Ехали мы долго. Не так, конечно, как в прошлый раз, а на мой вкус еще каталась бы и каталась. Но, моего мнения никто не спрашивал и лихо гнали, петляя по дороге, проходившей сквозь высоченные сосны, которые, если верить отечественной истории когда-то привлекли сюда одного из самых известных правителей и государей Петра первого, решившего устроить из нашего города колыбель российского флота.
В направлении движения я давно запуталась. Из-за неудобного лежачего положения ничего кроме верхушек деревьев видно не было. Тело затекло, но менять положение и шевелиться очень не хотелось. Почему-то в голове билась абсурдная надежда что, если буду лежать тихонечко они про меня благополучно забудут.
К сожалению, мои новые спутники оказались не знакомы с проблемами маразма, хоть я и пыталась слиться с обстановкой.
Машина остановилась и меня невежливо вытянули на улицу. Мы оказались на территории заброшенной в лесу базы. Четырехэтажное здание из красного, местами полу отбитого кирпича с выбитыми кое-где окнами. Широкая пустая территория с выжженной судя по цвету земли травой и колючая проволка по верху забора.
Мы прошли к дому и спустились по подвальной лестнице с полуразрушенными ступеньками. Нажав, кнопку, похожую на звонок, здоровяк достал ключи и отперев большой навесной замок, открыл дверь. Внутри большое помещение с облезлыми стенами, когда-то выкрашенными зеленой краской. Закрыв дверь на щеколду, он включил свет. Справа я заметила лестницу, ведущую на первый этаж.
Повернув на лево прошли по узкому коридору, в торце которого вновь была дверь. Замков на ней не было только толстая задвижка снаружи.
Придерживая меня одной рукой, мой конвоир отодвинул щеколду и втолкнул меня в помещение, неожиданно начинавшееся так же с лестницы, правда короткой, что и позволило мне сохранить конечности. Потому, как ступенек при входе я не заметила и запутавшись в пространстве полетела вниз.
Дверь сзади захлопнулась, а я могла оглядеться. На потолке на проводе покачивалась голая лампочка. По полу почти всей комнаты разбросаны старые матрасы. Настолько пожившие на этом свете, что успели обзавестись не только обильными пятнами, о происхождении которых я себе думать отсоветовала, но и дырами. На нескольких из них сидели девушки. У каждой из них от ноги шла тяжелая цепь, заканчивающаяся кольцом, вбитым в стену. Сейчас вжавшись в свои места, они с ужасом смотрели на меня. Но, услышав, что дверь закрылась заметно успокоились.
Не зная, что говорить в таких случаях я села на ближайший свободный матрас у стены и уперевшись на холодную шершавую поверхность осмотрелась. Девчонок я насчитала четырнадцать человек. Все примерно одного возраста и что сильно смущало одного типажа. Банными процедурами здесь судя по их виду и запаху не баловали. По идеи надо выяснить у них свою дальнейшую судьбу. Но, на меня накатила такая усталость и безразличие, что задавать вопросы не было сил. Там, где-то в городе у меня осталась дочка. Она, конечно, с няней, только та вряд ли возьмет ее к себе на содержание, в случае моей пропажи. Но, поскольку раньше я себе исчезать не позволяла это давало надежду, что в детский дом она малышку сдавать не будет торопиться. Так что можно сказать, мне повезло. Если б Нюта не приболела и пошла в садик, воспитатели, вечером не особо церемонясь уверенна, уже сдали бы ее на попечение государства. А там как мне довелось убедиться, когда я вляпалась в очередную историю нет ничего хорошего.
– Тебя как зовут? – села рядом одна из сокамерниц.
– Оксана. А тебя?
– Я Таня. Это Люда. Там Ира и Катя. А там Вера.
– Я все равно не запомню, – остановила я ее порыв. – Давно вы тут?
– По-разному. Здесь не замечаешь дней. Тут окон нет. Только иногда проходя по коридору, когда из цеха возвращаемся, можно увидеть, что солнце встает или садиться. И не понятно, рассвет это или закат.
– В коридоре же много окон. Вы бежать не пытались? Решеток вроде нет, да и стекла не везде в наличии?
Она поежилась.
– На заборе провод под напряжением, – сказала из угла то ли Ира толи Катя.
– Ты уверенна?
– Да. Спроси вон у Лики. Она дольше всех из нас тут.
Сидевшая слева коротко стриженная блондинка сжала ладонями голову, потом отпустив ее обняла себя будто замерзла и закивала:
– Девочка, которую одновременно со мною привезли пыталась убежать, когда нас по улице вели. Ее насмерть убило, когда за колючку взялась. Дергало жутко. Я ее лицо никогда не забуду.
Со стороны двери раздался звук сирены. Таня подскочила от моего места и вернув себе на ногу кандалы, уселась на свой матрас и сжалась. Впрочем, напугана была каждая.
– Одень цепь! Быстрее! – закричала Лика.
– Зачем? – нахмурилась я, только заметив, что у каждого матраса и у моего тоже лежит железное кольцо с цепью уходящей к стене
– Одевай скорее! – вскрикнула Таня, бросив в середину комнаты ключ. Там уже лежала горка таких же.
Одев металл на ногу, я закрепила кольцо торчащим в нем ключом и бросила его в туже кучу.
В этот момент дверь открылась и вошел лысый из машины, на которой меня привезли. Чуть склонившись, он спустился к нам. За ним ухмыляясь шел водитель, оказавшийся высоким и очень худым с таким взглядом, что я отказывалась верить, что когда-то он был милым щекастым мальчуганом. Сейчас упырей он смело может играть без всякого грима и лучше б ему именно этим и заниматься.
Подойдя ко мне лысый, подергал цепь.
– Молодец. Быстро схватила. Раз такая старательная живи пока.
Разогнувшись, он обвел нас взглядом и остановился на Лике.
– Ты у нас не засиделась тут?
Девушка затряслась.
– Не надо. Пожалуйста не надо.
Слезы хлынули из ее глаз таким потоком, будто кто-то врубил душ на полную.
– Пожалуйста, – шептала она почти без звучно, но мы все хорошо ее слышали.
– Надо же как тебе понравилось то у нас, – хохотнул лысый. – Пользуешься ты моею добротой. Только отблагодарить потом не забудь, – паскудно улыбнувшись он показал на девочку в другом углу. – Эту бери.
Водитель взял ключ из большой связки, которую держал в руках и подобрав нужный открыл кольцо на ее ноге. Она закричала и попыталась встать на колени.
– Пожалуйста, пожалуйста! Нет!
Схватив ее за волосы, он потащил девушку на выход, а лысый бросил на середину холщовый грязный мешок и с удовлетворение нас осмотрев вышел. Девчонка, которую увели, так просила отпустить ее, что крики было слышно еще несколько минут. Остальные, как по команде сидели, зажав уши руками.
Первая пришла в себя Лика.
– Минус еще одна, – сказала она.
– Она что не вернется? – не выдержав спросила я.
– Нет, – помотав головой посмотрела на меня девушка. Мы тут работаем, но в цех нас забирают всех сразу. А потом по одной уводят и больше не возвращают.
– И куда уводят?
– Нам не сообщают, – усмехнулась она. – Но, сильно сомневаюсь, что отпускают домой. А сюда ни одна не разу не вернулась, чтобы рассказать.
– Но, их двое. Нас больше и намного. Почему вы не пытаетесь вырваться, если знаете, что каждую скорее всего вот так уведут?
– Ну как же пытались. Я здесь многих видела. Были те, кто пытались. – замолчав на несколько секунд она продолжила. – А нас потом заставляли смотреть на то, что с ними происходило.
– А я всегда надеялась, как мой дедушка умереть во сне. «Лег спать вечером и без боли просто перешел в другой мир и все», —протянула Таня.
– Шутишь? – поморщилась Лика. – Ты всерьез считаешь, что умереть во сне – это счастье? На самом деле, пока ты во сне начинаешь корчиться от боли, отчаяния и агонии, остальные при этом сладко спят. А, позвать на помощь у тебя нету сил. Утром, когда все проснуться, они увидят труп и поскольку сами провели чудесную спокойную ночь, почему-то решат, что у покойного все было именно так. Только это им не было страшно и больно. Они просто не знают ничего. Как мы не знаем, как дается акробатам их легкое исполнение трюков под куполом цирка. У погибшего весь кошмар был в изобилии, и еще дикая беспомощность что-либо изменить. Если бы люди не спали, возможно, успели оказать ему помощь и спасти. Но, этого не произошло.
– Ты-то откуда знать это можешь?
– Проработала три года на скорой медсестрой, потом два месяца в реанимации, пока сюда не попала.
– Давайте есть, – поменяла тему Таня и сняв цепь подошла к мешку. В нем нашлось несколько бутылок воды, две буханки хлеба и сырые не мытые морковки, и картофелины.
Взяв несколько штук и отломив хлеб, она вернулась на свое место и обтерев овощи стала их есть. Остальные девушки последовали ее примеру.
Сырую картошку мне есть еще не приходилось. Даже там в рабстве, когда меня привезли в ту дикую страну и то кормили горячей едой. Я-то еще капризничала. Теперь о каше даже мечтать не приходилось. Хотя вот от горячего чая я как раз бы и не отказалась. Судя по еде, здесь планируется гораздо менее длительное использование содержанок, чем там.
Картошку съесть я так и не осилила, обтерев съела две морковки, стараясь не обращать внимание на хрустящую на зубах землю и закусив хлебом, поняла, что наелась. Как оказывается мало надо моему желудку. Если бы он так же реагировал на поедание пиццы, жаренной картошечки с луком и другой крайне калорийной, но невероятно вкусной еды, на которую я так падка в обычной жизни было бы совсем отлично.
Время текло медленно. Развлечений не было никаких. Девчонки почти не разговаривали. Когда прошло по моим ощущениям несколько часов, вновь прозвучала сирена и все одели кандалы. Пришел лысый и погнал нас работать.
Мы поднялись по лестнице, которую я заметила при входе, прошли через первый этаж. Только половина окон здесь были целы, все без решёток и вновь спустились в подвал. Там в большой комнате стояли швейные машинки. Рядом на столах рулоны с синей тканью и выкройки. У каждого места такие же цепи с металлическими кольцами на концах, как в первой комнате. Оставив нас на новом месте, он вышел, заперев дверь.
– Шить умеешь? – спросила девушка, чье имя вылетело у меня из головы. Ее русые волосы слипшимися прядями постоянно лезли в лицо, и она убирала их за уши.
– Нет. Пробовала когда-то в школе. Но, это было тысячу лет назад.
– Только им об этом не вздумай говорить. Смотри, – она взяла выкройку. – Это юбка. Кладешь на ткань обрисовываешь мелом, рисуешь в местах сшива дополнительную линию, по которой сшивать будешь и вот так прострачиваешь. Если сирену услышишь. Так же ногу в кольцо и на ключ. Его перед собою бросишь.
– Спасибо.
Когда в школе были уроки труда, необходимость обучаться обращаться с иголкой вызывала у меня сильнейшее возмущение. Конечно, не мало этому способствовало, то, что сие занятие никак у меня не получалось. Ну и вообще казалось скучным делом. В итоге единственным моим умением в этой сфере осталась память как пришить пуговицу. И то, память эта хромала на обе ноги.
Сейчас же я рада была вспомнить давно забытые навыки. Это куда лучше, чем сидеть много часов подряд уставившись в стену.
Оказалось, быть швеей тоже не просто. От неудобного сидения в полусогнутой над машинкой позе, начала болеть спина. К нашей общей радости сирена не срабатывала, и мы могли встать походить и сделать наклоны, чтобы хоть как-то размяться. Здесь никакой кормёжки не было, но есть, вероятно из-за постоянного нервного напряжения совершенно не хотелось.
Забрали нас, когда я отупела от бесконечного шитья и сама себе напоминала робота, выполняющего механические действия. В спину будто кол вбили. Она уже не велась ни на наклоны, ни на другие попытки ее задобрит. Поэтому, добравшись до матраса я мгновенно уснула. Правда несколько раз просыпалась, отлежав руки.
Спать без подушки я не привыкла и использовала вместо нее верхние конечности.
Один раз проснулась от того, что совсем не чувствовала левую руку. Мне стало страшно. Взяв ее правой рукой, как вещь, переложила в сторону и постаралась совсем не давить на нее. Через некоторое время к моему облегчению в ней появилась тянущая тупая боль и я смогла пошевелить пальцами. Что бы дальше не рисковать родными руками, свернула верхнюю часть матраса и использовала это возвышение в качестве подушки.
Из-за духоты на улице в подвале была постоянная сырость. Все тело было мокрое и чесалось. В душ нас не водили. Я пыталась обмыться из питьевой бутылки, но это мало помогало. Больше всего раздражала грязная голова. В обычной жизни я мою ее через день. Теперь она безостановочно зудела. Иногда так сильно, что хотелось снять волосы вместе со скальпелем. Раз в день нас кормили, потом вели работать. В туалет мы ходили в ведра, которые потом сливали в трубу сантиметров тридцать в диаметре, уходящую куда-то в глубь. Ни расчески, ни зубной щетки, ни других средств гигиены не было. Радовало одно: нас не трогали. Никого больше не забирали. Казалось, все здесь находятся, чтобы шить эти юбки и шарфы. Кому и зачем они нужны в таком объёме оставалось загадкой. Девчонки по-прежнему почти не разговаривали. Может быть боялись, что могут прослушивать, может просто общее настроение обреченности так на всех, повлияло.
Через несколько дней меня почти перестало трясти. Страшно было по-прежнему, особенно, когда срабатывал сигнал, но по ночам пришел обычный сон, а не безостановочные метания в агонии с периодическими провалами в беспамятство.
Лика пыталась сделать депиляцию бровей отросшими ногтями.
– Тебе не страшно? – подсела я к ней.
– У тебя что золотая медаль по тупости, как здесь может быть не страшно? – огрызнулась девушка.
– Ты отличаешься от остальных. Почти все целыми днями, лежат отвернувшись к стене или плачут. Единственная, кто пытается сохранить человеческий облик – это ты.
– Да что ты знаешь обо мне? – окрысилась она еще больше.
– Что ты злишься на меня?
– Ничего! Просто вы привыкли, что за вами со слюнявчиком ходят и попу подтирают. А ту всем плевать. И маленькие девочки в шоке в обморок попадали. Как же так к ним принцесскам такое неподобающее отношение?
– То есть тебе и до попадания сюда доводилось жить на цепи и есть сырые овощи в земле?
Она, не обратив внимания на иронию, задумчиво посмотрела на меня.
– Нет такого не приходилось. Я просто из тех, кого природа щедро обделила всем и привыкла к тому, что в моей жизни происходит что-то со знаком минус. То, что для обычных людей беда для меня повседневная жизнь. Когда я родилась у мамашки, она меня в коробку картонную засунула и забыла, продолжая со своими дружками бухать. А потом я ее так своими криками достала, что она решила поджог дома имитировать. С пьяных глаз только не смогла нормально все рассчитать и меня соседи успели вынести в этой самой картонной коробке.
На нее из-за этого уголовное дело завели и на зону отправили, а меня в детдом. Там, знаешь ли, тоже не халва в шоколаде, но зато горячая еда есть и спать в кровати нормальной можно, на настоящем матрасе. У меня первые деньги стали появляться. Приедем на рынок, начинаем между рядами ходить, просить на хлебушек. Жалостливых у нас много. К тому же это не трудно ребенку пятачок выделить. Другое дело постоянно волонтером, как некоторые делали к сиротам ездить или в дом такого ребенка взять и отвечать за него всю жизнь. Это ж напрягаться надо. Никому такого не хочется. А копейку из кармана достать легко. У каждого дома если подмести получше по любому где-то мелочь не нужная валяется. Зато подал монетку и идешь счастливый, просто упиваешься какой ты добрый, щедрый и классный. Да и мало кто мог отказать, когда он хавчиком полные сумки набивает, а рядом ребенок худющий стоит, голодными глазами смотрит и хоть как-то помочь просит. А смотреть мы тогда умели – с удовольствием хохотнула Лика.
– Так я насколько знаю у вас потом все деньги отбирали старшие дети?
– Так это пока ты мелкая, – снисходительно пояснила девушка. – Только дети растут быстро и вскоре старшими стали мы. Тогда уж для нас мелочь бегала тугрики добывать и сигареты тырить.
Потом, бабка по отцу неожиданно образовалась. Папахену моему подзатыльников надавала и приказала идти опеку надо мною оформлять. Пришли они оба к директрисе нашенской и давай слюни пускать, типа наша девочка, сиротинушка, должна с родными жить в семье. А мне-то уже тринадцать было, я уж взрослая дылда была. Выше и старухи, и сына ее.