Но, даже завершив все дела, опрометью в бега я не бросился: всему должно быть свое время. Отсутствие выдержки в такие моменты чаще всего и является причиной неудачи.
Оставшиеся два дня я безвылазно провел в номере недорогого отеля, либо смотря бестолковый телевизор, либо изучая вид, открывавшийся из окна. Даже еду просил приносить мне в номер. Впервые за несколько лет мне выпала возможность побыть наедине с самим собой. С того самого моего первого рабочего дня я всеми силами сторонился праздности. Причиной этому поначалу была собственная совесть, которая превращала любое уединение в самый настоящий ад. Со временем моя душа все больше и больше покрывалась черствой коркой безучастности, что исключало саму возможность внутренних терзаний.
Сейчас же для меня наступило время перемен. Прошлая жизнь бесповоротно завершилась, а о новой мне было даже страшно думать. Я сидел у окна и просто смотрел на спешащих людей, на вереницы машин, на не знающий остановок в своей суете город. Казалось, сама судьба извлекла меня из этого нескончаемого потока, находясь в котором невозможно думать, и ткнула носом в реальность. Весь окружающий мир предстал передо мной в отвратительном своим откровенным лицемерием свете. Почему, например, неуч, сидящий в своей дорогущей тачке, купленной на заработанные перепродажей китайского ширпотреба деньги, откровенно глумится над пешком переходящим дорогу доктором наук, который, имея возможность предложить стране, ну, скажем, новый, революционный метод выращивания хлеба, стал никому не нужен? Почему разбогатевший на продаже по частям бандитски приватизированного советского завода бывший партийный деятель средней руки, ни разу в жизни не ударивший палец о палец, мнит себя человеком высшего сорта, нежели сварщик, отдавший свое здоровье и молодость этому самому заводу, а теперь вынужденный влачить жалкое существование, работая охранником в супермаркете? Почему узбек, средь бела дня в девяносто первом насиловавший на задней площадке автобуса беззащитную девушку только за то, что она русская, требует нынче равных прав, но не у себя в Ташкенте, а тут, в Москве? Почему процветали такие, как я и Григорьев, падальщики по своей натуре, а честный человек как вид был обречен на постепенное вымирание? Не иначе как мир перевернулся с ног на голову. А ведь я сам служу инструментом еще большего «переворачивания» и расслоения. Вернее, служил до недавнего времени… хотя разве это что-то меняет?
Словно находясь в каком-то трансе, я все думал и думал, не в силах заставить себя отвлечься на что-то. Так эти два дня и прошли. Нетерпение, владевшее мною вначале, исчезло, сменившись чувством какой-то обреченности и опустошенности.
– Максим Сергеевич, вы неважно выглядите. Расстроены чем-то? – приветствовал меня появившийся будто из ниоткуда Григорьев.
Я ждал его появления весь день, просто бесцельно слоняясь по дорожкам ВДНХ с пухлым портфелем через плечо, но его появление все равно застало меня врасплох.
– Сейчас ты тоже расстроишься: мне даже половины суммы собрать не удалось.
Но он, казалось, совершенно не огорчился, а, наоборот, заулыбался еще шире. Лет сорок на вид, высокий рост. Такое простое, открытое, располагающее к себе лицо, гладко выбритые щеки, короткая стрижка, а глаза… Словно детский ясный, пытливый взгляд, который заставил меня поежиться.
– Ну… Придется дать вам небольшую отсрочку. – Глядя на меня в упор, он ободряюще подмигнул. – Так что не нужно так переживать.
– Ты не понял?! – вспылил я, не в силах больше сдерживаться. – Мне неоткуда взять больше! Понимаешь? Дай мне еще хоть год – мне все равно не насобирать полностью. Так что забирай все, что есть, и оставь меня в покое!
Я сорвал с плеча портфель и принялся совать его в руки следователю. Но он отскочил от меня, словно от прокаженного, подтвердив тем самым мои опасения насчет невозможности уличить его в получении денег.
– Вот этого делать не стоит, Максим Сергеевич! – Его голос моментально стал холодным, и в нем появились приказные металлические нотки.
Мои руки вмиг опустились как по команде.
– Мне от вас нужно именно столько, сколько я указал, и ни копейкой меньше. И все сразу, а не частями.
Я обреченно покачал головой и без сил опустился на первую попавшуюся лавочку.
– Как ты прикажешь мне это сделать? Скажи мне! Ты хоть представляешь, какие это огромные деньги?! А у меня уже ничего не осталось, все здесь уместилось. – Я похлопал по портфелю, лежавшему у меня на коленях.
– Если бы я все знал сам, к вам бы уж точно не обратился, – снова ставшим нормальным голосом проговорил следователь и уселся рядом со мной.
– Ну а что ты с ними собрался делать? Чтобы потратить столько, нужно порядком попотеть, да и то, наверное, до конца не растратишь.
Мне вдруг стало интересно, что же он ответит. Он не закатил мечтательно глаза, как делают все жаждущие богатства, а сидел и смотрел прямо вперед.
– Боюсь, что вы меня сейчас не поймете, Максим Сергеевич. Или, может, называть вас Николас? – назвал он имя из ожидавшего меня в камере хранения нового греческого паспорта.
Сказать, что этим вопросом он застал меня врасплох, – не сказать ровным счетом ничего. У меня похолодело внутри. Как он мог об этом узнать? Сколько ни старайся уменьшить количество людей в цепочке и ограничить их информированность на минимальном уровне, всегда найдутся те, кто увидит всю картину целиком. Не иначе как кто-то из них проговорился. Эта и другие мысли плясали в моей голове, создавая самую настоящую панику. Видимо, мое состояние, которое просто невозможно было скрыть, позабавило следователя. Он долго с интересом изучал меня, а потом хлопнул по плечу.
– Ну ладно! Так и быть. – Словно делал мне одолжение. – Я поручу вам кое-какую работу, по окончании которой мы разойдемся.
И он замолчал, продолжая внимательно следить за моей реакцией. А до меня сказанное дошло не сразу, но, когда дошло, показалось настолько абсурдным, что я уставился на него ошарашенными глазами. Истолковав это как сигнал продолжать, он заговорил вновь:
– Скажу честно: работка не из легких, но вам она по плечу. Собственно, именно поэтому и состоялась наша встреча. На сегодня всё. За более точными инструкциями попрошу прибыть завтра. Адрес узнаете позднее.
4
Адрес я действительно узнал позднее. И весьма банальным образом.
Мне ничего не оставалось делать, как направиться в ту же гостиницу, в которой я провел последние два дня. Уже в ее дверях путь мне преградила пожилая женщина с циничным лицом, какие бывают у трамвайных кондукторов.
– Куда прешь? – грубо спросила она, удостоив меня презрительным взглядом. – Места, что ли, мало?
Не имея возможности пройти с ней одновременно, я был вынужден отступить и дать ей выйти первой.
– Мне кажется, для вас на вахте оставлено сообщение, – совершенно неожиданно бросила она мне вслед пренебрежительным голосом.
Удивившись про себя, я все-таки подошел к девочке на ресепшен, который тетка старомодно перекрестила на свой лад. Сообщение меня действительно дожидалось.
– А не вот эта ли «милая» тетечка, с которой я столкнулся на входе, оставила его? – выделив слово «милая», поинтересовался я у девочки.
В ответ она с пониманием утвердительно кивнула.
Я еще толком не отошел от встречи с Григорьевым, а тут еще что-то новое наваливается. Или не новое? На развернутом листке обнаружились напечатанный адрес и время.
– Во что же это я такое вляпался? – удрученно проговорил я себе под нос и, засунув бумажку в карман, снова направился к входу в гостиницу.
Сомневаться в том, что записка была адресована именно мне, не приходилось, поэтому на следующий день, ровно к назначенному времени, я прибыл на место. По указанному адресу возвышалась пятиэтажная автостоянка, поблекшая и неприглядная, по первому впечатлению, наверное, и вовсе заброшенная. Так как передвигаться мне теперь приходилось отнюдь не в комфорте собственной машины, а, как и всем простым смертным, пешком, то добрался я в значительной степени взмыленный и порядком разозленный.
Руководствоваться в дальнейшем маршруте было нечем, поэтому, немного осмотревшись, я просто взял и вошел в главные ворота, однако дальше въездной площадки идти не решился. Несмотря на впечатление запустения, которое создавалось снаружи, внутри имелись красноречивые свидетельства обратного: более половины мест, четко разграниченных не иначе, как свежей краской, были заняты машинами. Из одной и вышла та самая тетечка, которая оставила мне записку.
– Вы вовремя, Максим Сергеевич, – похвалила она. – Здравствуйте.
Сохраняя каменное выражение лица, я подошел к ней.
– Давайте немного прокатимся. – И она повелительно указала на машину.
Машина не подходила этой женщине так же сильно, как и она сама нелепо выглядела в роли заговорщицы. Ну, посудите сами, как слегка полноватая женщина лет шестидесяти, одетая в провинциально-цветастое одеяние, может сочетаться с наглухо тонированной и основательно заниженной черной «приорой»? Однако очевидный контраст ни в коей мере ее не смущал. Более того, она загрузилась в ярко-красное спортивное водительское сидение с завидной сноровкой, свидетельствующей о значительной практике в этом деле. Я пожал плечами и уселся на переднее пассажирское стандартное сидение. Кроме нас, в машине никого не оказалось.
Глушитель, как и следовало ожидать, оказался не родной, а гораздо более громкий. Пробудив среди голых бетонных стен оглушительное эхо, мы под визг шин выехали на улицу.
– Чего вы от меня хотите добиться? – стараясь перекричать рев выхлопа, задал я единственный терзающий меня вопрос.
– Я вам все расскажу, – успокаивающе заверила она. – Но для начала давайте проведем небольшой эксперимент. Он не отнимет у нас много времени.
Мне ничего не оставалось, как молчаливо согласиться на это, и вскоре мы лихо припарковались на стоянке у железнодорожной станции. Я вновь удивился той скорости, с которой она выбралась из машины, и сам поспешил последовать ее примеру. Тетечка этакой слегка утиной походкой просеменила к багажнику, открыла его и, погрузившись туда, принялась копаться. После недолгих поисков она извлекла два черных пакета и, взвесив на руках, передала один мне.
– Сейчас сядем в электричку и пойдем по вагонам. Первый пройдете со мной – посмотрите, что я делаю. Ну а дальше самостоятельно. Пошли.
– Э… Постойте… – начал было я, но она нетерпеливо отмахнулась и ринулась в самую гущу толпы.
Едва мы успели, обзаведясь билетами, выйти на платформу, как подошла электричка. Тетечка втиснулась в первый вагон, я, естественно, последовал за ней. Как только электричка тронулась, моя спутница извлекла из пакета черный платок, какую-то икону и ящик с прорезью в крышке. Повязав платок на голову, отчего стала похожа на взаправдашнюю монахиню, она пошла по вагону, пронзительно прося пожертвовать на строительство какого-то храма. Я плелся за ней, делая вид, что мы не вместе. В тамбуре она перестала орать и обратилась ко мне:
– Обождите, пока я не пройду вагон, а потом идите сами. В пакете все необходимое. Встретимся в последнем вагоне.
И она двинулась дальше. А я заглянул в пакет.
Там была небольшая кумачовая подушка, портрет Сталина и коробка для сбора денег с надписью: «Музей тов. Сталина». Я извлек подушку, водрузил на нее портрет, коробку взял в другую руку, а пакет сунул в карман и, тяжело вздохнув, отправился вперед.
– Товарищи! – громко обратился я к пассажирам. – Наша организация занимается сбором средств на создание в Москве музея генералиссимуса товарища Сталина! Нам кажется несправедливым, что человеку, отстоявшему нашу Родину, преданному своей стране и оболганному неблагодарными потомками, до сих пор не посвящено ни одного музея. Пришло время восстановить историческую справедливость!
Сам не знаю почему, но я говорил пылко и вдохновенно. Слова будто сами собой лились из меня ровным, уверенным потоком. В них начала проявляться какая-то живая сила, придававшая всей речи недоступную ранее правдивость. Ораторское вдохновение нередко посещало меня и прежде на многочисленных судах, где мне приходилось выступать. Все без исключения эти заседания завершались моими победами. Но ни одна из них даже рядом не стояла с этой. Сейчас все было совершенно по-другому. Возвышенней, что ли, ярче, убедительней. Я даже ужаснулся, когда подумал, что, может быть, все дело отнюдь не во мне, а в тематике выступления?..
Удивительным было и то, что на меня глазел абсолютно весь вагон. Даже те, кто сидел спиной, выворачивая шеи, смотрели на меня. Некоторые глаза выражали недоумение и откровенную ненависть, но их было не много. Гораздо больше людей – причем самого разного возраста – смотрели с неподдельным интересом и каким-то, что ли, воодушевлением. А вот безразличных людей я даже и не заметил.
Пока я медленно двигался по вагону, беспрерывно подставляя коробку под протягиваемые со всех сторон деньги, меня буквально засыпали вопросами о том, где будет музей, когда будет, какой он будет и почему бы не запустить рекламу на телевидении. Серьезным, доверительным, громким голосом я отвечал первое, что приходило в голову, стараясь придать ответам больше убедительности.
То и дело напарываясь на отдельные взгляды, полные ненависти, я с опаской ожидал других вопросов и высказываний – гневных и злобных. Но их, к моему искреннему недоумению, не появилось. Видимо, перевес оказался на стороне положительно воспринявших предложение пассажиров, а противники просто побоялись высказать противоположную точку зрения.
В каждом следующем вагоне история повторялась. Раз за разом я добавлял в свою речь новые детали, которые только подогревали интерес слушателей. Да что там интерес?! В последнем вагоне я и сам уже практически верил в каждое произнесенное слово. Поднялся такой ажиотаж, что тетечка, к счастью быстро сообразившая, что мне нужна помощь, буквально вырвала меня из цепких рук потенциальных спонсоров и выволокла на платформу.
Стоит сразу поставить точки над «и»: сам я ни в коей мере не поддержал бы создание этого музея. По моему глубокому убеждению, таким людям, как Сталин, вообще не стоило появляться на свет. Наверное, именно поэтому эффект, вызванный моими речами и портретом поверженного вождя, вызвал мое крайнее удивление и основательно выбил меня из колеи. Я просто не ожидал такой реакции.
Назад мы ехали молча и не давая больше концертов. И только когда наконец снова оказались в машине, она попросила меня пересчитать содержимое коробки. Все еще находясь под впечатлением, я безропотно выполнил просьбу. Там было больше ста тысяч.
– А на церковь дали всего полторы тыщи… – притворно сокрушаясь, сказала она, а потом, вновь став серьезной, добавила: – Хотя, может, это и оттого, что ты толкнул знатную речь… Я слышала, как ты говорил в последнем вагоне. Впечатляюще!
– Так я вам нужен, чтобы собирать подаяние в электричках? – злорадно предположил я, начисто проигнорировав похвалу и момент перехода на «ты».
– Что-то вроде этого, – внимательно рассматривая меня, серьезно кивнула она. – Только малость в больших масштабах.
– Нет, нет и нет! Как вы это себе представляете? – Мои нервы не выдержали абсурдности положения, в которое меня пытались поставить. – Это же не по электричкам дедушек и бабушек лопошить. Вы хоть представляете, сколько дерьма обрушится на наши головы?! Когда я шел по вагону, встречались люди, по глазам которых было видно, что они меня готовы убить только за одно упоминание о Сталине. И если, находясь среди людей, большинство из которых действительно меня поддерживали, они попросту струсили вступить в спор, это еще не значит, что они не всадят нож в спину, когда… – Я закашлялся. – Если вы заставите провернуть это в большем масштабе… Сталин не та тема, с которой можно шутить.
– Зато какая благодатная… – взвешивая в руке пачку денег, извлеченных из моей коробки, и задумчиво рассматривая меня, медленно проговорил Григорьев.
Мы вновь находились на той самой стоянке. Некоторые места были превращены владельцами в самые настоящие гаражи – видимо, никто не возражал по поводу появления в некоторых местах не предусмотренных проектом стен и ворот. В одном из таких самодельных помещений, с виду ничем не отличающемся от остальных, мы сейчас и располагались. Вообще-то вход был в ворота одного гаража, но логово этих аферистов простиралось на целых три, соединяющихся между собой проделанными в смежных стенах проходами. Внутреннее убранство было под стать небогатому офису, и, находясь внутри, никак нельзя было предположить, что ты не в обычном здании, а на автостоянке. Даже окна имелись. Правда, на поверку они предсказуемо оказались фальшивыми, зато правдоподобно подсвеченными изнутри матовым светом и прикрытыми жалюзи.