– Я не уйду без тебя, Кханника, – голос парня.
Она ответила тут же – и более звонко, чем говорила с нами:
– Уйдешь! Помнишь, Закари, нам было лет по восемь, когда мы решили, что получать наказание обоим ни к чему? Умирать нам обоим уж точно не нужно.
– И как же мне жить потом, зная, на что ты пошла? Они все равно убьют тебя. Сначала поиздеваются вдоволь, а потом убьют.
– Так и будет. Но ты утешайся тем, что мне повезло хотя бы в том, что я бесплодна… Так что мне не придется жить слишком долго.
– Я не смогу… Кханника…
– Сможешь! – ее голос стал совсем уверенным. Женщина, утешающая мужчину, – это совсем по-нашему. И кажется, я ошибся на их счет. Она не просто жила в его доме, а что-то еще ближе. Возможно, сестра. Смог бы я отдать жизнь за жизнь одной из своих сестер? К счастью, мне никогда не приходилось об этом задумываться.
Они долго молчали, а потом девушка заговорила тише, печальнее:
– Передай Зельмине, чтоб не плакала по мне. Пусть создаст семью… Если Отец позволит мне на нее потом взглянуть… ты скажи ей, я буду рада, если она будет жить счастливо.
Снова тишина.
– Я передам… Но она все равно станет плакать.
Конечно, я не понимал, о чем они говорят, но будто заражался этой тоской.
– Тебе больно, Закари? Обезьяны отрезали тебе пальцы?
– Нет, мне не больно.
– Врешь. Но это ничего… И если Отец позволит мне взглянуть на тебя, а я увижу, что ты печален, то я тебе потолок на голову скину!
– Я найду тебя, Кханника. Если ты еще будешь жива, то я найду тебя… Обещаю!
Я вынырнул из палатки, но успел сделать только пару шагов, как прямо перед моим носом пронеслась капля.
– Дождь! – заорал я, но со всех сторон уже бежали наши, поглядывая вверх, чтобы пытаться увернуться от тяжелых густых капель.
Все спешно забегали в палатки, Шо и До тоже вскочили на ноги, но они дождя не боялись. Кислота не была настолько сильной, чтобы убить или серьезно покалечить, если только под этим дождем на часок не остаться, но получить пару долгозаживающих язв – то еще удовольствие. Я бросился к девушке, отвязал ее руки и зашвырнул в ближайшую палатку.
– Что происходит? – она, видимо, успела только уловить всеобщий ажиотаж. – Закари!
– Черт…
Я схватил плащ, сделанный из той же кожи, что и палатка, и снова выбежал наружу. Широкоплечее тело охотника толкнул туда же, а потом сразу опять связал ему руки за спиной – у него удар крепкий, может и натворить дел, пока все прячутся от кислотного дождя.
– Черт, – повторил я. Одна капля все же вскользь попала мне на руку – теперь ожог зудеть будет чуть ли не месяц.
Даже и не знаю, с чего вдруг во мне взыграло такое благородство – спасать крысоеда. Я не хотел задумываться о том, что таким образом… может быть… вероятно… да нет, полная чушь… я пытался заполучить ее благодарность? Наверное, эта мысль сидела сегодня в каждом из нас – даже в тех, кто не способен к зачатию. Мечтать-то не вредно! От представления, что она рожает моего ребенка – с такими же черными волосами, аж в животе скрутило. А уж матушка была бы вне себя от счастья…
Эти двое, правда, едва оказавшись рядом, тут же попытались придвинуться ближе.
– Покажи руку, – шептала она.
– На тебя попала кислота, Кханника? – одновременно с ней заговорил и он.
Я достал нож, демонстрируя, что не позволю им начудить, но вслух почему-то сказал:
– Ладно, можете на прощанье поцеловаться. – Это был акт исключительного благородства. Кто еще бы дал врагу такой подарок – попрощаться с дорогим человеком?
Но они оба на меня уставились с таким отвращением, будто я при них начал кишечник опорожнять. Наверное, все-таки брат – у некоторых людей есть предубеждение против инцеста.
– Ладно, можете не целоваться.
Кислотный дождь обычно был недолгим. Туча просто отравит землю редкими каплями и рассосется. Так же быстро, как и собралась. Это вам не водяной дождь, который может даже ливнем разойтись – они и по цвету различаются. Шо и До скакали вокруг палаток, радостно лая.
Мне не ответили и больше не разговаривали даже друг с другом. Я им обоим жизнь спас, а одного крысоеда даже отпустить хочу – никакой благодарности! Но парень повернулся ко мне и будто заставил себя произнести:
– Пожалуйста, убей ее. Ведь у тебя, наверное, тоже есть сердце…
Я заинтересованно пододвинулся ближе, вглядываясь в скуластое лицо:
– Почему ты так хочешь ее смерти? Ведь мы не бьем ее, не допрашиваем. И я не знаю, способен ли кто-то из нас отрезать женщине палец – ведь у каждого из нас есть Мать.
Он свел брови:
– Это лучше, чем если вы будете насильно делать с ней «это».
– Что – «это»? – я действительно не понимал.
Его будто обнадежило мое любопытство – да он за весь допрос и двух слов не сказал, а тут… прямо болтун:
– Она бесплодна. Я клянусь Отцом, что это так!
– Мать моего второго сына тоже думала, что бесплодна.
– Нет! – да он даже осмелился перебить меня. – Ей делали тесты!
Я улыбнулся от этого почти забытого слова, которое употребляли только читатели:
– Ну, так и мы делаем… «тесты». И иногда «тесты» показывают, что с одним мужчиной женщина бесплодна, а от другого несет после первой же ночи. Сколько мужчин ей… делали «тесты»?
Я старался говорить на его языке, но он явно не мог уловить мою мысль:
– Нет! Тесты в лаборатории! Ученые… понимаешь?
Не особо, если честно. Какие-то тесты, какие-то ученые… Надеюсь, она мне сама это со временем объяснит. Мне? Неужели я уже настолько уверен, что Совет отдаст ее мне? Ну не Паку же ее отдавать… делать «тесты».
– Она совсем молода, – заметил я. – Никто не может быть в этом уверенным. А ты… приведи в свой дом другую женщину. Или жди, что Мать родит тебе другую сестру. И надейся на то, что ты ошибаешься. Тогда твою Хани ждет прекрасная жизнь – уже после первого ребенка все забудут, что она крысоедка.
Сам предмет нашего спора сжался в комочек и тихо поскуливал – совсем как Шо, когда был щенком.
Тара заглянула к нам через минуту после последней капли, стукнувшейся о крышу палатки.
– Ох, Кирк! Теперь тебя все будут звать «Спаситель крысоеда», а это куда смешнее, чем «Пятнадцатилетний скорострел»! Сай уже предложил и парня тебе отдать – якобы, и он от тебя через девять месяцев родить сможет, раз у вас уже такие нежности начались! – она расхохоталась. – Все, вяжи его обратно к дереву. Эй, как там тебя? Тут останешься или айда с нами на природу – привыкай, детка, к вольному воздуху!
Девчонка глянула на нее со страхом. И тут же снова попыталась вжаться в мягкую стену. Пришлось ее силой вытаскивать – кормить, поить… Но она сделала только маленький глоток воды, а от пищи вовсе отказалась. Ничего, смирится.
У костра да после трех залпов самогона уже никто не возражал, что утром мы отпустим парня-крысоеда – он все равно нам ничего не расскажет, а догнать их отряд нас сможет, только если мы на брюхе поползем, лениво шевеля конечностями. Мы никогда раньше не отпускали охотников живыми, но почему-то это решение далось легко. Мы не отличаемся особой жестокостью, просто делаем то, что нужно. А он провел с нами больше времени, чем любой его предшественник, да и ребенок совсем. Убивать детей и женщин – это немного не то, о чем можно с упоением хвастаться матушке. Мы даже допрашивали его как-то без огонька. Может, и с этой Хани станет проще общаться, когда она не будет бесконечно смотреть в его сторону?
Глава 5
Кханника
Они и правда отпустили Закари, а он очень долго стоял и смотрел на нас с холма. На меня смотрел. «Я обязательно тебя найду», – сказал он, и я верила, что он хотя бы попытается. А мне даже не дали возможности убедить его в том, что к тому времени будет поздно. Даже если мое тело будет жить, то мою личность уже уничтожат – я стану зомби. Вот бы еще не чувствовать ничего и не мыслить, как зомби. Поначалу я думала, что эта тоска меня никогда не отпустит, но я ошибалась.
Через два перехода мне развязали руки, всегда давали еду и питье. Они знали наверняка, что бежать отсюда я уже не смогу. Зато у меня появилась свобода убить себя или того, кто захочет сделать со мной «это» – и я эту свободу приберегла, оставила на потом, до худших времен. Потому что никто на мое тело так и не посягал. Они часто пошло шутили и иногда серьезно обсуждали самые откровенные темы – как нормальные люди обсуждают свой обед, но меня и пальцем не трогали. Видимо, это и притупило мою бдительность. Я расслаблялась. И даже иногда думала о том, что всю жизнь мечтала побывать на поверхности, увидеть небо и звезды, хоть издали посмотреть на странных животных – и добрый Отец дал мне такую возможность. Проси – и даровано будет тебе; священник в храме не обманывал. И я решила этой возможностью воспользоваться, а убежать, чтобы меня тут же сожрал птеродактиль или мутант, всегда успеется.
Мне приходилось и общаться с ними. Конечно, я держалась поближе к Таре. И ей, сгорая от стыда, говорила о том, что мне нужно в туалет, или у меня началось ежемесячное кровотечение. Она все же была женщиной, поэтому относилась к моим потребностям с пониманием. Правда, у вечернего костра спокойно рассказывала обо всем остальным. Я была готова провалиться сквозь землю, когда они обсуждали это. Я была готова броситься в костер, когда она во всеуслышанье заявила, что «внизу у меня такие же черные волосы», вызвав восхищенные взгляды в район моего этого самого «низа», к счастью, скрытого под штанами. У них будто вообще не было стыда, они запросто могли поднять любую тему, которую у нас даже в семьях поднимать было не принято. И тем не менее, в обществе Тары мне было относительно спокойно. Когда я поняла, что меня никто не собирается держать на привязи, то сама шла за ней ночью в палатку, чтобы лечь рядом. Там же спал еще один мужчина, а иногда и двое, но в ее присутствии это хотя бы не было так ужасно. Человеку нужен хоть кто-то близкий – и когда все вокруг чужие, он находит того, кто чуть ближе, чем все остальные.
В ней было мало женственного, и тем не менее, я только ей могла сказать, что мои ноги болят, что я больше не могу идти – моя обувь развалилась уже через несколько дней; что мне очень холодно, особенно по ночам. Она смеялась над моей изнеженностью, но помогала. А потом рассказывала остальным о моих жалобах, вынуждая меня краснеть – словно мне было важно мнение этих животных. Но ведь они должны понимать, что я за всю жизнь такого расстояния не прошла, как за последнюю неделю.
В итоге меня определили к вещам – то есть пристегнули кожаными ремнями на спину одного из мутантов. Сначала было очень страшно, но как я очень скоро выяснила, и Шо, и До оказались добродушными зверями. Я даже припомнила, что когда-то видела на картинке в книге изображение домашнего питомца, который, вероятно, и стал прародителем этих чудищ. Псины очень много ели, но им подходило и мясо мутантов, поэтому с кормежкой проблем до сих пор не возникало. На них перевозили большую часть вещей… и теперь меня, а через пару дней даже мои стопы начали заживать – не без помощи трав, которые мне собрал Пак. И наверное, самая главная заслуга Шо и До – по ночам все в лагере спали спокойно и не думали о том, чтоб выставлять часовых. Потому что при малейшей опасности псины поднимали шум. Питались мы пресными булками и засушенным мясом. Часто удавалось подстрелить птеродактиля или найти заросли диких съедобных корнеплодов. Обезьяны отделяли шкуры и кожи, иногда крупные кости пойманных мутантов, нагружая псов еще сильнее. Наверное, домой они направятся, когда закончатся припасы, или когда мутанты уже не смогут так резво скакать с поклажей по пустыне. Еще пара птеродактилей – и они уже не выдержат, как я думала, но, видимо, псины были сильнее, чем можно было предположить по их устрашающему внешнему виду.
Когда мне впервые протянули крюк с куском жареного мяса птеродактиля, я не выдержала и поинтересовалась:
– Вы это едите?
– Ты только попробуй, какая вкуснятина! – Пак передал мне и ломоть булки. – Прости, дорогуша, но крысы тут не водятся, так что привыкай.
Я оторвала зубами кусочек – суховато, но на вкус напоминает меховушку – пушного травоядного зверя, которого выращивают дома. Эти зверьки хоть и отвратительны на вид, но дают теплый мех и съедобное мясо, а плодятся так, что если им дать волю, они все шесть зон бы своим потомством заселили.
– А что такое «крысы»? – прожевав, поинтересовалась я. Когда Тара находилась неподалеку, я теперь и с остальными могла беседовать – и даже не заставляла себя, потому что любопытства у меня всегда было в переизбытке.
Но этот вопрос вызвал озадаченную тишину. На меня все уставились, будто это я – а не они – сморозила какую-то похабщину, оскорбляющую уши Отца. Я снова напряглась и кое-как проглотила мясо, медленно двинулась в сторону Тары. Гораздо позже выяснилось, что я никого не обидела, крысами они называют наших лысей! Конечно, для этого пришлось долго дискутировать с Налом и рисовать палкой рисунки на песке. Нал был самым умным из них – и с ним мне общаться было проще всего после Тары. Он не был красив по нашим меркам – слишком худой, заостренный нос, плешина, обрамленная редкими рыжими волосками, но являлся обладателем добрых глаз и еще…
Еще Нал пел песни – нечасто и после долгих уговоров. Но я никогда не забуду свое первое ощущение, когда это услышала. Он длинно растягивал какие-то слова, причем на каждом звуке менял интонацию. В итоге получалось что-то настолько приятное, что сердце начинало замирать – от радости или грусти, в зависимости от того, какие слова он тянул и как часто менял созвучия. Это называлось «песня», как мне объяснила Тара. У нас на танцах играла музыка, но она была совсем другой – без слов, одни лишь барабаны. Наши музыканты так в этом преуспели, что выдавали сложные и красивые ритмы, но это было нечто совсем иное. Когда пел Нал, звук становился многограннее, глубже, проникал до самого нутра, а некоторые иногда тоже подхватывали какие-то фразы, которые уже всем были известны. Но лучше Нала никто не мог тянуть «Матушкины слезы»:
Или что-то на совсем другой мотив:
Мне нравились даже такие песни, потому что дело было не в словах, а в дребезжании его голоса. А еще они иногда пили что-то настолько вонючее, что меня воротило от одного только запаха. Этим же веществом промывали раны. Конечно, и мне предложили самогон, который я решилась попробовать только через пару недель. Глотнула, словно воду, но на вкус оказалось даже хуже, чем я ожидала. Но не желая слышать их смех, я заставила себя сделать еще глоток и не выплюнуть. Жидкость эта производила странный эффект на сознание – люди становились чуть веселее, шутки – еще похабнее, чем обычно, песни звучали громче и звонче. Мне же захотелось спать – настолько, что я не могла удержать глаза открытыми.
Но сразу же очнулась от дремоты, когда Дик, который сидел справа, положил руку мне на грудь и сжал. Я скорее рефлекторно, чем полностью осознанно, схватила его огромную ладонь и вцепилась в нее зубами со всей мочи. Тара кричала, но никак не могла меня оторвать, а только потом Дик треснул меня другой рукой по лицу. Испугалась я гораздо позже – видя его бешеные глаза и окровавленную ладонь, которую он демонстрировал остальным под всеобщий смех.
– Я же ничего такого не сделал, чтоб меня так! Мне ж просто интересно было… Ну что я сделал-то?
Тара утаскивала меня в свою палатку, когда я слышала: