This is not Romeo, he's some other where.
Шекспир, «Ромео и Джульетта»
– Наверное, уже лет десять прошло?
– Да уж, не меньше…
Рома залюбовался ею. Она выглядела шикарно. Нет, в самом деле – просто здорово. С последней их встречи и вправду прошло не меньше десятка лет – тогда им было всего лишь по семнадцать лет. В памяти Ромы она оставалась всё той же юной прелестницей. Конечно, те наивные и бесхитростные времена, когда любовь была неотделима от секса и любое взаимное прикосновение вызывало возбуждающую дрожь, давно уже были позади. Да и жизненные пути их разошлись буквально в течение года после выпускного вечера… Однако сейчас, глядя на сидящую перед ним красивую холеную женщину – узнаваемую, но уже иную, Рома невольно предавался воспоминаниям. Скорее даже не конкретным воспоминаниям, а неким смутным волнующим образам.
– Хорошо выглядишь, – сказала она, окидывая его уже не скрытым, а явно оценивающим взглядом.
– А уж ты-то… – проговорил в ответ Рома и, запнувшись в подборе слов, просто изобразил всем своим видом восхищение – поднял брови, покачал головой и, чуть откинувшись назад, развёл руками.
Она оценила его манёвр и благосклонно засмеялась. Он с готовностью хохотнул в ответ. Возникшее у Ромы с первой минуты встречи какое-то щемящее чувство внутри как будто лопнуло и разлилось мягким теплом по всему телу.
– Удивительная встреча… – пробормотал Рома, бессмысленно улыбаясь.
– Да уж… – проговорила она, тоже улыбаясь как-то неопределённо.
Они сидели на высоких табуретах за стойкой бара в дорогом московском ресторане. Был вечер пятницы, было многолюдно, но не шумно.
– Ты здесь по делу? – поинтересовалась она.
– Можно сказать и так, – ответил Рома. – Жду своего босса. А ты?
– У меня здесь назначена встреча, – сообщила она и после маленькой паузы добавила: – Деловая.
Она пила минеральную воду. Он пил апельсиновый сок. Оба пили медленно и очень маленькими глотками.
– Чем занимаешься? – спросила она.
– Личный помощник одного банкира, – уклончиво, но не без многозначительного самодовольства ответил Рома.
– Вот как! – удивлённо произнесла она. – Ты – помощник? Типа секретаря-референта? Вот уж не подумала бы…
– У него есть секретарь-референт, – обиделся Рома. – А я – помощник, понимаешь? Personal assistant.
– По особым поручениям? – не без иронии уточнила она.
– Можно и так сказать…
Рома насупился. Его профессиональная гордость была задета. Ему как-то не приходило в голову, что его недавнее карьерное достижение (из обычных телохранителей – да в личные помощники!) может у кого-то вызвать пренебрежение и даже иронию. А обнаружить такое отношение именно с её стороны было обидно вдвойне.
– А ты чем занимаешься? – буркнул он.
– Работаю в модельном агентстве.
– Ты – модель? – изумился Рома.
– Иногда, – как-то странно ответила она и прищурилась. – А что, непохожа?
– Да нет, я не в том смысле, – принялся оправдываться Рома. – Тебя хоть сейчас на обложку журнала! Просто насмотрелся я на этих моделей… Обычно это молоденькие нескладные дылды, дуры дурами…
– Таких большинство, – согласилась она и вздохнула. – И с ними очень трудно конкурировать! А чего это вдруг ты с моделями якшаешься?
– Особые поручения, – уклончиво отозвался Рома и не удержался: – С кем только не приходится общаться нам, секретарям-референтам…
Она миролюбиво положила свою ладонь поверх его ладони на барной стойке. Внутри у Ромы снова защемило.
– Не обижайся на меня! – воскликнула она. – Ну сморозила глупость… Всегда ты был обидчивый, Рома-Ромео…
– Ну вот, вспомнила… – проворчал Рома, но ему было чертовски приятно.
Рома-Ромео – так его дразнили ещё в школе за их романтические отношения, которые быстро перестали быть тайной для одноклассников. Вот странно – его за это обзывали, а ей никакого прозвища не придумали… Наверное, просто его имя и тогдашний возраст провоцировали на такое бесхитростное отождествление с шекспировским персонажем. Тогда было до слёз обидно и неловко, а сейчас это кажется одним из самых милых воспоминаний юности…
– Странно, почему для меня не придумали прозвища? – проговорила она задумчиво. Посмотрела на него и вдруг засмеялась. – Ты тоже об этом подумал?
– Да, – признался Рома.
Роме вспомнилось, что у них случалось не так уж редко думать об одном и том же. Каждый раз, выясняя это, они полагали, что вот оно – очередное подтверждение тому, как они идеально подходят друг другу.
– А помнишь, как ты однажды ночью пробрался к нам на дачу? – вдруг спросила она.
– Ещё бы! – Рома кивнул и усмехнулся, припоминая.
– Папа ведь запретил тебе приближаться ко мне. – Она вспоминала с явным удовольствием. – Но ты, как истинный страстный кавалер, скрытно проник в ночи к нам на дачный участок…
– Было очень холодно, – заметил Рома. – И хорошо, что вы собаку не держали…
– Как же ты меня тогда напугал! Полез посреди ночи в окно…
– Если б закричала, твой отец меня прибил бы…
– Но я не закричала…
И они снова заулыбались друг другу – невнятно, но в то же время многозначительно. Оба вспоминали, как это было прекрасно – тайная любовь в её девической постели, в полной темноте, без единого звука, лишь прерывистое дыхание и еле слышный всхлип в подушку…
– Ах ты, мой Рома-Ромео, – негромко сказала она с нежностью. – Настоящий Ромео… Знаешь, я рада, что ты был моей первой любовью.
– Как же так вышло, что всё закончилось? – пробормотал Рома, глядя в сторону.
– Первая любовь всегда заканчивается…
– Всегда?
Наверное, во многих подобных ностальгических беседах наступает такой момент. Когда, сближаясь в воспоминаниях, нужно либо оттолкнуться обратно друг от друга и сохранить дистанцию, либо рискнуть нырнуть глубже…
Рому лишили этого выбора. Очень не вовремя зазвонил его мобильный телефон.
– Прости, это мой босс, – сообщил ей Рома, глядя на дисплей телефона. В трубку он сказал: – Да, я уже на месте. Вас когда ждать?
– Меня ждать не надо, – сказал ему банкир. – Я уже здесь.
– Где?
– Не верти головой. Выйди в холл.
Извинившись перед ней, Рома вышел в холл, где его нетерпеливо поджидал банкир.
– Вы не будете здесь ужинать? – осведомился Рома.
– Нет. – Банкир нервно дёрнул плечом. – Мне надо ехать в другое место. Ты, кстати, тоже едешь со мной. И вот что… – Банкир достал из внутреннего кармана пиджака конверт и бумажник. – Вот, держи.
Из конверта была извлечена средних размеров фотография, из бумажника – несколько стодолларовых купюр.
– Найдёшь её в зале ресторана, – распорядился банкир, ткнув пальцем в фотографию. – Дай ей деньги и скажи, что она свободна. – Банкир развернулся и пошёл к выходу, бросив через плечо: – Давай побыстрее, жду в машине.
– Хорошо, босс.
Рома смотрел на фотографию.
Да, всё-таки она была очень красива. И на студийном фотоснимке тоже выглядела шикарно. Впору было вновь залюбоваться ею, но Роме вдруг стало тошно. На обороте фотокарточки он обнаружил основные данные о ней: имя, возраст, размеры, название агентства… И цену.
Одеревеневшей походкой Рома вернулся к стойке бара. Положил перед ней купюры и без выражения сказал:
– Твою деловую встречу отменили.
Она посмотрела на него долгим взглядом.
– Так вот какие у тебя особые поручения, – еле слышно прошептала она.
– Так вот какая ты модель, – так же тихо отозвался Рома.
Она забрала деньги со стойки, слезла с табурета и, указав на фотографию в его руке, сказала:
– Оставишь себе на память?
Рома молча усмехнулся.
– Ах, милый Рома-Ромео, – проговорила она, дотронувшись до его локтя. – Жаль, что так получилось.
– Мне тоже.
Он расплатился с барменом и ушёл, не оглядываясь. Фотографию выбросил в урну у крыльца ресторана.
Наверное, Роме хотелось вычеркнуть этот вечер из своей памяти, но не удалось. Смутные светлые образы юной прелестницы из милой истории о первой любви теперь невольно заслонялись отчётливым фотографическим изображением шикарной холёной модели, измеренной с точностью до сантиметра и оценённой с точностью до сотни долларов.
И эта подмена воспоминаний была, пожалуй, самой горькой и невосполнимой потерей его памяти.
2006
Амнезия
Первое, что он почувствовал, – это были запахи. Много запахов, разных и смешанных. Как странно, подумал он. Почему только запахи? И что это за запахи?
Пахло нагретым деревом и одновременно какой-то затхлостью. Пахло свежим воздухом и одновременно пылью. Пахло чем-то горячим и одновременно прохладным.
Горячим и прохладным… Он не успел спросить себя, откуда у него берутся такие описания запахов, потому что появились другие ощущения. Он понял, что может чувствовать кожей. Лицу было тепло, а ногам холодно. А левой руке было больно. И голове было больно.
От боли он застонал и услышал самого себя. Я слышу, подумал он без особой радости, потому что было больно.
Наверное, от боли тело стало стремительно оживать. Стало вдруг понятно, что он сидит и сидеть ему очень неудобно. Он шевельнулся, чтобы устроиться получше, и стало ещё больнее. Тут же во рту пересохло и стало горько.
– Пить, – хрипло произнёс он.
И открыл глаза.
Странно, но первое, что он увидел, – тоже глаза. От неожиданности он отпрянул и стукнулся затылком о что-то твёрдое. Боли от ушиба он почти не заметил – слишком испугался, да и голова без того невыносимо раскалывалась.
Обладатель глаз напротив тоже отпрянул, и тогда стало видно, что это лицо пожилой женщины, удивлённое и встревоженное.
– Вы меня слышите? – громко спросила она, наклонившись к нему.
– И вижу, – недружелюбно отозвался он, потому что её голос немедленно отдался в голове самыми неприятными ощущениями.
– И видите, – потрясённо сказала женщина. Она была явно поражена происходящим, хотя было непонятно с какой стати. – Послушайте, вы посидите тут спокойно, а я сейчас вернусь, хорошо?
– Хорошо, – покорно ответил он. – Только дайте попить, пожалуйста.
– Заодно и попить принесу, – пообещала она. – Только сидите и не дёргайтесь… – Прозвучало это немного угрожающе, женщина сама это поняла и пояснила: – Вам вставать нельзя, так что просто посидите и подождите.
Она выпрямилась и как-то быстро скрылась из вида.
– Голова болит! – сообщил он ей вдогонку, обернувшись.
– Хорошо, хорошо, – сказала она и вышла.
Он успел заметить, что она была в белом халате. Врач? Медсестра? Ему стало тревожно. Всё это было непонятно, и надо было скорей разобраться что происходит.
Тогда он стал осматриваться.
Он находился на веранде. Это была самая обыкновенная деревянная застеклённая веранда, залитая ярким солнечным светом. Действительно пахло нагретым деревом и действительно было какое-то ощущение гниловатой сырости. Солнечные лучи сквозь окна освещали и согревали только верхнюю часть помещения, а внизу царила тень. Наверное, поэтому лицу было тепло, а по ногам веяло явственным холодком.
Он посмотрел, что творится за окном. Ничего особенного. Лес кругом. Сосны, ели, берёзы. На берёзах зелёная листва. Весна? Лето?
Наконец, он принялся осматривать себя, и стало ещё тревожнее. Он сидел в инвалидном кресле на колёсах. К вене на предплечье левой руки вела тонкая полупрозрачная гибкая трубка от капельницы, которая стояла здесь же рядом. Ноги его были укрыты пледом. Он торопливо откинул плед – ноги были на месте. Он внимательно оглядел себя. На первый взгляд всё было в порядке, разве что одет он был в дурацкую пижаму с изображением каких-то цирковых слоников.
Где я? – задал он себе вопрос. Чья-то дача? Больница?
Позади него раздались шаги. Он обернулся. На веранду вышли двое – седовласый старик с седыми же усами и в огромных очках на пол-лица и всё та же пожилая женщина, которая обещала принести попить. Старик тоже был в белом халате.
Откуда-то взялись стулья, и оба уселись перед ним. В правую руку ему сунули пластиковый стакан с водой, а в левую – мензурку с небольшой белой таблеткой.
– Выпейте, – ласково сказал старик. – Чтобы голова не болела.
Он осторожно, следя за длинной жилой, ведущей от руки к капельнице, опрокинул в рот мензурку с таблеткой. Запил водой, жадными глотками опустошив стакан.
– Где я? – спросил он. – Что со мной?
– Хорошие вопросы, – одобрил старик, улыбнувшись. – Но давайте сначала познакомимся. Меня зовут Владимир Николаевич, я здесь главный врач.
– Так это больница?
– А это, – не обращая внимания на вставленный вопрос и указывая на женщину, продолжал старик, – Нина Андреевна, наша дежурная медсестра.
Нина Андреевна приветливо улыбнулась.
– Это больница? – настойчиво повторил он свой вопрос. – Что со мной?
– Ничего страшного, – заверил Владимир Николаевич.
– А что тогда? Что здесь? Почему?
– Не торопитесь с вопросами, – посоветовал Владимир Николаевич. – Давайте для начала разберёмся с более важным делом.
– Каким?
– Как вас зовут?
– Вы не знаете, как меня зовут? – удивился он. – Меня зовут…
Он умолк. Он молчал не меньше минуты. Он шарил взглядом по веранде, он пристально всматривался в лица людей в белых халатах, он задумчиво окидывал взглядом свои руки. Его терпеливо ждали.
– Я не помню, – прошептал он.
– Так, – с каким-то удовлетворением произнёс Владимир Николаевич. – Понятно.
– Что вам понятно?! Что происходит?! У меня а… а… как её…
– Амнезия, вы хотели сказать?
– Как-как?
– Амнезия. Вы это хотели сказать?
– Не знаю…
Владимир Николаевич сверкнул линзами очков, глянув на Нину Андреевну, и прокомментировал:
– Такие слова для него ещё сложноваты…
– Амнезия. Ам-не-зи-я. Слышали? Амнезия, амнезия, амнезия!
– Вы понимаете, что значит это слово?
– Амнезия?
Владимир Николаевич по-отечески положил ему руку на плечо.
– Ну-ну, успокойтесь. Вот и сейчас голова болеть перестанет… Нина Андреевна, позаботьтесь, пожалуйста…
Это было последнее, что услышал сидящий в инвалидной коляске человек, прежде чем уснул крепким сном без сновидений.
Уже не так больно.
Сначала страшно просыпаться, потому что помнишь, как было больно.
Но уже не так больно. А может быть, совсем не больно?
Откуда мне знать, больно или не больно? Может быть, это просто… эти… как их… ощущения. Так и должно быть. Это вовсе не больно. Новорождённый кричит не от боли, а от ощущений. От жизни. Н-да. Забавно. Откуда это у меня всплыло – про новорождённого?
Надо просыпаться.
Собственно, уже не сплю.
Тогда надо открыть глаза.
Страшно? Ах да, меня тогда напугала эта дура медсестра. Только бы она сейчас не пялилась на меня, как тогда…
Открываем глаза…
Прекрасно – я здесь один. Это называется палата, я помню. Интересно, я могу о чём-то подумать, если не знаю, как это называется? Вот я лежу в кровати. Рядом тумбочка. Рядом – это справа. Ага, я помню, где это – «справа». А слева должна быть капельница… Но вот её как раз нету. Как рука-то исколота… Но сейчас иглы нет. В палате всё должно быть белое. А здесь не белое. Если не белое, то какое?
Дерево, кругом дерево. Тёплое. Шкаф. Стол. Стул. Нет, правда, забавно! Откуда во мне всплывают эти слова? Я смотрю и называю. Я помню, как это называется…
Я помню.
Я не помню.
Ам-не-зи-я.
Что же это значит? Нет, не помню. Доктор назвал это слово и спрашивал, хотел ли я сказать то же самое? Не знаю.
Окно. Занавески. Дверь. Открывается.
Ну вот, теперь я не один…
– Доброе утро! Ну, как мы себя чувствуем?
Нина Андреевна, медсестра, напугавшая вчера меня своим взглядом в упор.
Вчера? Почему я решил, что это было вчера?
«Долго я спал?»
– Да целые сутки!
Вчера, всё-таки вчера… Какая однако эта Нина Андреевна… Бодрая. Улыбчивая. Жиз-не-ра-дост-на-я.
– Да так крепко спали, да так хорошо, что Владимир Николаевич снял все медикаментозные назначения…
«Какие назначения? Миди… ментоз…»