Темнело. Люстра освещала его фигуру в черной рясе и шапочке. Одинокий и бессильный, он нагнулся над столом, где стопочками лежали духовные книги. Невзирая на прочитанные миллион раз молитвы, отгоняющие беса гордыни, отец Александр втайне и от самого себя мечтал оказать влияние на умы и возродить в людях духовность. По его мнению, такой мечтой должен быть одержим каждый священнослужитель, чтобы его земная жизнь не была прожита зря.
Открылась высокая узкая дверь левого притвора.
– Можно?
– Да, да, Фая, заходи! – отозвался отец Александр.
– Я первая? – спросила девушка.
– Как видишь… Твой папа не придет?
– Ну что вы, батюшка! Конечно, придет. Вы ведь знаете, как он любит вас слушать.
– Садись.
Фаина пробралась между двумя рядами столов и лавок и устроилась в уголке. Расстегнула тяжелое коричневое пальто, вытащила из рукавов руки. На голове ее была ее желтая пуховая шапочка с белой полоской, под верхней одеждой виднелся теплый свитер и длинная темно-серая юбка. Одежда простая и неброская. Свитер, шапочка и шарф, а также варежки и носки девушка вязала сама, сама же сшила юбку, а пальто было ей подарено кем-то из прихожан – обноски. Волосы у нее были волнистые, очень блестящие, будто металлические, белые, на извивах отливающие золотисто-желтым цветом. Эту роскошь Фаина прятала под шапкой и пальто. Но большие ярко-синие глаза, темно-русые ресницы и брови, темно-розовые с влажным блеском губы и нежные, как заря, щеки спрятать было некуда, разве только под мусульманской паранджой. И никакая нищета и религиозность не могла скрыть крохотные ручки и ножки и неосознанную, скромную грациозность, которая не бросалась в глаза, но уж если бывала замечена, то буквально сводила с ума тех, кто способен был оценить красоту и естественность. Взгляд у нее был по-детски наивный, что почти уже невозможно встретить среди старшеклассниц.
Отец Александр смотрел на нее с теплотой и надеждой. «Фаина, – думал он. – Одна из немногих избранных, которые веруют по-настоящему. Она, ее вера способна изменить мир. Это точно». А Фаина не думала об этом, она ждала своего отца и начала беседы, глаза были устремлены за окно, в небо, а губы слегка улыбались, в этом выражении лица не было ни капельки мечтательности, только религиозное вдохновение, сродни жертвенности. Такое выражение лица, должно быть, имели блаженные и юродивые. С таким выражением на лице погибали мученики, не чувствуя боли.
Открылась дверь левого притвора. Вошел Петр Николаевич Ордынский, отец Фаины. Как стрелка компаса всегда стремится показать направление на север, его глаза сразу остановились на дочери, уже готовой слушать про Иисуса Христа. Щеки девушки горели. Внешне она была точной копией своей матери. Точь-в-точь такой, внешне, была ребячливая Рита, когда они встретились, когда решили пожениться. И на свадьбе она безуспешно пыталась придать себе серьезный вид: из-под вуали и золотисто-белой челки из синих глаз то и дело искрилось веселье шустрой задиры.
– Здравствуйте, Петр Николаевич! – священник встал ему навстречу и мирским жестом протянул руку.
– Здравствуйте, отец Александр, – ответил Петр Николаевич. Его пожатие было не слишком крепким, но надежным.
– Садись, папа, – сказала Фаина, подтягивая полу пальто и освобождая место рядом с собой. Он сел без старческого кряхтения, без дрожи в руках и ногах и опускания головы, а между тем он был уже не молод.
Нет, кроме внешности, у Фаины нет ничего материнского. Она вовсе не задира, не умеет шустрить, и все ее веселье носит чисто религиозный характер. Конечно, в течение ее сознательной жизни она только и делает, что верит в Бога, по примеру отца, который не смог бы без посторонней помощи пережить утрату горячо любимой жены. После смерти Риты (произошел несчастный случай, она попала под машину) он сломался, начал сильно пить, совсем забросил малютку-дочь. Фаюшку забирала из яслей добросердечная соседка, она же и кормила ее ужином и укладывала спать. Она-то и решилась на очень откровенный разговор с Петром Николаевичем, посоветовала ему обратиться к врачу. Тот наотрез отказался и наговорил ей гадостей. Но через несколько дней, услышав плач дочери, вдруг переменил выводы, пришел просить прощения. К врачу он обращаться боялся – как бы не выгнали с работы, узнав, что у него нелады в душевном плане. Соседка с радостью поспешила сообщить: один священник в кафедральном соборе по образованию психолог, и все приходят к нему за помощью, когда их постигает несчастье. Сначала Петр Николаевич вроде бы вновь раскипятился, а по зрелом размышлении вновь сделал вывод, что соседка права. Да и иного выхода он не видел. Священник и впрямь оказался чудодеем, Петр Николаевич нашел утешение в православной вере и стремлении помочь людям. В Фаюшке он теперь видел как бы отражение ее матери. Радовался, наблюдая, как она растет чистой, как горный хрусталь, в этом растленном мире. Слова старого священника получили необыкновенный отклик в ее сердце, она росла фактически при церкви. Все, казалось, было хорошо.
– Как у вас дела? – спросил отец Александр.
– Благодарю вас, как обычно. Пенсию снова задерживают. Приходится идти на маленькие лишения, – улыбаясь, ответил Петр Николаевич.
Отец Александр с пониманием кивнул головой и ничего больше не сказал. А что он мог сказать. Его сочувствие ясно и без слов.
Через некоторое время вся элита собралась. Их было пятнадцать взрослых и девять детишек. Среди взрослых прихожан слушателями воскресной школы были также певчие, художница, делавшая в храме роспись, и бригада строителей, возводивших на храме купола. У всех были светлые. Озаренные благодатью лица. И несмотря на то, что январский мороз покрывал рисунками окна, в церкви было тепло. По крайней мере, холода никто не чувствовал. Все взгляды были устремлены на отца Александра, который воодушевленным высоким голосом читал им Евангелие от Луки и рассказывал о нем. Слушатели были очень внимательны. Они готовы были слушать про Иисуса Христа бесконечно, особенно в исполнении отца Александра. А уж если бы можно было узнать Его проповеди не в написанном кем-то виде, а непосредственно так, как Он их произносил!
– «Но вам слушающим говорю: любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас».
Отец Александр время от времени поднимал взгляд от книги и осматривал собрание. Он видел восторженные улыбки, люди словно в экстазе внимали словам Священного писания. Дети округленными глазами буквально пожирали святого отца, и ни одному из них почему-то не приходило в голову побегать и пошалить. Они вырастут такими же, как Фаина. А сама Фаина поставила локти на стол, на сдвинутые кулачки положила подбородок и смотрела то в глаза отца Александра, то куда-то над его головой, словно видела там сияющий нимб и не могла отвести от него взор. Ее глаза блестели, из губ вылетали едва заметные облачка от горячего дыхания.
– «Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность, ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники то же делают».
За высокими стрельчатыми окнами, собранными из разноцветных стеклышек, сгустились сумерки. Все казалось очень ярким и блестящим от сильного света люстры. Стало холодно. Дети начали кутаться в курточки, пальто и шубки. Шапка Фаины съехала на затылок, открыв белые приглаженные волосы, будто светящиеся под лучами лампочек люстры, напоминающих очертаниями заостренное пламя свечи. Девушка до того заслушалась, что не заметила холода, хотя открытые ушки ее мгновенно порозовели.
– «Не судите, да не судимы будете, не осуждайте, да не будете осуждаемы, прощайте, да прощены будете…»
Тут отец Александр увидел, что дети вот уже несколько минут озабоченно трут варежками отмерзшие и онемевшие носики, а родители, отвлекаясь от Писания, натягивают им шапки поглубже. «Это уже не чтение», – с разочарованием подумал он, дочитал до конца главу и закрыл книгу, вложив между страницами пасхальную открытку вместо закладки.
– На сегодня хватит, друзья мои. Пора расходиться по домам, иначе вы здесь совсем замерзнете. Продолжим в следующее воскресенье. До свидания, Бог с вами.
Отец Александр благословил присутствующих. Пока гасили свет, дети подходили к нему и, прощаясь, целовали ему руку и получали его личное маленькое благословение. Для этих детишек он, посредник между Богом и людьми, был чем-то вроде ангела, спустившегося с небес на землю и переодевшегося в черную рясу простого священника. Он так убедительно рассказывал им о Царстве Божием, словно сам там побывал и видел все собственными глазами. Не может быть, чтобы это оказалось неправдой, они так привыкли ему верить. Он был живым гарантом в подтверждение своих слов, за ложь спросится именно с него.
В это время люди подходили к нему и спрашивали совета, несмотря на то, что почти все его прихожане были старше по возрасту и с куда более богатым жизненным опытом. Вот тут отец Александр чувствовал себя неловко, так как пока не успел захряснуть в церковном догматизме и осознании своей правоты, единственной правоты на свете. Но в помощи он никогда никому не отказывал, делал все, что было в его силах. А иногда даже приходилось идти на нарушение устава, чтобы только совесть его была спокойна, и он не сообщал об этом вышестоящим лицам, иначе мог бы подвести доверившихся ему людей. От этого он чувствовал себя вдобавок виноватым и недостойным, но по-другому поступать не мог. А если честно, то и не хотел зачастую.
Прихожане выходили во двор, там прощались и расходились. Остались только четверо – Ордынские, священник и староста, который жил в большом доме неподалеку от храма. Отец Александр запер дверь, вышел с Ордынскими на улицу, запер калитку и отдал ключи старосте. Священник и Ордынские жили в соседних девятиэтажках, поэтому всегда после воскресных занятий возвращались домой вместе. Отец Александр был в зимней куртке, длинные русые волосы завитками ложились ему на плечи.
– Ну что ж, пойдемте, друзья мои.
– Вы опять без шапки, отец Александр? – с сочувствием спросила Фаина.
– Да, Фая, я привык
– Вы можете простудиться.
– На все воля Божья, Петр Николаевич.
– Береженого Бог бережет, – наставительно произнес Петр Николаевич. – Вы уж, пожалуйста, носите шапку в такой холод. Ведь если вы заболеете, подумайте, сколько народу останется без пастыря.
– Вы правы, пожалуй, – нехотя согласился отец Александр. – Завтра надену шапку.
Они не торопясь шли домой. Говорить не хотелось. Каждый размышлял о своем. Погода была прекрасная, легко дышалось морозным, чистым воздухом. Отец Александр, уверенно шагая по дороге, что-то шептал, и неожиданно повернулся к Фаине:
– Фая, я видел, ты перед уходом сказала несколько слов Милочке, и она заплакала. Я могу узнать, что ты ей сказала?
Она с готовностью откликнулась:
– Да, конечно, батюшка. Я сама хотела вам рассказать, но вот только сейчас вспомнила. Вам надо серьезно поговорить с Милочкой и ее бабушкой, чтобы больше такого не повторялось. Их класс водили на экскурсию на Речной вокзал, им было очень интересно, учительница много всего им сообщила, а в конце они все купили себе мороженое. Милочка тоже. Это меня возмутило, и я сказала ей, что она не ценит страданий Спасителя, распятого на кресте, раз способна совершить грех и даже не заметить этого.
– Какой такой грех? – не сразу понял отец Александр. – Милочка же совсем ребенок!
– То есть как это какой грех? Батюшка, ведь сейчас рождественский пост, а она оскоромилась!
Отец Александр засмеялся:
– Ах вот оно что! Фая, Милочке всего семь лет. Порция мороженого – это не так страшно по сравнению с ложью или мелким воровством, которые иногда бывают свойственны детям в ее возрасте. Не стоит так беспокоиться из-за этого.
– Батюшка, ну как же не беспокоиться, – всерьез разволновалась Фаина. – Ведь она может с детства привыкнуть, что грехи будут сходить ей с рук, неважно по какой причине!
– По отношению к ребенку это слишком жестоко, Фаина, – мягко возразил отец Александр. – Вера должна не пугать детишек с самого начала, а привлекать их.
– Ну, не знаю, – протянула она. – Я думаю по-другому.
Петр Николаевич от удивления даже стал спотыкаться. Вот так его ангелочек! Похоже, ее вера начинает приобретать гипертрофированные формы, а значит, где-то они все, ее воспитатели, допустили ошибку, которую он теперь не знал, как исправить.
Дальше они молчали. Фаина нисколько не смущалась тем, что вызвала неудовольствие священника – у нее имелась собственная система ценностей, и никакие священники на нее уже не влияли. Отец Александр был мрачен.Наконец, они вошли во двор, образованный четырьмя девятиэтажками, они возвышались сторонами квадрата или прямоугольника, совершенно закрывая собой небо. Двор угрожающе молчал и еще более угрожающе темнел. Какие-то хулиганы камнями разбили даже те фонари, которые способны были светить.
– До свидания, Петр Николаевич, до свидания, Фаина! С вами Бог.
Перекрестив в темноте две черные фигуры, он услышал ответные слова прощания и почти ощупью отправился в дом напротив. Хотя он знал эту догу наизусть, он то и дело на что-то натыкался и проваливался с утоптанной дорожки в сугробы. Р-р-раз! И он, пролетев не меньше метра, буквально утонул в снегу с головой. «Что за люди живут здесь?» – яростно прошипел он, с трудом, после нескольких неудачных попыток, поднимаясь на ноги и ощупывая отмерзшими пальцами ту вещь, из-за которой он упал. Сначала он не мог понять, что же это такое, а потом догадался. Всё те же хулиганы, решившие повторить подвиги Геракла, выворотили высокий бордюр – он отделял тротуар от детской площадки. Между тем этот бордюр десять лет мирно покоился на своем месте и вдобавок был покрыт метровым слоем снега, но для наших хулиганов нет ничего невозможного.
Отец Александр поднялся и тут же успокоился, с помощью специальной молитвы. Дальнейший путь обошелся без происшествий. Он благополучно добрался до квартиры и лег спать.
– Зря ты набросилась на Милочку, – упрекнул Фаину Петр Николаевич.
– Я на нее не набрасывалась, папа, – пожала плечами она. – Она и сама должна понимать, что согрешила и достойна наказания.
– Это же не такой ужасный грех, чтобы наказывать за него семилетнего ребенка.
– Грех не имеет степени тяжести, – безапелляционно заявила Фаина. – И за любой, даже самый ничтожный грех последует неотвратимое наказание.
– Кто внушил тебе подобную чепуху?
– Никто не внушил. И это не чепуха.
Петр Николаевич замолчал. Словами возражать было бесполезно. Петр Николаевич был не на шутку озабочен.
– Ты так и не рассказала мне, что было на той вечеринке, куда тебя звала твоя подруга.
Вдруг она остановилась и воскликнула:
– Папа! Когда же, наконец, ты перестанешь нападать на Раю! Я знаю, в ней много недостатков, но нельзя же вычеркивать человека только за это!
– Милочку ты вычеркнула не задумываясь, хотя она ребенок и ничем себя не запятнала.
– А Рая запятнала? Папа, к Милочке должны предъявляться совсем иные требования, потому что она считает себя верующей и состоит в нашей общине.
– Понятно, – задумчиво протянул Петр Николаевич. – Но я спросил тебя, что было на той вечеринке. Похоже, ты уходишь от ответа.
Теперь на Фаину было жалко смотреть. В глазах ее стояли слезы, которые она и не намерена была скрывать, а губы дрожали от обиды.
– Папа, неужели ты действительно мне не доверяешь? От тебя я такого не ожидала. Ничего там особенного не было, обычная вечеринка. Они пили всякую всячину, танцевали, заигрывали друг с другом. Я в этом не участвовала, потому что это мне не нужно. Они еще и гадали, прости Господи, я боялась, что от этого греха дом провалится в преисподнюю. Какой ужас! Я еле-еле дождалась конца. Папа, я так не люблю это сборища, и не хотела я, видит Бог, я не хотела туда идти! Но Рая меня так просила, я не смогла отказать.
– Понятно, – ответил Петр Николаевич. – И много там было «их»?