– Это тебе не цветмет пиздить.
– Ахо-хо-хо-ойбля!! – искренне смеялся Петрушка на весь цех.
Я краем уха услышал, как Ленар грустно сказал Лёхе: «Если они остановятся и откроют свой разум для реальности, то сойдут со своих примитивных умов».
Мы лениво поднялись и принялись перекладывать лопасти от смесителя. Когда я поднял одну из них, стоявшая рядом лопасть свалилась мне на ногу. Из глаз вырвался сгусток энергии.
– Василий Алибабаевич, падла!
По пальцам на левой ноге разлилось тепло, и прошлась пульсация. Я взмок и отошёл в сторону. На ногу стало больно наступать. Немного отдохнув, я продолжил работу. А в обед глянул на пострадавший палец – он стал чёрным как негрское детство. Надо передохнуть…
Раз уж мы работаем бок о бок со студентами, передам еще один диалог, относящийся к каким-то не всегда расшифрованным для нас работягам:
– Куда Метан, кстати, пропал?
– Куда может пропасть самый не нужный человек на Заводе? Сократ Иваныч в гости пожаловал!
– Думаешь, его сократили? Я пару дней назад видел, как он мимо сто пятьдесят первого шёл и на столбы зачарованно глядел.
– Ха! Наверно за ним пришли. Он же не воспринимает уже людей. Всё, сделанное человеком, ему представляется в виде нагромождения невероятных оттенков и расплывающихся фигур.
–Точно! Помнишь, как он на смеситель смотрел? Как будто не аппарат видел, а гигантский полупрозрачный конус.
– Он даже звуки воспринимает иначе. Если над его ухом выстрелить из ружья, то он не услышит, а увидит звук в виде пролетающих мелких-мелких треугольничков.
– Ха-ха! Представляю ошарашенного Метана, открывшего для себя новый мир. В чёрной робе здоровый, полноватый старик, похожий на военного в отставке.
– Интересно, насколько мы близки к истине? – спросил Ленар.
– Мы попадаем в неё со стопроцентной точностью. Как говорил Дюар, сознание, как парашют, работает только в открытом состоянии. А мы всему открыты в отличие от… всяких там.
Наверно и про нас имел в виду, говнюк начитанный.
После обеда мы делали композиции клея. Брали две хороших партии и перемешивали в смесителе с одной плохой, так получались три средние. Таким образом Уравниловка добиралась до всех аспектов наших жизней.
Вокруг смесителя постоянно клубится облако клеевой пыли. Клей везде: под одеждой, в носу, под веками, на волосах.
–Метан же до Якутии добрался, – взвалив мешок на плечо, улыбнулся Лёха напарнику, – Перед ним находится гигантский конус, вокруг проносятся всевозможные сферы с огромной скоростью. Когда он дотронется до конуса, то эта привычная реальность вернётся в его сознание, и он сможет с семьёй справить Новый Год.
Ленар захохотал.
Они остались удовлетворены судьбой старика Метана и пошли к смесителю. По дороге встретилась Северная: «Сломался двигатель у смесителя, сейчас на склад пойдём металл разбирать. А пока минут сорок ещё отдыхайте».
И мы, довольные, вернулись в раздевалку. Петрушка, узнав про двигатель, как всегда рассмеялся: «А-ха-ха-хо-о-ойбля-а! Вот механики удивятся, что он столько проработал!»
Разбор металла на цветной, чёрный и на выброс был скучен и проходил под пристальным надзором Северной.
Петрушка с картофельным лицом и носом-уточкой уже хохотал возле первой железной кучи. Он идеальный актёр для Емели из сказки. У него молодая тёща, которая тоже работает где-то в недрах Завода.
– Чё, не пукает тёща, когда ебёшь её? – Наиль доводил Петрушку до полуобморочного смеха подобными шуточками.
– Это ещё чё, – отсмеявшись говорит Петрушка и опирается на лопату, – вон по телеку говорили, тёща от зятя залетела. На передачу всех троих с женой пригласили. Ха-ха-хо-ой! Смеху-то было, бля! Жене говорит: «Иди на хуй в магазин!», а сам тёщу валит! О-ойбля!
Петрушка долго смеётся, превращаясь в нелепую, переигранную пародию на самого себя. Ленар, улыбаясь, смотрит в сторону и тихо говорит:
– Почему вот такие люди, я заметил, сочетают в себе юродивую благость и вороватость. Возьми Рокки. 53 года, ведёт себя как ребёнок ведь, а барыжит чем ни попадя. Петрушка – полный идиот, а металла столько наворовал, сколько профессиональный вор вывезти не сможет.
– Может это одна из форм гармонии…, – Лёха задумчиво вытягивал самую лёгкую на вид трубу из кучи.
– Хм… Может.
– А! С утра, пока тебя не было, Песчанка сказал: «Ну и погода! В окно глядеть не хочется. Тяжёлый момент… тяжёлый момент».
– Ха! А я тогда умываюсь стою, он заходит, «чик-чирик» говорит и в углу копошится что-то. Больше ничего не сказал.
– В воробышка превратиться хочет, чтоб полезным быть.
– Походу.
Вдруг из одной мусорной кучи выскакивает мышь. Ленар под общий смех носится за ней с криком «лови её за руку!!» Он переворачивает все доски, под которые она прячется, и в итоге ловит её.
– Сфоткай меня с ней!
Пока Лёха достаёт телефон, мышь вгрызается в палец своего захватчика через перчатку, Ленар орёт и швыряет мышку об асфальт. Она умирает. Петрушка ещё сильнее хохочет и зачем-то предлагает раздавить её. Глупые люди часто жестокие. Ленар привязывает мёртвое тельце за ноги и подвешивает к подоконнику соседнего цеха. Я тщетно надеюсь, что мышь оклемается.
Идём собираться домой, немного уставшие. У входа в 151-ый стоят мужики во главе с Медляком.
– Щас смешной момент был, пока срать ходил, – Ленар тихо говорит, – Медляк же вон вернулся, его вызвали, походу. Идёт, со всеми здоровается. Песчанка ему говорит: «Привет. Как дела?». Медляк молча дальше проходит. Песчанка вслух: «Не слышит наверно». Следующий Рачок здоровается: «Здорово», – говорит. Медляк отвечает ему: «Здорово». Песчанка сзади говорит: «А, слышит, оказывается!».
–Ха! Заклятые враги же они. Медляк – представитель апатичного зла, держит в своём подчинении большинство соглядатаев путём шантажа и пыток.
–А Песчанка спасает кого может.
Подходим к ним, здороваемся.
–Ну как тут? Чего новенького?
Ощущение, что голос даётся Медляку с трудом. Большие очки на грубом старческом лице, военная кепка.
–Да ничего. Тут мешалка сломалась.
Медляк хмыкнул и зашёл к себе. Возле его кабинета примостился на тележке сверхсуровый соглядатай.
–Смотри, какой злой!
–Ты чувствуешь!? – я встрепенулся. – Травой же пахнет!!
– Сто пудов, ебать! От Медляка же!
Мы удивлённо смотрим друг на друга, даже студенты принюхиваются. Да, пахнет шмалью. Неужели пенсионер ходит, косяки дует?? Лёха ржёт:
– Ща прикинь, заходим к нему резко, пакетище такой достаёт.
– Ха! Спроси-ка у него сигарету.
Как по заказу Медляк выходит из своей каморки. Ленар хочет спросить, но произносит только «Вы к…». Медляк не слышит и поворачивает за угол. Оттуда раздаётся весёлая татарская музыка.
– Мы же только, блядь, понюхали, а нам музыка мерещится! Представляешь, что у него в голове!
– Вечный Сабантуй! Он идёт тут по коридору, соглядатаям глаза ключом подкручивает, а ему-то кажется, что он молодой по полю выхаживает. Лето. В играх участвует. Девушек на сеновал валит.
–Ха-ха! Точно, бля! Ну Медляк!!!
Переоделись, идём с Наилем домой. На душе немножко тёпленько. Вокруг изъеденные временем и химией здания, на крышах торчат небольшие деревья. Пейзаж поедал нашу фантазию, оставляя в ней свои продукты пищеварения.
ВИЛЫ.
(Наиль)
Назваться Наилем Гарифуллиным и полезть в кузов. Пусть студенты и Айрат там копаются. Делаю вид, что помогаю, чтоб засветиться перед Северной.
– Наиль! Помоги ребятам!
Ну и слякоть тут. С трудом вскарабкиваюсь на кузов, Ленар тянет руку в резиновой «кислотной» перчатке и помогает подняться. Поймали также несколько зазевавшихся «бродов» (так мы называем в нашей заводской иерархии тех, кто бродит по заводу, выполняя указания начальников) и они уныло плетутся к машине, держа осевшие склизкие мешки, с которых стекает жижа неудавшегося клея. В запорошенных липким снегом старых телогрейках, бесформенных ботинках, сгорбленные плетущиеся броды похожи на зомби. Броды несут свою пожизненную вахту на заводе этой жизни, уже близки, как правило, к старости, но встречаются и исключения, вроде меня и Айрата. Их задача – отбродить день. Не опоздать с утра, не попасться особо ревнивым сторонникам работы из числа руководства, спрятавшись где-нибудь в закутке коридора, и провести до обеда время, делая вид, что занят каким-то долгосрочным «проектом» вроде отбивания от нержавеющей трубы молотком сварочной окалины, оставленной нерадивым сварщиком по кличке Хохол. Это называется у нас проебаться. Олдовые проёбщики со стажем бродства лет по двадцать умеют существовать практически невидимками, годами паря в параллельной реальности, появляясь перед начальством лишь в коридоре бухгалтерии в очереди за зарплатой, мусоля в кармане «корешок». Они смогли создать для себя места силы, тропы, не пересекающиеся с посторонними взорами, будучи, тем не менее всегда на виду… Например, электрик 151-го – Володя, по кличке Грач. Он в своей каморке безвылазно умудрился просидеть лет 20. И хрен ты выкуришь его оттуда. Максимум выползет, ворча, лампочку поменять. И в честь 8 марта или 23 февраля, когда в раздевалке стол накроют, выйдет дёрнуть стопку-другую с селёдкой. А один раз вообще удивил – мастеру позвонил с утра, когда тот за рулем на завод ехал, и говорит: «Костя, я не выйду, чё-то я сегодня слабенький».
В кузов трактора шлепаются мешки. Броды тянут их из огромной кучи у цеха и волокут по снегу к трактору. Беспристрастным надзирателем стоит Северная, в ее голове тоже тикает время, но совсем по-другому. Там, где у нас – дотянуть до обеда, у неё – выполнить задачу. Причем, ближе к концу мероприятия в голове будет готов план новой работы. Порой поутру пробирает унылая тоска как в детском саду перед приближением деда Мороза к тебе, когда, огласив список работ на день, она бодро добавляет: «Ну что, вперед, заре навстречу!»
Заря на заводе в феврале не самое радостное зрелище. Лично для меня. Хотя студенты не унывают. «Облака над заводом как ватки, на работе выдали перчатки», – бормочет Ленар, передавая Лёхе мешок. Я тут на перекуре услышал из их разговора, что они решили снимать фильм про завод, типа документальные хроники, и теперь норовят записать разные сценки исподтишка на свои телефоны. Надо не попасться на камеру. И вообще, пора бы проебаться уже. Заскочить за компотиком, покурить. Демонстрирую свое рвение перед Северной, совершая акробатические движения у борта трактора и убегаю в цех «за вилами». Ими удобнее будет цеплять вывалившийся клей. Тем более они реально существуют где-то в слесарке, я их видел как-то. Цельнометаллические, еще со времен, когда отливали из стали огромные кубы с человеческий рост просто для того, чтоб теперь зевающий брод выпрямлял на них кривые гвозди молотком. А вот пока я буду их искать и обед не за горами….
Лишнего думать не стоит. Не получилось сегодня, в другой раз – точно. Хоть перед Айратом понтовался вчера. Мы с ним как браться, я ему добра желаю. Всегда вытаскиваю его, он как поддаст, совсем бдительность теряет. Как парус на весеннем ветру несется к начальству, спешит внести свои предложения в производственный процесс. От него разит, а он к начальнику цеха бежит, что-то показать хочет, как лучше. Кому это интересно! Они сами тут всё знают. Хотя, как что случится, сразу ко мне бегут. «Наиль, тут сушилка остановилась, залезь внутрь, посмотри, Наиль, помоги мужикам, Наиль, где у нас труба «тридцатка» лежит на складе?» И Наиль полезет! Раскорячится между гусениц горячей сушилки, поползет, согнувшись как в шахте, вытащит комок пригоревшего клея. А как крайних искать, тоже сразу ко мне. «Ну-ка, подойди поближе? Ты сегодня нормальный? В ночь тебя можно оставлять?»
В раздевалке мужики. Проёбываются, как обычно. Толпа у окна в закутке из железных шкафов. Собрались вокруг скамейки, сидят в карты режутся. Как открыл дверь, сразу две морды высунулись, проверяют, не начальство ли. Увидев меня, недовольно заворчали, возвращаясь к игре. Хрипло дышит Квадрат, старик татарин, водитель трактора, который мы грузим. Хорошая работа у человека. Тут же и Гусман. Это мужик под 50. Ушлый, что полицай в украинской деревне. В курсе всего вокруг. Везде тянет щупальца сплетен, приторговывает шальным самогоном на лимонных корках. Дешево причем. Но с него сшибает, будто тебя зацепило по затылку трубой из кузова проезжающего трактора. Лыбится че-то довольный. Глазами стреляет вокруг – мышь не проскочит. Как шкаф откроешь, он тут же ненароком взгляд бросит туда скучающий, типа голову поворачивает. Прозвонит тебе всё содержимое на полках – что на обед принес, какая спецодежда хранится, сколько мыла в наличии.
– Совсем работать не хотите! Мы там говно грузим с утра пораньше, они тут балдеют! – подъёбываю их для порядку, проходя к своему шкафчику. Вслед летят реплики, парируют, не отрываясь от карт.
– Молчал бы уж, Наиль! А то мы не знаем, зачем ты сюда прибежал, пока там все работают, – Гусман, падла, довольно ухмыляется, переглядываясь. Хохол похохатывает, как радостная саранча, только приземлившаяся на поле. Лучше б варить научился, а то все трубы после него сифонят.
– А чё я?! Чё ты хочешь сказать, Гусман, я не работаю?!
– Да нет, нет, мы все тут работаем, – кидает карту в сторону Динамо.
Динамо – второй после Хохла сварщик на заводе. О том, что и он здесь, я понял сразу, как только дверь открыл. У него куртка сварочная воняет – идешь по коридору – за версту несет, уже знаешь, сейчас из-за поворота Динамо вынырнет. Постирал бы её, что ли. Сварочные куртки же, наверно, тоже можно стирать – кинул ее вот в душевой в бочку, можно попросить неонол в 190-м… Динамо – здоровенный хороший мужик. Лишнего не пиздит, варить умеет, ему тоже уже под полтинник, ездит на «Ниве», у него есть своя огромная каморка – сварочный пост. Только грустный он всё время – у него сын наркоман, всё из дому выносит, он его вроде даже из дома выгнал недавно. Строгий. На меня тоже бывает, посмотрит внимательно и проницательно, становится страшно, что высмотрит там затаившееся…
Ввязываюсь в игру, настроение поднимается. Подъёбки, хохмы. Гудит за дверью, нагреваясь, душевая. Так скоро и день пройдет.
С Айратом недавно только оказия вышла опять. Отец его спалил. Пузырь у него нашел. Совсем он не прячется, дурак. Отец еще у меня спрашивал, где у него шкафчик стоит. Я и сказал сдуру. Еще и открыть помог. Бывает такое с нашим братом – как настроение поднимешь, активность накатывает, в каждой бочке затычкой становишься, всем помогать норовишь, всё рассказать, желание сказать опережает мысли о последствиях.
– Шухер, мужики! – ушлый Гусман первым скидывает карты, услышав приближающиеся шаркающие шаги Ивановой, старой кошелки. Квадрат, матерясь по-татарски, собирает в карман телогрейки колоду. Гремят скамейки, все вскакивают, расходясь по своим тропам.
– Мужики, Наиля не видели?
– В цех пошел он! – отмазывает меня Динамо, гремя замком от шкафа. Стою, спрятавшись в закутке. Она сюда не пойдет.
Быстрым шагом иду по длинным коридорам, со стен свисают пластинки облупившейся мутно-зеленой краски. В местах, где краска отлетела, образуются изображения разных причудливых животных. Когда ходишь тут далеко не первый год, многих узнаешь издалека. Вот ёж с кривыми зубами. Вот девочка с зонтом стоит над мертвым медведем… Бля, вилы чуть не забыл, щас спросят.
– Наиль! – блин, кто там еще. Оборачиваюсь, подготовив спитч. А это Жук.
Жук, старший мастер с соседнего, 151-го здания. Он же Костя Шульгин. Они триацетат целлюлозы делают, правда пуск у них всего раз в полгода бывает. Остальное время в проёбе, кто где. Студенты тоже там числятся, хотя вот с нами клей делают. Там вредное производство, с ксилолом работают. А он, говорят, из организма только спиртом выводится. Говорят, то, что мы делаем, каким-то боком оказывается в аккумуляторах атомных подводных лодок. Военный заказ. После того, как «Курск» затонул, начали делать.
– Где студенты?
– Со мной работают, старый клей отгружаем сегодня, пошли, сам туда иду.
– Они работают, а ты тут шатаешься, жук бля! Знаю я тебя, – Жук добрый. Лет сорока. А по нему и не скажешь, выглядит гораздо моложе. Одним словом, Костян.
Есть у него, правда, несколько дурацких привычек. Одну из них он сейчас и проявил: смеясь, схватил меня за затылок и толкнул резко вперед, идя рядом со мной. Но я не злюсь на него, это у него манера такая. Он всё знает, но не сдаст. И вообще с ним можно на равных общаться. Поэтому хлопаю сам его по спине.
– Вот видишь, за вилами ходил, мусор грузить неудобно!
– За вилами, говоришь, жук, бля.
Костя бодро, размахивая руками, шагает в такой же, как у меня телогрейке и рабочих штанах. На круглом лице довольная улыбка. Здоровается крепко со всеми встреченными на пути мужиками. Всегда куда-то спешит и излишне кипишует.
Наши уже догружают первый трактор. Кидаюсь к куче с вилами. Блин, опять поспешил и споткнулся, уронив мусор. Студенты хохочут. Как оказалось, не надо мной, а над Айратом, который уронил на себя внутренности лопнувшего мешка. Жук подходит к Северной. О чем-то говорят, посматривая на нас.