Андрей Измайлов
Форс-мажор – навсегда!
Нет и не может быть лучшей школы жизни и человечности, чем катастрофы.
Я давно заметил: когда от человека требуют идиотизма, его всегда называют профессионалом.
© Измайлов А.Н., 2017
© ООО «Издательство «Вече», 2017
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017
Сайт издательства www.veche.ru
Часть первая
…Об оставленных вещах немедленно сообщайте по прямой связи «пассажир – машинист».
– Нам – сейчас!
– Не сейчас! По прямой!
– Крезя! С головкой дружишь?! Куда – по прямой?! Нам – переходить! На схему глянь!
– Что схема?! Что схема?! Она специально со смещением: станция слева, а на карте справа! Чтоб потенциального противника с толку сбить, деморализовать!
– Ага! Вован, прикинь! Взвод «коммандос» типа Шварца – в вагоне. С гранатометами, со всеми прибамбасами. И спрашивают: «Это «Сенная»? – Не! «Садовая»! И – абзац! Они – деморализованы! Бери голыми руками! Га-га-га!!!
– Хва орать! Ну, хва, ну! Мента на вас нет!
– Вон мент, вон! Сидит! Дяденька, заберите хулигана! Слабо, дяденька?!
– Хва, сказал! Вперед, ну!
Технологический институт. Переход на Московско-Петроградскую линию.
«Техноложка» – узловая. На узловых станциях людской поток традиционно стремителен и неуправляем. Особенно по утрам. И по вечерам. В час пик.
– Не сейчас!
– Сейчас!
Ораве подростков (скорее переростков!) было именно «сейчас». Кирзовые косухи, банданы с черепами по черному полю, поллитровый баночный «Амстердам» на каждого, блажной гомон…
Табло над тоннелем смаргивало: 16.40.20 (.21,22,23). Ещё не час пик. Уже ранний вечер.
Самое время для оравы подростков-переростков – на Московско-Петроградскую линию. Им до Парка Победы, до СКК, до спортивно-концертного комплекса:
Там – кумир!!! А кумир-то голый! Ну, в штанах. Не скрывающих, но подчеркивающих.
Самое то!
Топот!
Пот в пазухах.
Патлы. Запах. Затхлый…
Оргазменный рев в микрофон. Экстази.
Откровенные фрикции.
Мужж-жиккк! Спортивно-концертный! Децбеллл!!!
Мы – как ты! Ты – как мы!
– Нам – сейчас!
Вагон опорожнился…
Краткий миг салонной полупустоты. Все, кому надо, уже вышли – все, кому надо, ещё не вошли.
Сивогривый пенс в замусоленной ветровке, назло всем читающий газетку «Правда», схрустнул ее пополам и скосил глаз влево и вниз – на черную дорожную сумку-раскладушку «beskin» с изменчивыми габаритами – хоть кейс-атташе для деловых бумаг, хоть сундук мертвеца для пятнадцати человек, йо-хо-хо!
«Beskin», отформатированный под средней величины саквояж, очевидно, не был «оставленной вещью». «Beskin» с приспущенной на дециметр «молнией», очевидно, принадлежал соседу слева, очевидному воину – покоился у того в ногах.
Что воин – это воин, ощущалось за версту.
Бушлат-камуфляж – без знаков различия, без погон.
Брюки лишены форменного ранта.
Высокие тяжелые ботинки со шнуровкой – и дачники-огородники в таких грязь месят. Весна, знаете ли!
Владелец саквояжа – не дачник, не огородник. Воин. Не «коммандос» типа Шварца, но весьма и весьма… Балбес в «косухе» почти угадал: «Вон мент, вон! Сидит!»
Сивогривый пенс сварливо и наставительно сказал:
– А сумку надо за ручку держать! Или на колени ставить!
Дай пенсу волю, он бы все и вся поставил на колени. Что там сумка! Он из ныне бессильных, но громкоговорителей. Сев на «Лесной», всю дорогу провозглашал: «Сволочи! Банда! Воры!» Тихо сам с собою я веду беседу. Только громко. Реагируя на «Правду», одну только «Правду» и ничего, кроме «Правды». На «Сенной» старикан притих, когда ввалились рок-фанаты. Уровень их агрессивности в совокупности выше. Можно нарваться. Притих старикан ненадолго – «Техноложка», «Нам – сейчас!»
– Я говорю – сумку!
Воин отреагировал – никак не отреагировал. Где горох и где стена…
Брошенные здесь же опустошенные банки «Амстердама» потенциально куда опасней саквояжа средней величины, имеющего владельца. Покатится пустая жестянка, выпадет вниз, застрянет между токоведущим рельсом и металлическими частями путей – из искры возгорится пламя. И кроме того! Есть гарантия, что все они, банки, пусты, что одна из них не набита тротилом? А где те, которые? А сошли на предыдущей. Пацаны совсем! Да? В Чечне пацаны и помладше способны на…
Вагон вновь заполнился до прежней тесноты.
Осторожно. Двери закрываются. Следующая станция «Балтийская». Балтийский и Варшавский вокзалы.
– Вешать! Вешать! – зычно огласил пенс, тщетно провоцируя народ. Дайте только повод…
Народ благоразумно безмолвствовал.
Тронулись.
– Воры!!! – упрямо рявкнул старикан.
Нет, никто не хотел давать повод…
Хотя… От «хвостовых» дверей донеслось:
– Люди добрые! Не подумайте, что мы вас обманываем!.. – ноюще, тоненько, но пронзительно, перекрывая грохот состава.
Пенс навострил ухо. Не повод. Причина! Для праведного негодования. Пусть только приблизятся!
– Сами мы не местные…
Именно! Понаехали, понимаешь! Преступный режим полгода пенсию не выплачивает, а чучмеки остатний рубль норовят выпросить.
– Поможите кто чем может. Мы беженцы. Дом наш разбомбили в Гурдемесе, жена погибла под обломками, пятеро детей осталось. Двое – инвалиды. Мы пешком шли. На дорогу денег нету, на лекарство тоже. Кормить сирот не на что.
Худосочный грязноватый мужчина с пугающим фурункулом на щеке. Упитанный грязноватый годовалый дитенок, увязанный в шаль – на манер рюкзака, только не сзади, а спереди. Малорослые грязноватые стригуще-лишайные мальчик-с-девочкой – дети до шестнадцати, пущенные авангардом, с ладонями-лодочками для настырного востребования.
Кто игнорировал процессию (да, но как?! если тебя теребят за штанину! и теребят, и теребят!), кто жертвовал сотню-другую (лучше добровольно, а то ведь захватают септическими ручонками!), кто протискивался вперед и вперед (пока убогие нагонят, глядишь, и остановка! Там перескочить в предыдущий! Ну их!)
– Люди добрые! Не подумайте, что мы вас обманываем…
Полным придурком надо родиться, чтобы не подумать. Акцент, вернее выговор, у несчастного абсолютно не соответствовал уроженцу Гу… как-как?.. Гурдемеса. Беженец, а беженец, ты хорошо помнишь, откуда бежал? Из Гурдемеса? Не Гудермеса?.. Всяко рожицы у мальчика-с-девочкой в коричневых липких пятнах не из-за дерьма, которого они с голодухи наелись, – из-за «марса» со «сникерсом».
Мнимый вдовец передвигался шаркающе, скорбно… расчетливо: один перегон – один вагон. Хронометраж вычислен и отработан месяцами. Годами!
– Мы пешком шли…
Седогривый пенс изготовился. Сидел он у средних дверей, в точности посередине, на полпути «беженцев». Ну?! Ну?!
Заминка. В двух шагах от старикана породистая дива в приталенном красном пальто уронила в ладонь девочки монетку. Та дежурно поклонилась и пошла было дальше, но вернулась – обидчиво и уличающе выставив щепоть с монеткой напоказ (финская марка).
– Что? – переспросила дива, чуть морщась от внутритоннельного шума. – Не деньги? Не деньги – давай обратно.
Попрошайка заметно растерялась. Фурункулезный папаша на подобный случай не инструктировал.
Верно! Породистые дивы, роняющие мелкую валюту на бедность, в метро не водятся. В иномарках они водятся. А то и водят. Стодолларовая укладка волос, профиль с претензией на индианку – вплоть до намека на усики, фигура – шахматный слон. Не дешевая блядь, но дорогая содержанка. Однако вот, в метро… Так случилось. Ей – всего остановку. Она не сядет, нет (воин минуту назад привстал, выразив готовность уступить место, – спасибо, нет!).
Попрошайку заклинило. Попрошайка нуждалась в помощи старшего. Но папаша не имел права даже на мгновение выйти из образа и мимикой скомандовать: «Цапай! Цапай!»
А дива-индианка откровенно забавлялась:
– Берешь? Или?
Старикан-«правдист» накалился от нетерпения, секунды не хватило взорваться: «Не издевайся над ребенком, стервь!» (Дай мне! Это мое!)
Секунды не хватило. Экстренное торможение! Резко сотрясло. Качнуло. Все стоящие не повалились только потому, что некуда – плотно. На всякий случай воин успел выставить руку – обводяще, гасяще – принять «шахматного слона» в красном приталенном пальто. Ничего личного. Рефлекс. Да, фигура у дивы действительно!..
Монетка-марка прыгнула из пальцев дитенка, блеснула в воздухе и беззвучно канула в толпе.
Поезд снова качнулся – в противоход. И стал притормаживать. Уже плавно. Притормаживать, притормаживать, притормаживать… пока не замер окончательно.
Заползла тишина. Если до того кто-то и пытался общаться, надрывая голосовые связки под стук колес, то тут – как выключили звук.
Заполз густой запах горелой изоляции. Не учуял бы только хронический гайморитчик. Но – обеспокоенно внюхиваться, зажимать нос, паниковать: вдруг пожар?! Если не замечать, то как бы и нет. Не накликать! Авось и на этот раз пронесет. В метро подобные внезапные остановки посреди тоннеля – сплошь и рядом! Просто регулирующие светофоры. А вонь – от нагрева тормозных колодок, не от изоляции. Какая вонь, где вонь? Битком набито хроническими гайморитчиками. Чего не чувствую, того и нет.
А через долгую минуту погас свет. Никто не шелохнулся, никто не обмолвился словом. Неразборчивое бормотание рации в кабине машиниста и сдержанное дыхание соседей по несчастью.
О несчастье никто пока не заикнулся! Перетерпеть! Сейчас тронемся столь же неожиданно, как стопанулись, и забудем еще до прибытия на следующую станцию. Впервой ли?!
Никто не заикнулся, да. Но мысли-то, мысли куда девать?!
Вагон метро полностью сгорает за пятнадцать минут.
Паника губит всех еще раньше, чем собственно пожар.
Спокойствие, только спокойствие!
Сообщить о возгорании по громкой связи… Это – раз.
Не выпрыгивать наружу. По инструкции оповещенный машинист обязан прежде всего обеспечить эвакуацию. Проще всего это сделать, доведя состав до ближайшей остановки, даже если он горит… Это – два.
Когда и если пути повреждены или двигатель неисправен, тот же машинист сообщит об эвакуации по той же громкой связи. И тогда и если технические системы метрополитена отключат токоведущий рельс. Только потом – высадка… Это – три.
В тоннеле ни в коем случае не касаться любого металла или кабеля, держаться на бетонке. При неожиданном движении состава (мотор на последнем издыхании сработал?) успеть вжаться в нишу тоннельной стены – там места хватит… не всем, но успевшим… Это – четыре.
Начинать ликвидацию пожара подручными средствами – огнетушителями в том числе. Учитывая: места их хранения заварены наглухо, во избежание теракта… Это – пять.
Раз-два-три-четыре-пять! Кто рискнет пойти гулять?!
Плюс – непрошеные аналогии:
московский прецедент десять лет назад – небольшое возгорание под вагоном, а в результате серьезное ЧП. Вместо того чтобы вывести поезд к ближайшей станции, машинист остановил его на полпути, высадил всех. Прибывшие пожарные еле отыскали место происшествия, а дым заполнил не только тоннель, но и станции;
бакинский кошмар пять лет назад – еще хлеще! И горящий состав остался в тоннеле, и токоведущий рельс не озаботились отключить. Итог: половина погибших – от электрошока, не от ожогов;
токийская душегубка – газовая атака клевретов Секо Асахары, Аум-Синрике, зарин…
Время – вещь необычайно длинная. Жизнь коротка, минута вечна.
Стояли. В темноте и тишине, казалось, плюс-минус бесконечность.
Вонь загустела до осязаемости. Нервы напряглись. Малейший намек на страх, вскрик…
Стояли.
Сдержанное покашливание.
Шуршание – замарашка рыщет по полу? Монетку-марку нащупывает?
Короткий рык – тьма породила невесть какого монстра? Экспрессивный пассажир своеобразно выразил нетерпение: мол, доколе?!
Чей-то самозащитный смешок. И…
…вскрик.
Вот оно! Истошный, откровенный, как перед смертью:
– Пусти!!! Пусти!!! – фистула в центре вагона. – Ааа-уыыы!!!
Ребенок? Животный ужас зачастую и баритоны подбрасывает до дисканта.
– Господи-боже-мой! Господи-боже-мой! Господи-боже-мой! – по нарастающей запричитало откуда-то из глубины. Женщина-истеричка.
– Машинист!!! Машинист!!! – сорвался и заголосил мужик-истерик. – Горим!!!
Началось! Цепная реакция. Еще миг-другой, и содержимое вагона превратилось бы в разнородную, но массу – визжащую, давящую, пузырящуюся, булькающую. Не люди – содержимое.
И тут зажегся свет. Состав опять дернулся. Покатил, покатил, набирая прежний ход. Пронесло! Пустое.
Домохозяйка в летах (женщина-истеричка) конфузливой кривоватой усмешкой призналась окружающим: идиотка я, идиотка! А что вы хотите, если… Правда, держась за сердце.
Не лишенный лоска массивный атлет в реглане (мужик-истерик) хмуро и недоуменно обсмотрел стоящих рядом: кто здесь только что вопил? не вы? и не вы? я-то доподлинно знаю – не я! угу, значит, навеяно…
Все бы тем и кончилось, когда бы не истошный детский крик (да! детский!), не утихший с включением света.
Сивогривый пенс вцепился пальцами в ухо нищенствующего мальца – выкручивал, выкручивал. И, побивая стригуще-лишайную макушку газетой «Правда», свернутой в трубочку, орал не без обоснований:
– Воры!!! Воры!!! А-а, гаденыш! Попался!!!
– Ааа-уууыыы!!! Пусти!!! Пусти!!!
Замарашка, отложив поиски мелкой валюты, бросилась на помощь братцу – норовила ткнуть пенса пальчиком в глазик, скорострельно заплевалась, целясь в лицо.
– Люди добрые! Что он с ребенком делает! – воззвал папашка-вдовец, продираясь в толпе. – Ухи оторвешь, плохой! Что делаешь, плохой!!!
А ничего. Сивогривый волей-неволей прекратил крутить «ухи» – отмахивался от наскоков замарашки. Газеткой, конечно. «Правда» – единственное оружие! На помощь ему никто не торопился. Разве что мнимый вдовец. Но – не ему, не пенсу, на помощь.
Однако вызволенный малец не утихал:
– Больно! Дурак!!! Пусти!!! Рука!!!
Кто ж тебя держит?
Ручонка шаловливая по локоть была погружена в саквояж-«beskin» – тот, что у воина в ногах. Пользуясь темнотой, пацан сунулся внутрь, заранее приметив полуспущенную «молнию». А теперь дергал и дергал, но никак не получалось обратно.
Ловля мартышки! В пустую тыкву с дырочкой – банан. Примат – туда. Хвать! Но кулак застревает – отверстие маловато. Как входное – вполне. Как выходное – ни-ни. Только разжав кулак. Но в нем же банан! Жадность пагубна… Попалась!
Уместная аналогия. Но на первый взгляд: вот примат-щипач; вот чужая сумка; вот рука в недрах чужой сумки; вот бдительный ловчий, застукавший примата на месте преступления!..
На второй же взгляд: не так, не совсем так, совсем не так.
Пацан заверещал раньше, еще в кромешной тьме: «Пусти!!!» Пенс поймал паршивца за ухо позже – когда стало светло. А будучи атакован попрошайкой-сестрицей, и вовсе разжал крючья-пальцы. Но фистула не утихала: «Ааа-ууыыы!!!» Будто не банан в саквояже-«beskin» – капкан!
Владелец саквояжа сидел как сидел. Разве чуть побледнел. И лоб заискрился испариной. Если бы не столь явное олицетворение воина, впору диагностировать: явный испуг.
Кого и чего пугаться?
Воришку-заморыша? Тот сам в диком, вопиющем мандраже.
Или только что сгинувшего пожара-призрака? Сгинул призрак, развеялся. И запах горелого сквозняком на скорости выветрило.
Нет. Испуг – вряд ли. Просто лампы в вагоне мертвят цвета. Просто душновато в вагоне, а бушлат в самый раз для апрельской мозглости под небом, не под землей. Да элементарно – болеет он! Похмельный синдром – ноги ватные, безразличие к окружающему-происходящему, бледность и обильный пот. Симптомы налицо. Стресс гасится древним испытанным способом. Причин для стресса у нынешних армейских-милицейских – вагон и маленькая тележка. М-да, вагон. Метро…