В горле пересохло. Я сделал паузу, налил себе стакан чистой воды и выпил. Люди в зале молчали и ждали продолжения моей речи.
– Убит Дэнни Усатый. Убит наш ишибаши. Его убила Катя Злючка. И вроде бы все ясно и понятно. Но давайте взглянем на эту проблему с разных сторон. Кто для нас был Дэнни Усатый? Друг, собутыльник, сосед. Он всегда был среди нас и повсюду. Никто и помыслить не мог ни одного мероприятия без участия Дэнни Усатого. А теперь давайте вспомним, как мы относились к предыдущим ишибаши. Мы сторонились их, мы держались от них подальше. Никому бы и в голову не пришло пригласить ишибаши вечером в пятницу в «Зажигалку» пропустить по кружечке пивка! По сути, предыдущие ишибаши проживали свою жизнь изгоями. Они ни в чем не нуждались, могли даже обеспечить безбедную жизнь своим семьям на свободе, но сами были обречены на одиночество в Большом Истоке. Дэнни Усатый, наоборот, пользовался огромной популярностью. Подбрось да выбрось, он перепробовал всех девчонок в заведении Мамаши Змеи, и каждая была в него влюблена. Но почему? И вот тут напрашивается единственный ответ. Когда я понял это, первым делом отправился в морг. Как вы знаете, я вижу человека насквозь, будь он альтер или ишибаши, без разницы. Но тут мне пришлось работать с трупом. И мне удалось разговорить мертвеца. И я убедился в верности своей догадки: Дэнни Усатый не был ишибаши. Он был одним из нас. Он был альтером.
В зале поднялся невыносимый шум. Я чувствовал, как сотни глаз буравят мне спину. Даже Ник Красавчег уставился на меня так, словно подозревал, что тело преподобного Крейна захватили враждебные инопланетяне.
– Призываю зал к порядку! – вновь лупанул судейским молоточком себе по пальцу Илья Гром, но его никто не слышал.
Ник Красавчег применил свой коронный метод – запустил файербол к потолку. Придется вечером вызывать Сэма Паука, чтобы он помыл потолок, а то Ник его совсем закоптил огненными шарами.
Постепенно зал успокоился, и я продолжил речь.
– Да. Вы не ослышались. Я утверждаю, что Дэнни Усатый был альтером. Когда Ваня Бедуин привел его к нам на район, он был типичным ишибаши, в этом нет никаких сомнений. Я сам осматривал его. Но общение с нами разбудило в нем спящие способности, которые в обычном мире, на свободе, могли бы вообще не проявиться. Я прямо-таки слышу, как вы спрашиваете, что это за способности такие. И я отвечу вам. Подбрось да выбрось, он умел располагать к себе людей. С первого же слова он заставлял собеседника проникнуться симпатией к нему, заставлял доверять себе, влюблял в себя. Я могу прочитать человека, внушить ему какие-то мысли, но это все будет чужеродным. Дэнни пробуждал чувства. Для свободных людей – страшная способность. Вот поэтому он влюбил в себя всех девчонок Мамаши Змеи. Вот поэтому он всегда был желанным гостем за каждым столом в «Зажигалке», любой из нас был рад распить с ним бутылочку пива. Он был нашим другом. И теперь я снова задаю вопрос: виновна ли Катя Злючка в убийстве Дэнни Усатого? И да, и нет. Она убила, факт. Но убила под воздействием его же чар. Это смягчающее обстоятельство. И что очень важно – она не убивала ишибаши. Я все сказал, подбрось да выбрось.
Опустившись в кресло, я наслаждался тишиной, повисшей в зале. Налил себе стакан воды, выпил и посмотрел на Ника Красавчега. Он был ошеломлен услышанным. Такого в нашей практике еще не было… Оставалось только дождаться приговора суда, а потом можно было и в «Зажигалку» закатиться, чтобы как следует выпить.
Илья Гром не тянул с приговором. Катю Злючку осудили. Правда, дали всего два года в Доме Покоя. Все лучше, чем смертная казнь за убийство ишибаши. Последние часы она прощалась с жизнью, а теперь ее ждали два года небытия в Доме Покоя. Хороший обмен. Выгодная сделка. Злючка была просто счастлива.
Зал встретил приговор судьи Грома приветственным гулом.
– Ну что, еще одна наша маленькая победа? – спросил Ник и состроил обаятельную гримасу.
– Несомненно, подбрось да выбрось, – сказал я.
К вечеру этого дня Ваня Бедуин привел нам нового ишибаши.
Ирина Лазаренко
Где твои корни, древ-ний?
Если кто не знает, люди – бесхвостые и гладкокожие. У них нет ни гребня на голове, ни перепонок между пальцами, тонкая кожа похожа по цвету на мясо печёной рыбы, лица – плоские, на них растут волосы, а телом люди широки, коротконоги и неповоротливы.
– Ты выбрал хороший клинок, древ-ний, – говорит мне человек-торговец.
Говорит и накручивает ус на палец, не иначе как прикидывая, сколько сможет содрать с меня за этот меч, и готовясь до хрипоты держаться за назначенную цену. Видел я таких важных, хех, на болоте их черепушки грудами сложены.
Меч хорош, меч очень хорош. Он длиннее и шире, чем те клинки, что люди делают для себя, но с широким долом и лёгкий, как листья ульмы, в которых запекают рыбу. Широкая гарда, длинная рукоять, навершие в виде гриба-боровика. К мечу полагаются ножны с «птичкой» для наконечника, обшитые изнутри коротким мехом неизвестного мне зверя. Ножны вкусно пахнут кожей.
– Древ-ний с мечом. А я уж думал, никогда такого не увижу, – говорит торговец, и в голосе его я слышу настоящий интерес, живой.
Люди привозят в Озёрный край много утвари, много наконечников для копий и стрел, но почти не возят мечей, потому что древ-ние редко пользуются ими. Еще реже люди привозят мечи, сделанные под нашу руку, и у меня чешуя на хвосте становится дыбом, когда я думаю, сколько торговец может потребовать за этот клинок. Но выпускать его из рук я не намерен.
Я собираюсь обучиться мечному бою и принести своему семейству голову агонга. Эту тварь не всякий древний стрелами и копьями уложит, а уж в ближнем-то бою… Но у меня свои счёты к агонгам, к тому же я собираюсь стать лучшим среди молодых воинов семейства, лучше, чем Джа’кейрус. И это мне, а не ему, должны достаться Дар-Тэя и самая большая озёрная запруда у корней Древа!
– Не на продажу меч-то берешь, – мелко кивая, говорит торговец. – И не для цацок.
Я перехватываю рукоять двумя руками, покрепче упираюсь пятками в землю, как учил Паджитус Наставник. Замах и удар, уход и укол, разворот и. тут я сбиваюсь, как всегда, и с досады хлещу хвостом по траве.
– Две склянки рыбьего жира, двадцать листов ульмы и ковш икры, – решает торговец, – и чтоб икра была хорошо просоленной. Я проверю.
Я киваю и жду еще немного, но человек больше ничего не добавляет.
Адития Старейшая говорит, на заре сейчашнего мира, когда древ-ние были сильны, мы позволили людям жить лишь для того, чтобы обрабатывать металл. Самим нам негоже было браться за такой тяжелый труд, а орки уже были заняты земледельем и разведением скота.
Никто, кроме людей, не может привезти сюда меч, и я едва пережил зиму, дожидаясь, пока торговцы потянутся через Озёрный край. Всю зиму я тревожился, что их пути могут измениться, что они не придут, что у них не найдется подходящих клинков, или у меня не хватит товаров на обмен.
О Древо, ну и почему я теперь не прыгаю от радости?
– Это недорого, – говорю я. – Почему ты просишь такую цену за хороший меч, что скрываешь?
– Ничего, – он пожимает плечами. – Но в твоих движениях я узнаю начальную выучку Паджитуса, а я не очень- то обожаю Паджитуса: у него скверный характер, тяжелый взгляд и талант сбивать цену. А ты, как следует из твоей ловкости, доставишь ему кучу хлопот. Потому я отдаю тебе меч не задорого.
Я вовремя вспоминаю, что бить торговцев нельзя, а когда я наконец придумываю хороший ответ на его слова, он уже не обращает на меня внимания и приветственно машет другим древ-ним, которые идут по тропе. Среди них есть малышня, и человек достает сладкие хрустяшки на палочках: малышня прибежит на их запах, а следом подойдут старшие.
Много-много древ-них стягивается к поляне, где остановились люди со своим товаром, я-то пришел сюда одним из первых, на рассвете. И теперь, когда самая торговля только начинается, я иду обратно к своему Древу, прижимая к груди ножны с мечом и вежливо кивая знакомым семействам.
– Мне нужно бежать, – весело говорит Дар-Тэя и пытается выдернуть руку из моей ладони, но едет ногами по влажной прибрежной траве и хохочет.
– Нет, не нужно – отвечаю я, обвиваю её колени хвостом, и в горле у меня сладко трепещет что-то.
Дар-Тэя смеётся, но тут же становится серьёзной и отстраняется – кажется, ей правда нужно бежать.
– Пусти, Тимд’жи! Мне надо! Меня Адития просила!
Я тут же убираю хвост с ее коленей и выпускаю руку, хотя не очень-то легко отпустить руку с такими нежными межпальцевыми перепонками. Но Адития Старейшая – это серьезно, даже серьезней, чем моя радость от нового меча, которой я едва успел поделиться с Дар-Тэей.
– Адития велела купить такие тонкие кусочки металла, – скороговоркой поясняет она, суетливо поправляя ожерелье и поясок, и ракушки на них восхитительно и призывно постукивают. – Такие кусочки. Тонкие и колются.
– Иглы, – говорю я.
Дар-Тэя фыркает.
– Никакие не иглы. Я же говорю, они из металла, тонкие, чтобы только колоть, а не шить!
– Зачем Адитии что-то колоть?
– Она хочет лечить гниль, – Дар-Тэя озабоченно морщит лоб, и чешуя на её лице переливается на солнце – тёмно-зелёным, сочно-желтым и почти чёрным в тех местах, где получаются складки. – Я тебе потом расскажу, ладно? Мне бежать надо.
И она в самом деле убегает, очень быстро, длинными прыжками, сильно размахивая хвостом, под стук ракушек на поясе. Трава под её ногами приминается и тут же выпрямляется снова, и в воздухе веет её свежей горечью.
Ерунда какая-то. Гниль костей, которая убивает нашу малышню и стариков, а иногда даже выкашивает целые семейства вместе с Древами – её нельзя вылечить, это все знают. При чём тут иглы из металла?
– Тимд’жи! – кричит откуда-то невидимый Паджитус, и я верчу головой, пытаясь понять, куда мне сейчас нужно будет мчаться. – Тимд’жи, тащи сюда свой хвост, или мы без тебя пойдем!
Справа, со стороны болот. Значит, сегодня тренируемся на склизких брёвнах, а кто свалится – будет весь вечер выскребать тину из-под чешуи. И Джа’кейрус наверняка постарается сделать всё, чтобы с бревна упал я. Нет уж, такого унижения я терпеть не намерен, а вечером собираюсь плавать в озере под корнями Древа. Вместе с Дар-Тэей, если она сегодня предпочтёт меня, а не Джа’кейруса… и я могу этому поспособствовать, уронив с бревна его – пусть отмывает болотную грязь в ручье на опушке!
… но зачем Адитии металлические иглы, как она собирается лечить ими гниль костей и, что самое непонятное: y кого она собирается лечить гниль?
Мой черед ловить рыбу пришёл много-много дней спустя, и, хотя сбитая очередь выглядела цепочкой случайностей, я был уверен, что тут не обошлось без козней Джа’кейруса. Он хитер до ужаса, у меня просто слов не хватает, чтобы выразить свою досаду на его увертки, и собственной хитрости у меня тоже не хватает, чтобы ему противостоять. Бить же со-родичей по головам можно не в какой попало день, потому обычно мне приходится терпеть его явные козни, догадываться о тайных, скрипеть зубами и ждать начала лета, когда придет пора воинских состязаний.
Другие со-родичи из нашего семейства и от других Древ тоже будут состязаться между собой: за самые сильные взрослые имена, за самых красивых женщин, за хорошие места на родовых озёрах. Но едва ли между кем- то еще будет такое отчаянное противостояние, как между мной и Джа’кейрусом. Ведь мы оба получили право бороться за прекрасную Дар-Тэю, причём я, как говорит Джа’кейрус, «вмешался на ровном месте и всё испортил». В чем-то он прав: как понятно из имени, моим годом взрослости должен стать следующий, но воинов осталось мало, потому многих древ-них допускают до состязаний раньше. Однако женщин нам пока не положено, если только сами они не выбрали нас. Дар-Тэя же выбрала меня, причем уже после того, как выбирала Джа’кейруса. Мягко говоря, он расстроился, и сбитая очередь рыбалки – самая мелкая из пакостей, которые мне теперь доводится терпеть.
– Тимд’жи! – окликают меня, когда я уже готов оттолкнуть лодку от берега.
Голос Адитии Старейшей я узнаю из десяти десятков других голосов, как любой другой древ-ний узнает голос своего Старейшего со-родича.
Адития выходит из густых папоротников у берега, словно нарочно меня там поджидала… Что за глупость приходит мне в голову, зачем ей прятаться, от кого? У Старейшей очень озабоченный вид. Она теперь всё время посвящает придумыванию составов от гнили, я знаю это от Дар-Тэи, и знаю, что все придумки безуспешны, хотя непонятно, на ком Адития их проверяет. Нас обоих всё это тревожит, но не слишком – никто из со-родичей до сих пор не умер, и ни на ком нет признаков болезни, значит, волноваться вроде как не о чем. Вроде как.
Я иду навстречу, почтительно склоняюсь перед Старейшей, и она тут же ласково касается моего плеча, позволяя поднять взгляд. У неё яркие глаза, совсем молодые и желтые, прямо как у Дар-Тэи, и стан Адитии силён и жилист. Однако ей много десятков лет, о чём явственно говорят её имя, краснота чешуи и зубы, сточенные почти до корней.
– Я хочу просить тебя об услуге, Тимд’жи.
Я снова почтительно склоняю голову. Адития говорит «просить», но кто может отказать Старейшему сородичу, который слышит течение соков родового Древа?
– Мне требуется донный ревун, – говорит она спокойно, и я едва не отшатываюсь, с губ моих срывается удивленное восклицание, но тут же я делаю короткий вдох, отсекая собственную растерянность, и отвечаю:
– Я принесу тебе донного ревуна.
Адития кивает, внимательно вглядывается в мое лицо и, наверное, видит там что-то, не очень её вдохновляющее, потому что говорит:
– Ты должен вести себя сдержанней, Тимд’жи. И я не хочу, чтобы кто-либо узнал о ревуне. Даже Дар-Тэя.
Снова склоняю голову. Конечно, я бы рассказал Дар- Тэе! Она же рассказывает мне о том, сколько возится Адития с составом от гнили, сколько раз она уже меняла этот состав и как загоняла Дар-Тэю – у неё от недосыпания даже чешуя поблекла, и плавать в озере по вечерам ей не хотелось. Из-за этого и я, и Джа’кейрус были раздосадованы, и мне временами даже казалось, что эта досада нас сближает, что было, разумеется, омерзительно.
Не знаю, почему Адития не взяла себе в помощницы еще кого-нибудь, кроме Дар-Тэи. Наше Древо не из самых плодовитых, но и не иссыхает, на берегах родового озера кроме самой Адитии живет восемь взрослых и почти взрослых древ-них, трое стариков и двое малышей.
Раньше наша семья была большой, но недавно выдались сразу три трудных года подряд, когда в лесах и на болотах было голодно, и в Озёрный край повадились приходить агонги и прыгучие грызли. Даже мохнолапые ящеры приходили, хотя они нам почти родичи, но родство родством, а голод – голодом. Однажды ночью из-под земли вылез зубатый ползун длиной с лодку, и крик поднялся такой, что переполошились все древние семейства на этом берегу. Но хуже всех были агонги, гроза Озёрного края. Агонг – зверь не слишком большой, но мощный и быстрый как не знаю кто, у него страшные когти и зубы длиной с ладонь да складчатая меховая шкура, которую не так легко проткнуть. Эта тварь быстро бегает, лазает по деревьям, неплохо плавает и даже ныряет, разве что, хвала Древу, не летает. Живут агонги малыми семьями по двое-трое штук, в голодные годы сбиваются в стаи побольше. Вот после набегов таких стай у нас и осталось только два воина, и один из них – брюзга Паджитус, а он тренировать умеет куда лучше, чем сражаться. Остальные воины ушли питать соки небесного Древа, и мои родители ушли тогда же, и родители Дар- Тэи, и многие другие.
Однако мы не жалуемся. Многим другим семействам Озёрного края еще хуже, некоторых вообще не стало, и Древа их высохли и упали, чтобы когда-нибудь дать место новым росткам.
Последние два года выдались спокойными и сытыми, однако со-родичи были очень рады, что в этом году сразу три древ-них станут воинами. А я буду самым лучшим из них, ведь я очень много тренируюсь с мечом, так что больше не сбиваюсь и не спотыкаюсь, моё тело становится всё крепче и послушней, оттачивается тренировками, как клинок. Даже Паджитус меня одобряет… то есть вслух он говорит «Ты не совсем безнадежен, Тимд’жи», но все знают, что такие слова из уст Паджитуса – почти признание в любви, и едва ли даже его женщина слышала что-нибудь более нежное.