчужденность меня от дома – мать была уже не в силах повлиять на мое поведение. А может, ей – молодой красивой женщине захотелось плюнуть на все и покинуть захолустную украинскую провинцию, чтобы испытать судьбу на новом месте. Для меня же, этот случай стал опытом проявления свободной воли человека; примером того, как можно в любую минуту вырваться из плена условных препятствий, и самостоятельно изменить вектор своей жизни.
Глава 2. Южный Cахалин.
Сахалин это остров. Остров – слово говорит само за себя. Остров на краю земли. Сопки, туманы, леса, медведи, лосось. Место, словно созданное специально для таких, склонных к бродяжничеству подростков, как я. Здесь никого не удивляло, что ты хочешь сорваться в лес, в тайгу, пройти неизведанными тропами, покорить вершину. Здесь можно было шляться в лесу часами, до изнеможения. К подросткам на острове относились почти как к взрослым. Никто не занимался их перевоспитанием, потому что они с детства включались во взрослую жизнь: ловили рыбу, копали картошку, помогали выращивать овощи на огородах, собирали в лесу ягоду и грибы, ходили за папоротником и черемшой.
Я приехал на Сахалин с Украины, и для меня такая жизнь была в диковинку. Меня манили сопки, манила тайга, я чувствовал запах свободы, который веет над этими местами.
Мы поселились в поселке Луговое – спутнике Южно-Сахалинска. До города ходил автобус, поселок был в получасе езды от областного центра. Мама устроилась работать в детский сад методистом, там нам дали комнату в общежитии. Я пошел в школу с двухнедельным опозданием, так как при перелете на остров, мы делали небольшую остановку в Иркутске. В Иркутске мы останавливались в доме моей тетки, которая вышла замуж за милиционера и родила от него ребенка. Милиционер мне понравился, был он разбитным, веселым, вместе мы окупировали комнату, в которой жил дед Вася – теткин отец, читали до рассвета Мопасана, курили папиросы. Мама жила в комнате с Томой. Где жил дед было непонятно. Он изредка приходил откуда-то под утро, неухоженный и словно чужой. Когда я спрашивал Юру, почему деда почти никогда нет дома, он отвечал мне, что он устроился сторожем на мясокомбинат и там проводит почти все свое время. Дед сильно заикался после перенесенной на фронте контузии и страдал приступами эпилепсии. При первой же встрече с ним, когда мы с мамой ждали прихода Томы с работы, дед пользуясь осутствием зятя, тут же рассказал нам какой он настоящий фашист, мучает его, избивает и даже связывает веревкой. По деду было заметно, что он сильно выпивает, поэтому мать не отнеслась к его словам серьезно. Мне было странным такое отчуждение от деда, поскольку я помнил, что бабушка относилась к нему с теплотой и прощала его чудачества и запои. После ее смерти, он словно потерял всякий смысл жизни, он стал никому не нужен. Когда говорят о ветеранах, я всякий раз вспоминаю деда Васю, и других искалеченных войной инвалидов, которых в детстве я много видел, побирающихся на мостах и вокзалах.
Юрка со смехом рассказывал, как однажды дед одел его форму и поехал в магазин, в который только что отгрузили колбасу с мясокомбината, и стал требовать от продавцов предъявить товар. Продавцы не знали что делать. Дед мало походил на милиционера, и всерьез продавцы его не приняли, но все-таки, из уважения в форме бить его не стали. Случайно зашедший в магазин сосед вызвал зятя, и тот хладнокровно загрузил тестя в коляску мотоцикла и увез домой.
Через год поедет куда-то под Красноярск в деревню свататься и там умрет у чужих людей.
«Жил грешно и умер смешно» – так кратко подвела итог жизни отчима моя мама, вернувшись с похорон.
В седьмой класс я шел без учебников, так как оставил их вместе с портфелем в Иркутске. У меня не было даже формы, одет я был в зеленый свитер, служивший долгое время предметом раздражения у школьной администрации. Впрочем, педагоги были люди с понятиями – приезжающие на Сахалин переселенцы зачастую не имели возможности сразу приобрести все необходимое для жизни. Сюда ехали на заработки со всего Союза, и для обустройства на новом месте им требовалось время.
В первый день по дороге в школу кто-то из школьников угостил меня «беломориной» и после пары затяжек я с трудом мог объяснить, какой класс мне нужен, потому что никотин парализовал мои речевые центры.
Я был готов к тому, что мне придется завоевывать свой авторитет кулаками, как это было принято на Украине, когда в классе появлялся новичек. К своему удивлению, меня встретили доброжелательно, несмотря на то, что среди одноклассников я заметил много ребят моего роста, и явно не уступавших мне в физическом развитии. Мне было тринадцать лет, но выглядел я старше своего возраста. У меня уже вовсю пробивались усы, я носил длинные волосы и расклешенные по моде тех лет брюки. Продавцы в магазинах без лишних вопросов продавали мне сигареты и вино.
В школе были свои авторитеры, среди которых выделялась группа корейских подростков, старше меня на два года. Корейцы составляли примерно тридцать процентов населения поселка, но благодаря своей сплоченности, им удавалось брать верховенство над более разобщенными русскими мальчишками. Внутри класса никакой враждебности между русскими и корейцами не было, первым моим товарищем и соседом по парте стал Сергей О, но вот корейцы старших классов восприняли мой приход с ревностью и вскоре выбрали своей мишенью для мелких издевательств и унижений. Скорее всего основной причиной их регулярных наездов была конкуренция за внимание девочек нашего класса, которые выгодно выделялись своими развитыми формами даже среди старшеклассниц.
С Сергеем мы часто ездили гулять в Южно-Сахалинск, где он вместо посещения изостудии, спускал отпущенные матерью деньги на сигареты и мороженное. Для этих вояжей он выряжался в кожанные штаны, и мы, гуляя по центральным улицам областного города, наслаждались произведенным на горожан эффектом. Мода тех лет была куда скромней и любое отступление от стандартов в одежде воспринималось как вызов общественному вкусу.
Благодаря Сергею я познакомился с бытом и кухней корейской семьи и даже однажды осмелился похлебать суп, приготовленный из собаки.
Серега был крайне наивным парнем, он принял обложку моего дневника, который на украинском языке именовался «Щоденником» за некий фирменный лейбл, и предлагал мне за него пятнадцать рублей. Я не соглашался лишь из соображений порядочности, так как знал истинную цену этому «диву» и не желал пользоваться простодушием своего товарища.
В классе был еще один новичек, учившийся до этого в престижной школе c углубленным изучением английского языка – Мишка Попов. Отчим Мишки ходил в загранку, откуда привозил ему американские джинсы и свежие хиты популярных западных исполнителей. Через него в наш поселок на краю земли проникали звезды зарубежной эстрады, задолго до того, как они появлялись на экранах телевизоров. Мишка был атлетически сложенным красавчиком, и если бы не его демонстративное высокомерие, то он не знал бы отбоя от девчонок.
Когда отчим в очередной раз привозил Мишке обновки, он надевал новые джинсы, брал в руку банку с Кока-Коллой, набивал рот жвачкой и шел по центральной улице поселка в сторону моего общежития, чтобы похвастаться своим крутым прикидом. Порой с ним случались непредвиденные несчастья, вроде случайной встречи со сбивающимися в стаи корейцами, которые ломали ему весь кайф. Однажды мы выехали с Мишкой в Южно-Сахалинск и, гуляя по парку, попались в выставленную на нас в кустах ловушку, основной целью которой были новые джинсы Мишки. Штаны Мишка не отдал, но зрелище его унижения было жалким. В тот раз он отделался тем, что отдал грабителям солнцезащитные очки, стоившие на черном рынке порядка двадцати пяти рублей. Поскольку у меня брать было нечего, я чувствовал себя хоть и униженным, но более свободно. По еще приобретенной на Украине привычке я не выходил из дома без перочинного ножа, но ни разу не осмелился его пустить в ход, кроме отдного случая, когда я всерьез напугал Кольку Субботу ножом, когда он попытался применить против меня кулаки в дворовом конфликте.