Так вот, я, наконец, подошёл к самому главному. То, что сейчас происходит со мной – со всеми нами – в конце концов, приведёт к тому, что все наши сознания из разных миров соединятся в одно в одном нашем теле, и больше не будет отдельного меня в каждом мире, а буду один я, но для всех миров Земли. Я буду простым смертным как Повелитель Ветра. Если я не сошёл с ума, то процесс уже запущен, и его не остановить. Рано или поздно «чехарда между мирами» закончится объединением всех нас и поднимет Меня на ступень выше, хочу ли я этого или не хочу. Скорее всего, я хочу. Ведь это необычно и увлекательно, больше похоже на сказку. Это идеальный шанс обрести смысл жизни и отбросить всё нехорошее, что произошло со мной и, собственно, привело к этому.
Но, знаешь, я устану ждать. Я уже устал. Единственное, что меня держало, так это ожидание чего-то хорошего и необыкновенного, и вот, оно произошло! Уходя, Павел намекнул, что есть способ ускорить «чехарду». Я знаю, что он имел в виду. И, если ты – другой я – сейчас это читаешь, то, значит, я сделал это.
Запись последняя. Я закончил дневник. Мне страшно. Но я всё решил. А что меня здесь держит? Но я не прощаюсь. Я надеюсь возродиться уже в новом качестве. А, если честно, не так уж и плохо было быть просто смертным. До встречи».
***
Татьяна дочитала Его дневник до конца. Он всегда был не от мира сего. Но чтобы до такой степени! В последнее время Он иногда переставал узнавать друзей, в том числе, и её, начинал изъясняться на каком-то странном наречии, не узнавать родного дома, пугаться выходить на улицу, рассказывать, что живёт на самом деле в другом городе и тому подобное. Периодически Он становился более нормальным, но, в конце концов, Он пропал. Ни в больницах, ни в моргах она Его не нашла. Если бы Он собирался уехать, то всё равно бы предупредил Татьяну, да и взял бы кое-какие вещи с собой. А так пропал, не оставив даже записки, кроме вот этого бредового дневника. Из-за неаккуратного, как и Он сам, почерка Татьяна разобрала не всё из Его записей, но суть поняла. Поверить в это было сложно, хотя и объясняло Его нелепое поведение в последнее время. Татьяна не хотела думать о том, что Он просто-напросто сбрендил, но дневник говорил именно об этом. Татьяна забрала тетрадь и решила никому, даже милиции, её не показывать.
Больше Его так никто и не видел. Близких родственников у Него не было. Он пропал, словно Его и не существовало. Что с Ним сталось, так и не узнали, да не сильно и хотели. Существовал, правда, ещё Его дневник, но кто в здравом уме поверит в те бредни? Да к тому же при переезде на новую квартиру дневник потерялся, и Татьяна вскоре начала сомневаться, был ли он. И был ли Он? А действительно, жил ли такой человек, или же всё это были просто чьи-то грёзы?
Глава пятая. Игры на воде.
Стоял поздний осенний вечер. Моросил холодный дождь. Небо было затянуто тяжёлыми ночными тучами, не пропускающими ни единого лучика света. Лишь в окнах нескольких одноэтажных домиков горел тусклый свет. Большинство лачуг были погружены во тьму: либо они пустовали, либо хозяева уже ушли на боковую. Под ногами противно хлюпала грязь. Было довольно паршиво, но я чувствовал к этому агонирующему миру тусклый отголосок привязанности. Большинство своих прежних жизней я прожил в подобном городишке.
Мир этот определённо пережил ядерную войну – это чувствовалось в воздухе, в грязи, в тёмных окнах мёртвых домов. Город переживал упадок, как и весь этот догнивающий мир.
Я пришёл несколько мгновений назад. Не знаю, сознательно или нет, я решил навестить родной город, но «Ветер, дующий между мирами» привёл меня именно сюда. Я Скит, Скиталец. Не очень-то оригинальное имя, как у других простых смертных, например: Беспутник (сокращённо, Ник), Мировая Девчонка (Мира), ЛайфЛонг (Эл) и так далее, но зато наиболее подходит к моему душевному состоянию. Я скитаюсь по мирам. Я обрёл новые способности. Я погиб как просто смертный, но возродился как простой смертный. У меня появился шанс начать всё заново.
Я направился к двухэтажному дому, выделяющемуся на фоне остальных. Он выглядел не столь убого, как остальные хибары. С освещённой веранды неслась перебранка, и, приближаясь, я стал различать отдельные реплики. Высокий мужской голос с хрипотцой надрывался:
– … правда! Я никуда не уйду! Это мой дом!
Женский голос, менее противный, но такой же визгливый, вопил в ответ:
– Это дом моего отца! Не смей называть его своим! Проваливай!
– Нет! Я твой муж!
– Муж?! То, что ты трахал меня три года, не даёт тебе права называться моим мужем! За свои деньги я найду мужика моложе и здоровее тебя! Проваливай!
– Сучка! Ты хочешь выкинуть меня на улицу без гроша в кармане! Так ты мне отплатила за эти три года!
– Это ты мне отплатил! Я не ожидала от тебя такой низости! Ведь Сандра больна! Убирайся, не хочу тебя видеть!
– Пять тысяч!
Я поднялся по ступеням. Парочка, занятая выяснением отношений, меня до сих пор не замечала. Толстая спина мужчины мешала мне пройти. Я взял его за воротник и дёрнул вниз. Мужчина от неожиданности, перелетев через все ступеньки, плюхнулся в грязь. Из его горла раздался сдавленный визг. Я вынул из кармана пачку банкнот и кинул толстяку на грудь.
– Уходи, – бросил я через плечо.
Даже не оборачиваясь, я был уверен, что он дрожащими от возбуждения пальцами схватил деньги и, не пересчитывая, засунул их себе в карман, собираясь уходить. Я его недооценил. Толстяк развернул меня и сжатой в кулак рукой врезал мне в челюсть. В глазах вспыхнули белые звёзды. От неожиданности я чуть не потерял равновесие. Мой ответный удар был к стыду очень слаб и не помешал толстяку вновь ударить, что разбудило во мне холодную ярость. Несколько моих быстрых ударов кулаками заставили противника сменить тактику. Толстяк стал пытаться свалить меня в грязь, пользуясь своим преимуществом в весовой категории. Я врезал ему коленом в живот, и, когда он согнулся пополам, принялся лупить его локтём по спине. Его мощных ударов в пылу драки я не чувствовал. Он обхватил своей сильной рукой мою шею и стал пригибать меня к земле, я рывком кинул своё тело назад, и мы вместе упали на спину, подняв фонтан грязных брызг. Встали мы одновременно. Его ужасный удар лбом в переносицу чуть было не вырубил меня. Я всё же устоял и умудрился накинуть ему на голову его же куртку и принялся бить по ней. Толстяк с трудом вырвался, и я проводил его пинком. Он увернулся и остановился слегка в отдалении. Несколько секунд, тяжело дыша, мы обменивались мрачными взглядами. Наконец, толстяк, видимо, удовлетворённый дракой и полученными деньгами, повернулся к женщине, которая с веранды наблюдала за боем, и сказал, задыхаясь:
– Ты ещё об этом пожалеешь!
После этого он удалился в темноту медленной гордой походкой непобеждённого человека. Женщина снизошла ко мне с веранды и ровным голосом спокойно сказала:
– Благодарю вас.
Ростом она была вряд ли выше меня, что мне невольно льстило. Лица я не мог разглядеть, так как источник освещения находился за её спиной.
– Пустяки, – отмахнулся я, пытаясь восстановить дыхание.
– Для вас пять тысяч пустяки? – Таким же ровным голосом удивилась она.
– Кто же вы такой?
– Скиталец, – ответил я честно.
– Вот как? А как вас зовут?
– Скит, – я улыбнулся.
– Очень странно, но, тем не менее, приятно. Я Аманда. Идёмте в дом, вам необходимо привести себя в порядок.
Похоже, эта женщина привыкла, что бы её волю выполняли неукоснительно. Что ж, подобные просьбы я готов выполнять без пререканий. Мы поднялись по ступеням в прихожую, и Аманда обернулась ко мне. Я почувствовал разочарование: у моей покровительницы было некрасивое мальчишеское лицо, покрытое веснушками, пронзительные глаза серого цвета, редкие медные волосы. Впрочем, что-то в ней меня притягивало, и я вновь расплылся в улыбке. Аманда с интересом рассматривала меня.
– Сбросьте всю вашу одежду здесь у порога.
– Что, уже?
Уголки её губ дрогнули.
– Вы перепачкаете мне весь дом. Раздевайтесь.
Действительно, грязь с меня буквально лилась. Я быстро разоблачился, оставшись в плавках. Аманда обвела меня оценивающим взглядом:
– Смущение точно не является вашим пороком.
– По-моему, пора переходить на «ты», пока я всё ещё в трусах.
Аманда рассмеялась:
– Пойдём в ванную, любитель плоских шуток.
«Та ещё Джоконда», – подумал я и двинулся за ней.
Роскошью дом не изобиловал, но, вероятно, по здешним меркам достаток этой семьи был выше среднего. В ванной висело большое зеркало, и у меня появилась возможность разглядеть собственную разукрашенную физиономию.
– Да, Руслан тебе неплохо начистил.
– Руслан – это тот приятный милый толстячок, с которым у меня буквально пару минут назад возникли небольшие разногласия, которые пришлось решать методом приложения определённого физического воздействия? – Утвердительно проговорил я, оценивая ущерб, нанесённый моей внешности «приятным милым толстячком». Ущерб был немалым, и ещё не скоро я могу появляться в приличном обществе. Пока, впрочем, мне хватало общества Аманды.
– Ничего! – Бодро произнёс я. – Ему тоже неплохо досталось. Он твой муж?
– Был. Вот мыло и полотенце. Приводи себя в порядок. Я пока подыщу тебе чего-нибудь из отцовских вещей. В Руслановых тряпках ты точно утонешь.
Аманда вышла. Я ещё немного поглазел на то, что осталось от моего лица, и полез под душ. Когда Аманда вернулась, я ещё только намыливался.
– Фу! Какой ты медленный, – возмутилась Аманда из-за двери, – в армии никогда не был?
– Да разве теперь упомнишь, где я был? Я прожил гораздо больше жизней, чем ты думаешь.
– Ага, ты сторонник теории переселения душ.
– Вообще-то, нет. Кстати, про душ, я выйду через пять минут.
– Тогда я тоже успею переодеться. Как закончишь, проходи в комнату.
Закончив плескаться, я приоткрыл дверь, увидел горку одежды на полу, и, воровато озираясь, втащил её в ванную. Рубаха и штаны оказались по длине чуть велики, но в них было уютно. Следуя просьбе новоиспечённой знакомой, я прошёл в комнату. Обставлена она была со вкусом: диван, кресла, посреди столик, у стен книжный шкаф и буфет с фарфоровой посудой. Я подошёл к книгам, изучая корешки. Пушкин был знаменит и в этом мире. «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Потом я опробовал на мягкость диван. Испытание диван выдержал на «отлично», и я решил его не покидать до появления моей некрасивой, но милой повелительницы. Ждать долго не пришлось. Аманда переоделась в длинное красное платье на бретельках с впечатляющим вырезом и распустила волосы. В руке она держала бутылку красного вина. Я опять растянулся в улыбке. Похоже, так часто я ещё не улыбался со времени всех своих смертей.
– Я подумала, что ты не откажешься немного расслабиться после всех волнений. Это вино разлито ещё до войны.
– В такой чудесной компании я готов пить и не столь дорогие напитки, – я не переставал улыбаться.
Аманда, поставив вино на столик, достала из буфета бокалы. Когда я разлил вино, она спросила:
– За что пьём?
– За синяки Руслана. Пусть их окажется больше, чем у меня.
Аманда рассмеялась. Моё мальчишество её веселило. Она сделала глоток, а я осушил бокал до дна. Вино было приятным и крепким.
– А твой отец не обидится, что я в его одежде?
– Не знаю, он давно умер.
– Прости.
– Ничего. Мы привыкли к смерти. Отец умер во время бомбёжки, а моя мама через полгода от лучевой болезни. Мы живём вдвоём с сестрой, но после всех ужасов войны она сошла с ума. И Руслан этим воспользовался…
– Мой город тоже бомбили.
– И что?
– Я погиб.
Аманда предпочла пропустить мои слова мимо ушей. Она сидела рядом со мной. Я вновь налил вина.
– За всех погибших в этой страшной войне, – сказал я.
Аманда на этот раз выпила до дна.
– Ты очень странный, – сказала Аманда, вертя в пальцах пустой бокал, – мне кажется, я тебя знаю, но ты какой-то неуловимый. Ты кажешься простым, но в тебе есть что-то, ускользающее от внимания. Что это?
– Не знаю, – я, помимо желания, улыбнулся.
– Ты хитрый.
– Я? Честный. Я всегда говорю только правду.
– Тогда скажи обо мне. – Аманда поставила бокал на стол.
– Ты устала. Тебя трудно удивить. В душе у тебя пустота. – Я сознательно не касался её внешности.
– А ты можешь заполнить эту пустоту?
В вопросе, на мой взгляд, прозвучала некая двусмысленность, но я предпочёл отнести её на счёт собственной фантазии.
– Не могу ничего обещать, – я придвинулся к ней, – у меня у самого в душе дыра…
Моим опухшим губам губы Аманды показались резиновыми. Внезапно она отстранилась. Я повалился на диван. Я превратился в немой вопрос.
– Подожди здесь. Я должна присутствовать лично. Я скоро.
Она спорхнула с дивана и выскочила из комнаты. Выглядела она взволнованной. Я, ничего не поняв, выпрямился на диване и увидел на стене напротив маленькую белую коробочку, светодиод которой настойчиво мигал красным огоньком. Меня неведомой силой подбросило с дивана, я напялил какие-то тапочки и устремился за Амандой. В дальней комнате я увидел лестницу, ведущую вниз. Я принялся спускаться по ней, перепрыгивая сразу по четыре ступеньки. Лестничных пролётов было несколько. На последней площадке я увидел дверь, которую охранял высокий крепкий мужик в камуфляже.
– Вы кто? Сюда нельзя! – Грозно проревел охранник, потянувшись за резиновой дубинкой.
– Я ищу туалет, – ляпнул я то, что первым пришло в голову.
Мужик в камуфляже чуть не задохнулся от такой нелепой лжи. И тут издалека из-за незакрытой двери раздался голос Аманда:
– Слава, пропусти! Пусть посмотрит.
Аманда как-то странно рассмеялась в конце. Слава недовольно посторонился, и я очутился в длинном-длинном узком коридоре. Где-то вдали маячило красное платье Аманды. Я побежал, шлёпая тапками по обветшалому коричневому кафелю, чтобы нагнать свою проводницу. Пыльные слабые лампы накаливания освещали ржавые худые трубы и грязные толстые кабели, идущие вдоль всего потолка. Я как в дурном сне не мог нагнать Аманду. Внезапно коридор закончился лестницей наверх. Я поднялся по ней и оказался перед дверью. Я дёрнул дверь, и та открылась с чмокающим звуком. Я вошёл, а дверь автоматически закрылась. Помещение освещалось лампами дневного света, и после полумрака коридора свет бил в глаза, мешая смотреть. Стены и пол были выложены белой плиткой. Я остановился как вкопанный. Голова кружилась, взгляд, как в кошмаре, не мог остановиться на какой-нибудь определённой детали. Я за свои, в общем-то, похожих друг на друга миллион жизней повидал многое, но ничего ужаснее этого видеть не приходилось. На всём протяжении стены впритык друг к дружке стояли койки, на которых лежали страшные люди: толстые женщины в исподнем, сморщенные старики в нижнем белье, и многие другие. В глаза бросались обширные гнойные язвы, деформированные и распухшие конечности, выпученные глаза, сухие струпья, обезображенные лица. У очень худой женщины не было одной груди. У одного старика была огромная толстая шея. Я медленно двинулся вдоль этой галереи человеческих страданий. У кого-то капельница торчала в вене. Кто-то лежал на скелетном вытяжении. Кто-то был перебинтован грязными чёрно-красно-жёлтыми бинтами. У кого-то были свищи, из которых торчали испачканные в гнойном экссудате дренажи. У одной старушки из дыры в животе торчала петля посиневшей кишки. Все эти люди лежали плечом к плечу на грязных, сбитых в гармошку простынях, кто-то лежал на койке вдвоём, а кто-то даже на полу. В помещении стоял жуткий смрад застоявшихся испражнений, гниющего мяса, мочи, грязной крови. Я шёл, задыхаясь и шатаясь, к противоположной двери. Не сразу я понял, что не вписывалось в общую картину ужаса, а, поняв, ужаснулся ещё больше: все люди спокойно беседовали, улыбались, кто-то смеялся шутке соседа. Никто не обращал внимания на свою боль и своё бедственное положение. Даже агонирующий больной пытался вставить словечко в разговор.