– А с чего ты взял, что я татарка?
– Так, а…
Госпожа Альфия отвернулась к окну.
Это преследовало её с детства. Мать её была татаркой, а отец, по словам бабушки, русским. Им семьёй стать не дали, и мама осталась одна, а потом её быстро выдали замуж, и у крошечной Александры появилось новое имя – Альфия, которое ей выбрал отчим. Отчим был старым и строгим, даже суровым. Он взял молодую жену с ребёнком, как облагодетельствовал, и потом годами попрекал и её, и девочку от неузаконенной связи. Мать тихо терпела и надрывалась на хозяйстве, а Аля рано научилась выпадать из реальности в свой выдуманный мир – мир, в котором были феи, принцы, принцессы, и в котором царила любовь.
Её сочинения учительница читала вслух, а потом отправила готовить стенгазету. Газету с учениками делал Семён Абрамович, старый еврей, учитель русского языка, от которого Аля переняла ряд словечек и вообще любовь к слову…
– Так как там всё-таки? В Чуфут-Кале? Руки-крылья раскидывал? – допытывалась романистка.
Костик искоса на неё посмотрел. Хотел было спросить, откуда она знает, но тут же сообразил. Кто хоть раз сам, опьянённый собственной отвагой, стоял на вершине, раскинув руки и подставив лицо солнцу или струям дождя, стекающим по щекам и смывающим всю горечь и разочарования последних месяцев, кто смотрел на мир свысока, на обрыве пропасти волосами ощущая дыхание свободы, кто орал с горы имя возлюбленной, кого распирало там, на вершине, под мрачным грозовым небом, совершить хоть какой-нибудь подвиг ради любви, тот никогда этого не забудет и тех чувств никогда уже не утратит.
– Лучше скажите, чьё имя вы орали с той горы? – ответил он вопросом на вопрос, – с кем хотели бы укрыться в пещере от всего мира?
Она промолчала. «А мальчик таки наш человек!» И не скажешь ничего.
– Вот то-то, – с превосходством сказал Костик. – Обедать где будем?
– Дома. Только еду купим в кафе и заберём с собой в контейнерах.
– Это затратно. Заедем на рынок. Я сам приготовлю…
Оксана поправила на себе платье и ещё покрутилась перед зеркалом.
– Хороша-хороша, – сказал отец с порога, любуясь дочерью.
И вправду хороша: ладная, крепкая, цветущая улыбкой длинноволосая блондинка с голубыми глазами и соблазнительными формами. Его порода!
– Папа!
Дочка обняла отца и поцеловала в гладко выбритую щёку.
– Ну, давай, спускайся. Подъезжают уже.
– Только не вздумай меня сватать! Просто семейный ужин, да?
– Конечно. Хотя Василь – парень хоть куда, и уже в семейный бизнес включился. Присмотрись, Оксана, присмотрись.
– Па, ты же знаешь, я себе уже присмотрела.
– Тю! Это кого ж? Этого педалиста, прости господи?
– Папа!
– Даже и не думай! Ещё пока он шансы хоть на какой-то металл имел, можно было рассмотреть его кандидатуру, а сейчас что? Из сборной вышвырнули, а за душой у него только не очень героическое спортивное прошлое и двушка с мамой в Севастополе. Своего же ничего нет – ни жилья, ни дела, одно только тело.
– Папа!
– Папа совершенно прав, дорогая, – вошла в комнату мать и остановилась, залюбовавшись мужем и дочерью.
– Мама! И ты туда же?
– А когда было иначе? Мы с папой всегда заодно. И Василий Кравченко мне очень нравится. Он умный и красивый юноша, с образованием, и, как и сказал папа, уже работает с нашими мужчинами. Он будет сегодня с родителями и сестрой, и…
– И даже и не думайте, что я выйду замуж за этого идиота. Он ржёт, как конь, над своими тупыми шутками про жидов, и пыхтит, когда танцует.
– Прикуси язык! – рявкнул на дочь Яков Савельич.
– Яша, Яша, – притушила разгорающийся гнев мужа Анна Тарасовна.
– А чего она?!
– Да я вам что – лишний груз, что вы так торопитесь сбыть меня с рук?! – воскликнула Оксана, – или вам Васины рефрижераторы дороже дочери?
– Ты говори, да не заговаривайся! – прикрикнула мать.
– Аня, Аня, – похлопал жену по руке Яков Савельич.
– Ну, вот что! – и Оксана вскинула красивую голову, – к вашим гостям я, так и быть, выйду. Но чтоб о свадьбе ни слова! Даже и не думайте! Из дома сбегу! Мне Костик нравится, за него и выйду. А он уже едет, – мстительно добавила она.
– Как едет? – растеряно спросила мать.
– Самолётом, я думаю. Мать навестит – и ко мне. Я вниз.
Оксана протиснулась мимо отца и стала спускаться вниз по лестнице огромного отцовского особняка, постукивая каблуками по мраморной лестнице.
– Яша, – обернулась Анна Тарасовна к мужу.
– Ну, это мы ещё поглядим. Велосипедиста этого общипанного я рядом с Оксанкой и видеть не хочу. Приедет – вышвырну. А ты вот что. Ты сегодня за обедом заведи с Кравченко разговор, что девчонкам в этом году институты заканчивать, мол, дипломы, всё такое, а вдвоём же легче к экзаменам готовиться.
– Чтобы их Кристинка у нас пожила? – догадалась жена.
– Точно. Нехай их Кристя у нас поживёт, а заодно и Василь. Он вроде как за сестрицей присмотрит, а заодно стажировку на моём заводике пройдёт и дом подыщет. Он же здесь, в Ялте, гнездо вить хотел. А потом устрой так, чтобы девчонки с ним ездили, дома смотрели или участки и площадки под дома. Глядишь, так и сблизятся наша краля с их Василием.
– И то верно, Яшенька. Василь парень подходящий. Хотя Рогов этот её вроде тоже не плохой был, образование у него медицинское, валюта была.
– Вот именно, что была! Да если бы он чемпионат взял, как обещал, да с золотом-серебром вернулся, мы б ему тут спортклуб отдали, и народ бы на него, чемпиона, валом пошёл. А теперь что? Скандал же на весь мир! Позор! Да его же в доки чернорабочим никто не возьмёт, подохнет, голодранец, от голода. Сам потонет и дочу нашу на дно потянет. Так что долой его! И слышать не хочу.
– Ну, хорошо-хорошо. Идём встречать.
– Да, Ань, а эта-то прилетела?
– Прилетела. В Симферополе сейчас.
– Ну, и чёрт с ней. А в Бахчисарай уже ездила?
– Я за ней не слежу, – поджала губы Анна Тарасовна.
– И никто не следит. Больно надо! Интересно просто, куда она из Бахчисарая сунется, с семейных руин, – задумчиво сказал Яков Савельич.
– Тебе правда интересно? – каменным голосом спросила его супруга.
– Нет. Нет, конечно. Ну, чего ты? Волнуешься? Зря. Я просто, чтобы отгородиться, если что.
– А что, если что? – глухо спросила она.
– Анна, хватит. Я тогда тебя выбрал, ты мать моего сына, да ещё такую красавицу мне родила. А она никто. Просто тень из моей юности. И всё. Идём.
Высокий грузный мужчина, бритоголовый, гладкощёкий в дорогом костюме с надетой под него вышитой косовороткой стал спускаться вслед за дочерью.
Его жена, невзрачная бледная женщина, прикрыла глаза и выровняла дыхание. Хорошо хоть не попрекнул тем, что сын уехал в столицу и пропал. Много лет назад их свели родители, а она влюбилась без памяти, но вот он всегда жил с ней словно по договору, и ей всегда не хватало в их отношениях какого-то огня.
– И всё из-за этой тени. Хоть бы она нас не накрыла снова, как двадцать семь лет назад. Тогда такой мрак был, до развода дошли, еле-еле семью сохранили. Если он хочет отгородиться, то и я хочу. Как бы узнать, где она сейчас и что делает?
– Анна! У нас гости! – послышался снизу бас мужа.
– Иду-иду! – и она поспешила вниз, – иду! Надо бы Сёму отправить, пусть узнает, что там да как, – бормотала она на ходу, – так вернее будет, если что…
Никто не может считаться одетым слишком нарядно, если он одет в белое.
Костик опять чуть не сорвался с турника, но в итоге спрыгнул и во все глаза уставился на госпожу Альфию. На ней было длинное белое шерстяное платье, а поверх него чёрное кружевное болеро. Белая шляпка с чёрной вуалькой и чёрные лодочки на шпильках довершали образ. Сумочки не было. Руки сжаты.
– Едем в Бахчисарай, – сказала она.
– Как? Опять в Бахчисарай? Вчера же там были!
– Вчера были в выдуманном мире. Сегодня поедем в реальный. Иди, заводи.
Костик пожал плечами и пошёл одеваться.
Романистка вышла на крыльцо, оглядела двор и плечами передёрнула. Срочно разобраться с личными делами и начать писать!
В старом Бахчисарае они съехали с главной улицы и немного попетляли по переулкам среди высоких заборов и запертых ворот.
– Здесь, – коротко сказала женщина.
Он припарковался под пирамидальным тополем у скособоченного забора, за которым стоял плохонький дом с полусгнившим крыльцом и худой крышей.
– Трость.
Костик помог ей выйти из машины и подал белую трость.
– Подожди.
Он кивнул, а она пошла вдоль забора к калитке. Внезапно входная дверь дома широко распахнулась, и оттуда на крыльцо вышла женщина.
– О, какие люди! А я гляжу – Алька, не Алька. Значит, ты. Приехала?
– Приехала. Здравствуй, Сафия.
– Здравствуй, Аля. Долго же ты до нас добиралась. Во дворце-то уже была?
– Была. Я войду?
– А зачем? Ты из этого дома в двадцать лет ушла, дверью хлопнула. Потом в двадцать семь – вот так же на пять минут заскочила, ничего не объяснила, и опять на двадцать восемь лет исчезла. Сейчас чего пришла, Аля?
– Ты получала мои письма, Сафия?
– И письма получала, и деньги. Спасибо, Аля.
– В дом не пустишь?
– Не пущу. Да и плохо тебе там покажется. У нас же не дворец, сама знаешь.
– Знаю, – вскинула голову писательница, – потому и уехала.
– И сейчас уезжай.
– Вы ни в чём не нуждаетесь, Сафия? Сагдия дома?
– Мы всегда нуждаемся, но нам ничего от тебя не нужно, Аля. А моя Сагдия умерла полгода назад.
Писательница споткнулась и всплеснула руками.
– О, боже! Как же так? От чего?
– А отчего умерла наша мать? А наша тётя? Мало счастья, много работы. При этом и во дворцах долго-то не живут. Хотя я приспособилась.
– Сафия!
– Уезжай, Аля. Живи, как жила. Обо мне не вспоминай. Мне так проще.
– Проще смириться?! Спрятаться за обстоятельства и ничего не делать?!
– А про мои обстоятельства не тебе судить! Прощай, Альфия.
– Постой! У Сагдии была дочка! Нурхаят! Дай посмотреть!
– А она не со мной.
– Как это? Она твоя внучка!
– У меня ещё семеро внуков от троих других детей. Всех кормлю – непутёвых детей, пьющих зятьёв, бестолковых внуков. Надорвалась уже. А у покойного мужа Сагдии был брат, приличный мужчина, после смерти моей дочери он забрал их дом и девочку взял на воспитание.
– Как ты это позволила, Сафия? Это же твоя кровь!
– А ты меня не совести, Аля. В тебе тоже моя кровь, а дорогу мне перешла, не оглянулась. И что вышло? Ни себе, ни мне счастья не дала построить. У меня хоть и с нелюбимым мужем, но семья и дети, а ты уже с проседью, а одна живёшь.
– Я вполне счастлива, Сафия.
– Ну, с такими деньгами, оно понятно.
– Не в деньгах счастье, Сафия, как это ни банально.
– Да, не в них, но и без них его не бывает. Ты это как никто знаешь!
– Не знаю и знать не хочу. Я своё счастье сама построила. И начала без денег.
– Уезжай отсюда, Альфия. Уезжай.
– Сестра!
– И денег можешь не присылать. Сама видишь – сюда сколько не влей, всё в песок уйдёт. Нас много, на всех всё равно не хватит.
– Сафия!
– Прощай, сестра. Уходи.
– Не простила?
– И никогда не прощу. Прощай, – и пожилая женщина, удивительно похожая на госпожу Альфию, только в простом платке и платье повернулась к двери.
– Погоди! Дай мне адрес дяди твоей внучки!
– Я уже сказала. Он живёт в доме моей дочери. В Симферополе. Прощай.
Дверь захлопнулась. Госпожа Альфия отвернулась от забора и вернулась в машину. Костик заботливо усадил её и закинул внутрь трость. Оглянувшись на дом, он молча вывел машину на дорогу и поехал прочь из Бахчисарая…
Надька первой заметила чужую машину, въехавшую к ним во двор.
– Дядя Витя, а вы ворота не заперли, а к нам кто-то заехал! – сказала она.
– Чего? – промычал сильно подвыпивший дядька.
Он встал, накинул куртку, и в трусах и в куртке вышел во двор.
– Эй! Вы кто такие?! Чего нарушаете? Это частная территория.
– Здравствуйте. Я ищу Нурхаят Налимову.
– Это племяшка моя, брата покойного пигалица. Вон она. А вам чего?
– Она мне внучатая племянница. Я могу повидаться с девочкой?
– Нет. Откуда я знаю, может вы брешете.
– Я сестра её бабушки, Сафии. Я госпожа Альфия.
– Да мне пофиг. Дом мне по закону достался. Бабка не возражала, что девчонку я буду воспитывать. И Маринка моя к ней как к родной. Надькой назвали.
– Это хорошо. Но могу я поговорить с девочкой? Я знала её маму и…
– Вы знали мою маму? – выскочила вперёд Надька.
– Да, дорогая. Подойди.
– Тогда это, я в дом зайду, штаны, блин, Маринка куда-то сунула. А вы чтоб со двора ни ногой! Слышь! Я тута, гляжу за вами.
Он ушёл в дом, а женщина с девочкой огляделись и присели на скамейку.
– Так вы знали мою маму? – спросила Надька.
Госпожа Альфия вгляделась в милое открытое лицо с чёрными блестящими глазами в обрамлении взлохмаченных русых волос, торчащих из коротеньких косичек. Этот блеск в глазах всё ей рассказал о ребёнке как о личности.
– Да. Правда, видела, когда она была, как ты. А потом мы переписывались.
– Как это?
– Меня зовут госпожа Альфия. Я сестра твоей бабушки Сафии. Твоя мама Сагдия – моя племянница. Когда она родилась, я её нянчила. Потом я уехала в другую страну, а когда твоя мама стала взрослой девушкой, мы стали с ней переписываться по электронной почте. Я даже присылала ей свои книги.
– А! Книжки на французском языке, только без картинок! У мамы их целая полка. Была, – и Надька покосилась в сторону вновь вышедшего во двор дядьки, – а вот он всё пожег – и без спроса!
– А чего? Ересь какая-то, нифига не понятно. Холодно было, вот и пожёг в печке, – проворчал дядька.
– Это мамины книжки были! Она французский язык в школе вела!
– Цыц! Пигалица! Сопли не высохли со взрослыми огрызаться!
– Как ты живёшь, солнышко? – обратилась женщина к девочке.
– Да нормально мы живём! Вам чего надо? – вмешался дядька.
– Э, я просто вернулась на родину. Вот, хотела повидать племянницу, а она…
– На этот дом даже рот не разевайте. Надька, иди в хату!
– Не пойду! Это моя тётя!
– То тётя, а я дядя. Сказано – иди в дом! Мари-инк! Забери детей!
Во двор вышла высокая худая женщина в застиранном платье и увела в дом Гошку и Надьку. Надька упиралась и вырывалась.
– Тётя Альфия! Мне тут плохо! Я к маме хочу! Я хочу к маме!
– Послушайте, я просто хотела поговорить с ребёнком.
– Поговорили и растревожили только. Еле как похороны пережили, а тут вы с соплями опять. Валите отсюда!
В окне появилась Надька и заколотила в стекло. Они обернулись на звук.
– Но я могла бы чем-то помочь девочке…
– А ей ничё не надо! У нас и к школе всё куплено! Комиссия была! Валите!
– Полегче. А то нарвёшься, – коротко и резко сказал Костик и распахнул дверцу перед романисткой, – садитесь.
– Чего? Не, ну ты глянь! Он мне ещё и угрожает!
– Поедем, госпожа Альфия.
Костик вырулил со двора, и за ними сразу же закрыли ворота…
– Ты был прав, – отбивая дробь зубами, заметила госпожа Альфия, – не все те алкоголики, кто пьют. Плесни-ка ещё.
Костик молча налил им ещё по бокалу каберне.
– Может, лучше по коньячку? Хоть согреемся.
– А давай. Давай по коньячку. А дров всё равно подкинь.
– Да какие дрова, – махнул рукой Костик, – здесь на газе всё, бак еле тянет, а холодно от дождя и сырости.
– Отвратительный дом в отвратительном городе! Завтра же прочь отсюда!
– Согласен. Редисочку?
– Давай. И лепёшку. Ты к маме-то когда?
– Я позвонил, сказал, что работу нашёл. Как устроюсь – заеду. В смысле, как вас устрою, так маму навещу.
– Хорошая мама?
– Золото. Одна меня вырастила. Батя у меня рано погиб, так она всё сама.