Ненавидел Он разговоры о своей личной жизни, в особенности, с представительницами противоположного пола. Они Его не понимали, а Он, пытаясь объяснить, только запутывался сам.
– Тогда чего ты ещё хочешь?
– Так ведь она-то меня любит! – Ответил Он, заранее зная, что Татьяна Его не поймёт.
– Ну и отлично! Что тебя не устраивает?
– А ты сама когда-нибудь любила?
– Да. Ну и что?
– Тогда ты испытывала чувство беспомощности перед любимым человеком, думала о нём днём и ночью, тосковала по нему, пыталась прогнать пустоту в душе, когда его не было рядом, ощущала хроническую неудовлетворённость жизнью и хандрила, когда тебе не оказывали взаимность.
– В общих чертах. Но ведь Ленка…
– Да при чём здесь Ленка?! – Голос Его сорвался, и глаза блеснули. – Не она мне даёт чувство душевного покоя, никто мне не может его дать, кроме Неё. Но Она мне его никогда не даст, потому что не любит и никогда не полюбит… Поверь, мне очень тяжело, и никто мне не сможет помочь. Я остался ни с чем. Как и Лена сейчас. По моей вине. И по Её вине. Я ничего не могу с этим поделать. Наши отношения с Ленкой обречены на провал, ей будет ещё хуже, чем сейчас. Пойми это. А, если не можешь понять, просто поверь мне, что иначе быть не может.
Татьяна очень удивилась Его словам. Она никак не ожидала, что Он любит безответно какую-то незнакомку. Татьяна считала, что мужикам от них, женщин, нужно только одно, и им, мужикам, в сущности, не важно, кто им это даст. Была бы внешность ничего, да характер не вредный. И уж от Него-то она никак не ожидала какого-то глубокого чувства. Татьяна быстро сопоставила Его вечный цинизм, Его безумные веселья, Его постоянно угнетённое состояние, Его наплевательское ко всему отношение с наличием у Него неразделённой любви. Сразу всё встало на свои места.
– Кажется, я тебя понимаю, – тихо произнесла Татьяна,
– Постольку поскольку.
Жёсткость, с какой Он произнёс последнюю фразу, уже не обманывала Татьяну. Теперь она знала, что это просто маска, кою Он надел, дабы скрыть собственные чувства. Татьяна взглянула в Его глаза, как будто впервые, и увидела в них затаённую боль и усталость. Татьяна закурила. Хотелось расспросить Его обо всём, но она понимала, что Ему это будет весьма неприятно.
– Выглядит со стороны всё, конечно, глупо, – заговорил Он, разгоняя рукой сигаретный дым.
– Ты о чём? – Не поняла Татьяна, затянувшись.
– Да всё о том же. Ведь я Её полюбил довольно давно. – Он слегка запнулся. – Очень давно. В девятом классе. Сначала Она мне просто нравилась, но потом я осознал, что просто не могу жить без Неё. Довольно-таки стандартная схема. Я трусил признаться – намного легче тешить себя напрасными надеждами. Наконец я сделал главную глупость: признался Ей во всём, причём, в стихах. Вышло не так, как я планировал. Ответа я не получил. Возможно, Она ждала дальнейших моих действий. А я расценил Её молчание неправильно. И сделал вторую глупость: написал ещё одно неуклюжее признание. И что-то сломалось. Она стала меня избегать. И не просто избегать, а ненавидеть меня и презирать. Я пытался это исправить, оказывал неуклюжие знаки внимания, но Она мне дала ясно понять, что я полный болван. – Он горько усмехнулся. – Я опустился до того, что стал писать идиотские стихи. И приносить их в школу друзьям, чтобы Она хотя бы случайно могла их увидеть. Она лишь надменно фыркала над ними. Я отчаялся и стал превращаться в то, чем я являюсь сейчас. Как же всё глупо!
Татьяна молча курила. Он принёс ей пепельницу. Сам не курил, но держал для друзей. Татьяна стряхнула пепел. Действительно, как-то глупо: стародавняя школьная любовь, вдобавок, неразделённая, мешает Ему сейчас встречаться с Ленкой. Татьяна, вроде начинавшая понимать, вновь запуталась. Он это почувствовал и сказал:
– Мне самому временами не верится, что это происходит со мной и наяву. Я не был готов тогда, много лет назад, и до сих пор не могу распутать клубок своих чувств.
Татьяна откинулась на спинку дивана. Он хмуро глядел на неё. Она крутила бессознательно в пальцах пачку сигарет, и ей в голову лезли всякие банальные мысли о несправедливости и человеческой тупости. На душе стало паршиво от безысходности, думала-то: даст этому ленивому лоботрясу пару подзатыльников, Он извинится перед Ленкой, они помирятся, и будут жить счастливо. Хотя бы какое-то время. Почему же всё не бывает таким простым, как в твоих мыслях? Татьяна поздравила себя с тем, что подобных историй с ней не происходило, и очень надеялась, что не произойдёт. Она вздохнула, достала из пачки ещё одну сигарету и снова закурила.
3.
Он вынырнул из чёрной бездны и осознал себя бредущим по развалинам города, города, который ещё вчера прочно занимал своё законное, а, может, и незаконное, место под Солнцем. В голове царила гудящая пустота, разрывающая голову, и Он не знал, радоваться Ему или нет тому, что она не раскололась в буквальном смысле. Он ничего не понимал. Он брёл, спотыкаясь о бесчисленные обломки, падал, обдирая кожу на ладонях и коленях в кровь, вставал и снова шёл, не зная, куда и не зная зачем. Его окружали догорающие развалины, трупы людей и животных, от которых исходил чудовищный запах страха и смерти. Мозг перерабатывал увиденное с задержкой, Он шёл как во сне, с запозданием удивляясь царившему хаосу. Мысли вязли словно в молочном киселе. Только через некоторое время он обратил внимание на то, что одет лишь в майку и трико, и Его трясёт от холода. Ветер бил в лицо, забрызгивая каплями холодного свинцового дождя. Солнца не было и в помине. Небо было пасмурным и тяжёлым. Казалось, что оно вот-вот упадёт и придавит собой единственного выжившего человека. Он со страхом поднял руки над головой, защищаясь от падающего неба, и застонал, осознав, что сходит с ума. В мозгу уже несколько минут крутилась фраза, будто заезженная пластинка: «онивсётакиэтосделалионивсётакиэтосделалионивсётакиэтосделали»… Так и не вникнув в смысл этих слов, Он заплакал от исходившего от них стойкого прелого запаха чёрной безнадёги.
Веки были чугунными и норовили захлопнуться. Некоторое время Он боролся с ними, но в конце концов сдался и брёл с закрытыми глазами, приоткрывая их лишь затем, чтобы иметь представление в каком направлении движется. В ушах зазвенело от кричащей тишины, лишь подчёркнутой стуком дождя и треском пожаров. Этот звон болью ударил в голову, и боль, казалось, не помещающаяся целиком в ней, норовила просочиться наружу. Запахов Он практически не ощущал, так как нос был напрочь заложен, и Он дышал ртом, судорожно глотая мёртвый воздух, отчего во рту образовался горьковатый металлический привкус.
Ему было страшно, страшно как никогда. Он часто думал о смерти, а сейчас, оказавшись у неё в гостях, испугался до безумия. Смертельно захотелось жить. Однако желание это было вызвано лишь инстинктом самосохранения, разум был настолько обескуражен, что не участвовал ни в чём, изолированный от остального организма болью и отупением.
Спустя некоторое время сознание немного прояснилось, и Он обнаружил себя стоящим перед огромным котлованом. С сознанием вернулась и боль, мешавшая понять, откуда взялся этот объект. Но Он всё-таки сообразил, что это всё, что осталось от большого искусственного пруда, использовавшегося на нужды металлургического завода. Он машинально поискал глазами плотину. Её не было, как и самого завода. Вода куда-то испарилась, и теперь бывший водоём представлял собой безобразную яму, похожую на огромную гнойную язву. Он долго стоял и тупо смотрел на мёртвый пруд и невнятные останки завода, пытаясь понять, что произошло с городом. Глаза горели, в голове что-то постоянно обрывалось, живот периодически схватывало до слёз, и какая-то гнилая слабость растекалась по всему телу. Он не понимал, почему не умер вместе с остальными людьми. Внезапно каждой клеточкой своего измученного существа Он ощутил безысходное чувство абсолютного одиночества. Все Его друзья и враги мертвы, стёрты с лица Земли. Теперь уже не с кем будет поспорить, выпить пива, некому поплакаться, некого любить и некого предавать. Он обхватил голову руками, сглотнул слюну и взглянул на пасмурное небо, с которого на Его разгорячённое лицо падали радиоактивные капли дождя. Ни Солнца, ни голубой полоски неба –только свинец, свинец и свинец, и его раскалённые брызги, бьющие по лбу, щекам, рукам и судорожно вздымающейся груди, обжигающие до боли Его кожу. Он закрутился на месте и закричал, раздирая своим жутким криком мёртвую тишину…
Очнулся Он, когда уже начинало темнеть. От зверского холода бил озноб. К головной боли Он уже немного привык. Он надсадно закашлялся, чувствуя, как разрывает бронхи. Он скривил растрескавшиеся губы в кривом подобии улыбки – происходившее начинало Его веселить. Он ощутил мощную волну голода. Пытаясь её отогнать, Он только ещё больше растормошил дремавший до сих пор живот. В животе очень сильно скрутило, и Он согнулся пополам, схватив его руками. Стал искать глазами укромное местечко, и это Его позабавило – в полном одиночестве в погибшем городе, а всё равно необходимо уединение для совершения конечного акта метаболизма. Он спрятался за стену, на вид достаточно прочную, чтобы не похоронить под собой человека, ощутившего необходимость удовлетворить одну из своих биологических потребностей. Легче Ему не стало. Есть захотелось ещё сильнее, жить – тоже. Но Он не имел представления, как сие осуществить. Стемнело окончательно. Он доплёлся до догорающих разрушенных домов, чтобы хотя бы чуть-чуть согреться. Он повалился прямо на холодную землю поближе к огню. Пахло почему-то пригоревшим мясом. Когда Он понял, почему, не было уже сил встать и отойти подальше. Его вырвало и почти вывернуло наизнанку. Он сидел на земле и смотрел пустыми глазами на огонь и обуглившиеся трупы. В темноте разрушенный город светился пятнами и точками пожаров, став царством теней и призраков. Каждую секунду Он ожидал зловещего воя, но ни один живой звук не доносился из чрева убитого града. Вот где-то обрушился дом, снова застучал мелкий противный дождь, взвыл ветер, свободно носившийся теперь наверху, так как не было больше деревьев, в верхушках которых он смог бы запутаться, и высоких зданий, о которые разбивались бы все его усилия. Ни звёзд, ни Луны видно не было, словно некий небесный электрик отключил их, оставив чёрную пустоту. Без звёзд было ещё паршивей. Он забылся тяжёлым полусном-полубредом, иногда вскакивая, боясь куда-то опоздать, и тут же погружаясь обратно в тяжёлую тёмную воду кошмара, который смешивался с не менее кошмарной действительностью.
Дёрнувшись всем телом, Он проснулся. По земле стелился туман, и было невыносимо холодно. Он весь закоченел, зубы дрожали, выбивая мрачную мелодию. Он закашлялся вновь так же мучительно, нос совсем не дышал. С трудом поднявшись, Он принялся прыгать на месте, пытаясь разогнать кровь. Мутило страшно. Несколько раз вырвало, и несколько раз пронесло. Пожары потухли, и от завалов струился дым. Голова болела меньше. Скорее всего, просто выключились некоторые болевые рецепторы, чтобы мозг не сошёл с ума от постоянной боли. Он представил себе огромную кружку горячего крепкого сладкого чая и тут же пожалел об этом, так как её образ накрепко запечатлелся в воспалённом сознании. Чувство жажды и желание согреться притупили остальное. Он взмолился хотя бы об одной малюсенькой кружечке, и не дождавшись исполнения чуда, сплюнул густую мокроту и побрёл в противоположную от бывшего пруда сторону.
Он не рассчитывал спастись, Он отдавал себе отчёт в том, что жив лишь формально, что смерть только вопрос времени, и, видимо, времени весьма короткого, но нужно же хоть как-то бороться. Он решил уйти подальше от смердящего города. Единственная пришедшая на ум причина катастрофы – это атомная бомба, упавшая, по всей видимости, прямо на завод, и было бы логичным постараться покинуть зону наибольшего радиоактивного заражения. Хотя, судя по всему, этот шаг Его уже вряд ли спасёт.
Он тащился, тупо осматривая окрестности остекленевшим взглядом. Снова стала мучить гнусная боль, выворачивающая все внутренности наизнанку. Он брёл и бессознательно бормотал: «какбольнокакбольнокакбольнокакбольнокакбольнокакбольно»… Он качал головой в такт своим словам. Хотелось лечь и в тот же миг умереть, но Он всё равно упрямо шёл, превозмогая себя. Он часто спотыкался и падал. Вставать не хотелось, хотелось вот так лежать на мостовой, вдыхая смрад расплавленного асфальта и впадать в беспамятство. Но Он, пересиливая себя, вставал и плёлся дальше, временами отключаясь, продолжая двигать ногами. Когда был в сознании, Он проклинал эту дурацкую жизнь. Голова трещала, живот крутило, кожа гноилась, грудь болела от постоянного кашля, бил озноб, с угрожающей периодичностью рвало, хотелось жутко есть, ноги гудели. Он превратился в машину, в которой абсолютно все системы вышли из строя, но, которая, чертыхаясь и разваливаясь, ещё функционировала с грехом пополам.
Очнувшись в очередной раз, Он обнаружил, что больше не идёт, а лежит в грязи, уткнувшись разбитым лицом в камень. Встать уже не было никаких сил. Солнце не собиралось выглядывать из-за серого монолита туч, и Он даже примерно не мог определить, сколько прошло времени. Оглянувшись назад, Он увидел, что прошёл не так уж и много, и до выхода из черты города оставалось всё также прилично. Он уткнул лицо в ладони и заплакал. Вдруг Он услышал вскрик, полный усталости и отчаяния. Кричавший уже не надеялся на помощь и лишь изредка вскрикивал, так как большего ему не оставалось. Крик доносился глухо, словно из-под земли, и Он бы его не услышал, не будь так тихо в этом мёртвом городе. Он вскочил и кинулся к завалам, откуда доносился звук, забыв о боли и смертельной усталости. Он не одинок больше в этом адском догнивающем городишке!
Он принялся оттаскивать обломки, чувствуя внезапный прилив сил. Более мелкие элементы Он просто расшвыривал в разные стороны. Он изрезал все руки об острые края завалов, но не обращал на это ни малейшего внимания. Человек, взывавший о помощи, услышал Его возню и закричал, преодолевая сопротивления руин:
– Я в подвале! Слышите? В подвале! Ищите люк! Люк! Слышите?
Он слышал, но не мог ответить, так как не хватало дыхания. Пот с Него катил в три ручья, и Он мимоходом пожалел, что не может утолить жажды этими ручьями. Он умотался в конец, и если бы сию секунду не обнаружил крышку люка, то, наверное, свалился бы замертво на эти развалины. Из последних сил Он за кольцо рванул крышку на себя. Люк поддался лишь с третьего раза. Он, шатаясь от изнеможения, отдуваясь, кое-как выговорил:
– Выходите… свои!
5.
Сперва Он не чувствовал ничего, даже того, что ничего не чувствует. Вокруг и изнутри Него царила какая-то глубокая чёрная, но в то же время бесцветная пустота. Через какой-то миг Он понял, что до этого не воспринимал эту пустоту, а, значит, находился без сознания. Тут же пустота сжала его в кулак, бесформенный и безразмерный, и принялась душить. Хотелось кричать, дрыгать ногами и руками, которых он не чувствовал, но нервные импульсы вязли в пустоте и не доходили до адресатов. Но, в конце концов, рухнула неведомая преграда, и эти импульсы всем своим неудержимым табуном достигли конечной цели. Его скрутило в дугу, и Он окончательно очнулся. Давящая пустота отступила, и Он открыл глаза. Умеренно яркий свет, льющийся сверху, не слепил глаз, и Он увидел сияющий белизной потолок. В первый момент Он решил, что Его окунули в молоко, но несложно было догадаться, что это на самом деле была больничная палата. Он сел, и в глазах потемнело. Замерев, Он ждал, когда отхлынувшая из мозга кровь вернётся на место.
Услышав звук открывающейся двери, Он повернул голову в её направлении. В дверь вошёл рослый широкоплечий мужчина средних лет с оформившимся брюшком в военной форме. В звёздочках на погонах Он не разбирался, но что-то явно указывало на высокую должность вошедшего. Военный немного вздрогнул, увидев, что Он смотрит на него.
– Где я? – Спросил Он немедленно, вдруг осознав, что не чувствует больше никакой боли. – Что случилось?
Военный сел на стул рядом с койкой и ответил:
– Под землёй на секретной военной базе Л-34.
– Я и не надеялся, что окажусь в раю. – Он слабо усмехнулся.
– Я Григорий Власов. Полковник. Главный на базе.
Ничего, кроме формы, в полковнике не было военного. Вид у него был уставший, в глазах затаилась смертельная печаль. Казалось, что он чего-то стыдится.