Видя, что она и не думает проявлять инициативу, Борис заговорил первым:
– Какой интересный рисунок. Это тоже будет икона?
– Это княгиня Ольга, – ответила Фаина, донельзя удивленная тем, что к ней обратились, причем доброжелательно, и смутилась от этого, а на Бориса не посмотрела, наоборот, еще ниже опустила голову. Рисовать она больше не могла, так как его присутствие сбило творческое настроение, поэтому она закрыла альбом и спрятала угольки.
– Ты художница?
– Нет.
– Хочешь ей стать?
– Нет.
Эти настойчивые расспросы начали ее тревожить, она подвинула к себе книги с намерением собраться и уйти. Борис улыбнулся улыбкой иезуита – его стул и он сам не давали ей никакого прохода, она была заперта наглухо в своем укромном уголке у подоконника.
– Но ты станешь хорошей художницей. У тебя получится. У тебя уже получается.
– Нет.
Она на него упорно не смотрела и все более явно беспокоилась, и Борис рискнул прибегнуть к радикальным мерам воздействия. Он сказал напрямую:
– Здравствуй, Фаина. Я очень рад тебя видеть.
Сначала она замерла, будто ее застигли на месте преступления, затем, наконец-то, повернулась к нему и всмотрелась. Через минуту Борис понял, что она прилагает все усилия, но не может его вспомнить.
– Откуда вы меня знаете? – спросила она, и этим окончательно поставила его в тупик. Невероятно, но факт – девушка его не помнила, хотя на новогодней вечеринке он распинался перед ней, как распоследний клоун. В такой ситуации Борис растерялся, но не надолго.
– Мы виделись у Эдика Тимофеева на Новый год. Я хотел с тобой познакомиться, только ты куда-то убежала, и больше…
– Понятно, – перебила она, сгребла к груди все четыре тома и альбом для рисования. – Извините, мне нужно идти. Выпустите меня.
– Не выпущу, – негромко ответил он.
От такого открытого столкновения она запаниковала и вынуждена была опустить книги обратно на стол. Притом взгляд молодого человека, который он не отводил ни на мгновение, усугублял ее растерянность. Она снова отвернулась, но чувствовала, что от этого взгляда не спаслась, и начала краснеть.
– Впрочем, даже если ты уйдешь сейчас, – продолжил он, – то я не оставлю тебя в покое. Я знаю твой точный адрес, твою школу, эту вот библиотеку, и церковь имени Святой Троицы в деревне Разовка Кстовского района, в двадцати минутах ходьбы от Подновья, там ты всегда бываешь на службах и иногда поешь в хоре. Я знаю все места, где тебя можно найти. Поэтому иди, пожалуйста, я тебя не держу, но скрыться т меня ты теперь не сможешь.
Он встал и освободил проход, даже подвинул стул, чтобы она его не задела второпях. Она схватила книги и бросилась прочь отсюда, пряча лицо и глаза, но безуспешно. Он поймал ее за плечи, а у нее были заняты руки, поэтому она защищалась только словами:
– Пусти меня! – И рвалась во все стороны, от чего он стискивал ее плечи крепче. – Мне больно, пусти!
– Ты никогда не дружила с мальчиками?
С этими словами он отпустил ее. Она прыгнула было в сторону, но этот вопрос оглушил ее. Она так посмотрела, на Бориса, что нельзя было сомневаться в ее ответе.
– Конечно, нет!
Он подошел поближе:
– Почему ты убегаешь?
– Не подходи! Я тебя боюсь! – вырвалось у нее.
– Боишься?
– Не подходи!
На сей раз он попытался взять ее за руку. Эта живописная сцена в углу читального зала уже начинала привлекать всеобщее внимание, поскольку священная тишина сего почтенного заведения была нарушена самым неподобающим образом. Меланхолично прикрытые глаза Ульяны блеснули. Похоже, глупенький молодой человек, привлеченный смазливой мордашкой, решил приударить за этой умалишенной, и получил, или вот-вот получит от ворот поворот. Туда ему и дорога, раз он не понимает, что она тупа, как пробка, и у нее нет глаз, потому что от таких парней не отказываются добровольно.
– Пусти меня!
– Подожди, недотрога!
– Отпусти, видишь, я не убегаю.
Он убрал руки.
– Ты такая красивая, Фаина.
Ей показалось – пламя опалило глаза и лицо, она исчезла из читального зала, прежде чем он успел сказать еще хоть слово.
Фаина неслась по улице, на ходу застегивая пальто и завязывая пояс. Сумка висела на локте и болталась туда-сюда. Фаина была в ужасном состоянии, в полном расстройстве. Как в стоячую тихую воду кинутый камень дает круги и взбудораживает песок, так слова чужого молодого человека подняли со дна ее души все, доселе нетронутое. Ей было действительно страшно. Волнение при воспоминании о нем не проходило и приводило ее в дрожь. Он первый из всех людей земного шара сказал ей – красивая. Это слово повергло ее в настоящий ад, оно жгло ее девственный разум раскаленным докрасна углем. Красивая? Раньше она не задумывалась, красива она или нет.
Точнее, ей было все равно.
Дружба с такой особой, как Рая Белова, научила Фаину только одному: избегать мальчиков и не позволять себе влюбляться, иначе ей прямой путь в преисподнюю. Постоянная боязнь греха заставляла ее ставить немедленный и непробиваемый заслон даже малейшей мыслишке о какой-нибудь земной любви. Нет, нет, нет, нет, никогда, ни за что! Лучше умереть, умереть на месте, пораженной небесным громом, разгневанной молнией от руки архангела Михаила, или его смертоносным мечом. Милость Спасителя не выдержит такой измены со стороны своей кроткой овечки. Поэтому единственное, о чем позволяла себе мечтать Фаина – писать иконы и петь в церкви.
При этом Бориса как такового она не запомнила. Он остался для нее олицетворением греха непрощенного без единой индивидуальной человеческой черты. Она до сих пор не знала, какие у него глаза, губы нос, волосы, но при этом она угадала бы его присутствие в радиусе километра с закрытыми глазами, такое он произвел на нее впечатление – страх, страх и еще раз страх.
Тут она приостановилась и собралась с силами чтобы оглядеться. О Боже, она убежала совсем в другую сторону, отсюда нет прямого транспорта в Верхние Печеры. Ее лицо все еще горело огнем, глаза переливались, как роса. Такого с ней еще не было, хоть хватай снег и остужай лоб и щеки. Она вовсе остановилась и так и сделала, но лицо стало гореть еще сильнее – оно горело изнутри, от самого сердца, а там без перерыва повторялась сцена в библиотеке, от начала до конца, заставляя ее раз за разом сгорать на костре собственной инквизиции. Как хорошо, что ей удалось от него убежать, от этого молодого человека.
О Господи, пожалуйста, нет! Он говорил, что знает все места, где ее можно найти. И о Господи, он их действительно знает. Дом, школу, библиотеку, церковь отца Александра в Разовке. Матерь Божья, помилуй и спаси! Только не это! Снова попасть в костер инквизиции – лучше умереть.
В полном смятении она стояла на остановке, не прячась от резкого ветра и не замечая его. Она так погрузилась в бездну, что пропустила два нужных ей автобуса. Ее глаза выражали отчаяние. Это и в самом деле было отчаяние, так как она вдруг потеряла жизненные ориентиры. А к кому она привыкла обращаться в такой ситуации? Правильно, к отцу Александру. Он ее духовный отец и все на свете знает. Он вернет ей спокойствие и прежнюю, тихую, мирную радость примерной верующей.
В Верхние Печеры она доехала автоматически, все еще ничего вокруг не замечая. И сразу пошла не домой, а к отцу Александру. Дверь ей открыла жена священника, юная и ангельски идеальная матушка Мария. Сам священник сидел в комнате, по счастью, и читал там Соловьева. Вид Фаины поразил его до глубины души, так она не походила на себя, какой она была накануне.
– Фаюшка, что случилось? Ты сама не своя!
– Да, батюшка! Я вам все расскажу.
И вдруг начала плакать. Все пережитое напряжение этого дня прорвалось у нее наружу, слезы текли не останавливаясь, она не успела достать из сумки платочек и промокла насквозь. Отец Александр и сам растерялся и не знал в первый момент, что ему делать.
– Ну, ну, Фая. Спокойно, девочка, спокойно. Плачь, если хочешь. Но недолго, а то забудешь, о чем хотела поговорить.
После этого Фаина заплакала в голос, как ребеночек. Отец Александр отложил Соловьева на стол и со своей обычной мягкой улыбкой принялся ждать, пока к ней вернется дар речи. И впрямь, ей стало стыдно хныкать перед ним. Она вздохнула, сходила умыться, высморкалась. Теперь ее лицо напоминало вымытую дождем белоснежную лилию. Она сидела, не смея поднять на отца Александра глаз.
– Ну вот, молодец, – похвалил он. – А сейчас, надеюсь, ты расскажешь мне о причинах таких слез. Что у тебя случилось?
Она собралась с духом.
– Батюшка, сегодня я с утра пошла в библиотеку, как и было намечено. Все сперва было хорошо. Но потом… Ужасно, батюшка! Потом со мной сел какой-то парень и начал ко мне приставать. Прямо там, в библиотеке. Я думала, что умру от страха. А он еще сказал, что знает все места, где я бываю, даже ваш храм знает! Батюшка, что мне делать? Я боюсь! Я не смогу от него спрятаться!
Это сообщение и священника порядком напугало. Но чуть позже, когда он наводящими вопросами заставил ее вспомнить подробности, от которых она вся раскраснелась, потому что говорить такие вещи было неприлично, он понял, что она несколько преувеличила опасность. Он с облегчением вздохнул и спросил:
– А раньше ты нигде не встречала этого юношу?
Она снова зарумянилась:
– Он упомянул вечеринку на Новый год у Эдгара Тимофеева. Потом я и сама о нем вспомнила, он был там, и был сильно пьяный, подходил, кажется, и ко мне, но в основном заигрывал с Раиской Беловой, даже проводил ее до дома.
– Вас обеих, – уточнил отец Александр.
– Ну, в общем да. Я от них ушла, как только мы вошли во двор.
Отец Александр размышлял недолго, и его ответная речь выглядела очень дипломатично.
– Фаина, тебе шестнадцать лет, скоро будет семнадцать. Это период взросления, и ты не можешь его миновать. Иногда это бывает очень трудно пережить, иногда человеку кажется, будто он умирает, но на самом деле он рождается в новом качестве. Ты взрослеешь, Фаюшка. Ты выросла в очень красивую девушку, и было бы странно, если бы этого никто не заметил. У каждого человека есть свои обязанности перед людьми и перед Богом. Тебе известно, какие обязанности несет женщина, православная женщина. Пойми, Фаюшка, Господь сам сказал: милости прошу, а не жертвы. Поэтому нет никакого смысла в самоистязании. И не надо причислять к числу отъявленных грешников всякого, кто ведет себя, по нашему мнению, предосудительно. Ведь ты совершенно не знакома с этим юношей, а уже заранее осудила его и приговорила к геенне огненной. Это неправильно. Может быть, он сейчас такой, каким ты его себе вообразила, а может быть, ты ошиблась, и его можно спасти, изменить в лучшую сторону. Если бы я убегал вот так от каждого грешника, то мне как священнику и человеку была бы грош цена. Подумай еще раз, ведь Раису Белову ты готова защищать от любых нападок, а этого юношу…
Она снова покраснела и перебила:
– Извините, батюшка, но Раиса – не юноша.
Отец Александр улыбнулся:
– Фаюшка, ты пока еще ребенок. Мне пора собираться к вечерне. Подумай, пожалуйста, над тем, что я тебе сказал, и не стоит вот так категорически отгораживаться от совсем всего мира. Не исключено, что Господь Бог дает нам жизнь в этом мире, чтобы проверить каждого из нас, кто сделает этот мир хоть чуть-чуть лучше.
Фаина кивнула головой, получила от отца Александра благословение и ушла. Говорил святой отец, конечно же, убедительно, и был вроде бы как прав, но Фаину его слова не успокоили, а наоборот, еще больше взволновали. Как же так, выходит, что влюбляться все-таки можно? И даже, судя по его намекам на женские обязанности, должно? Матерь Божья, спаси, сохрани и помилуй! От батюшки она такого не ожидала. Она собирается посвятить себя служению церкви, в частности, иконописи, а вовсе не любви к кому-нибудь и…
И только войдя в свою квартиру и услышав ласковый голос отца, спрашивающий, почему она так рано вернулась, она спохватилась, что утром обещала купить буханку хлеба.
Белояр
От остановки «Подновье» дорога к Волге шла все круче и круче вниз – сначала это был перпендикуляр от большой улицы Родионова, уходившей в Верхние Печеры, потом начинался спуск и самые настоящие виражи. Автомобилисты проклинали эту дорогу кто как мог, а зимой и пешеходы не рисковали спускаться туда не перекрестившись, на всякий случай. Игорь Белояр жил не в самом низу и даже не в середине, но все же гораздо ниже, чем Эдгар Тимофеев, и в их простом домике не было тех удобств, которыми располагали Тимофеевы. У них было печное отопление и баллонный газ, никакого водопровода и канализации. У них – это у Игоря Белояра и у его мамы. Но, несмотря на отсутствие этих удобств, домик у них был милый и уютный, и к ним люди любили заходить в гости, потому что здесь царили две важнейшие составляющие человеческой жизни – любовь и согласие.
Нина Белояр растила Игоря одна. И хотя в слободе Подновье каждый чих непременно становится известен каждому ее жителю, перед Ниной Белояр отступали всякие сплетни. Никто уже не помнил обстоятельств дела, и почему она осталась одна, и откуда она вообще появилась в слободе Подновье. Но Игорь тут родился и вырос, а Нина гордилась им и внимательно следила за его воспитанием. Впрочем, и тут возникали кое-какие проблемы – Нина работала врачом в областном диагностическом центре и иногда вынуждена была оставлять мальчика одного либо брать с собой на работу, такой непредсказуемой была ее профессия. По крайней мере, всем было известно, что ей некому перепоручить присмотр за ребенком – ни одного родственника во всей округе. От такой жизни даже железобетонную женщину может сломать, а Нина Белояр – вот она, сын вырос у нее на руках и теперь она на него не нарадуется, а он с нее буквально пылинки сдувает. И вот соседки вздыхали, одни – от умиления, другие – от зависти.
Троллейбус «1» не спеша катил по улице Родионова в Верхние Печеры. Час-пик был уже позади, поэтому в салоне было свободно. За окном проплывали скучные зимние картины города Горького. Такое бело-серо-коричневое однообразие даже не снилось ни одному художнику. Только люди нарушали это однообразие – самые разные, они были схожи в одном: они все куда-то спешили. Город был похож на потревоженный муравейник, но, в отличие от настоящего муравейника, он никогда не успокаивался. Даже ночью в его темных, мрачных недрах кипела жизнь. И для многих она была ближе и лучше, чем при дневном свете.
Казалось, людей здесь жило больше, чем в Мехико, и сосчитать их было совершенно невозможно.
Игорь знал эту улицу наизусть. За окно он не смотрел – ничего интересного, зато читал купленную с лотка книгу, сидя у окна. Совмещал приятное с полезным. Давно хотел приобрести себе «Горбуна» Поля Феваля, толстенный том, напечатанный мелким-мелким шрифтом, интереснейшая история любви и жизни. Мама, конечно, не имела достаточно времени для чтения и потому доверяла выбору Игоря в книгах, а уж он выискивал в городе (в магазинах или на рынке, с рук) лучшие, любимые произведения мировой литературы. И их семейная библиотека постепенно, но неуклонно пополнялась.
Когда светофор дал зеленый свет, троллейбус проехал перекресток и затормозил на остановке «Подновье». Игорь спрятал книгу Феваля в целлофановый пакетик и спрыгнул с подножки на тротуар. Потом он намерен был перейти улицу Родионова и отправиться домой, но тут его окликнул знакомый голос, высокий и звонкий. Игорь оглянулся и увидел Сеню Шевченко. Сеня был похож больше на хрупкого мальчика – у него были девчоночьи, наивные голубые глаза и светлые волосы, очень коротко подстриженные.
– Игорь! – позвал он. – Подожди меня, я сейчас!
Он вытряхнул из карманов куртки остатки семечек, подбежал и поздоровался:
– Привет, Белояр.
– Привет. Ну как, ты говорил с мамой насчет «аляски»?
Сеня вздохнул:
– Говорил. Она сказала: только к следующей зиме.
– Я так и знал, – кивнул Игорь. – Настоящая «аляска» дорого стоит.
Сам Игорь этой зимой носил очень легкую, теплую и красивую куртку «аляску» с оранжевой подкладкой и капюшоном, отороченным мехом, чем вызывал зависть друзей, приятелей, одноклассников.