Метрах в десяти от калитки торжественно нахаживала тропинку высокая статная женщина. Сверкающие, как хрусталь, розовые ланиты и невероятно длинная мраморная шея говорили о знатном и очевидно нездешнем происхождении гостьи. Женщина щурилась на холодное утреннее солнце и с улыбкой поглядывала на моё заспанное демисезонье.
– Я пришла! – сказала она, посылая воздушный поцелуй.
– В-вы, собственно, кто будете?.. – спросил я, ёжась от её «жаркого» поцелуя.
– Видите ли, Митя, – гостья была явно огорчена моей недогадливостью, – я Зима!
– Очень рад… – ответил я.
Мой ответ, если говорить по совести, был образцом лукавства. Утром будущего дня я собрался лететь в Испанию, и перемена отечественной погоды не сильно беспокоила мои дорожные мысли.
– Значит, мы не собеседники, – Зима печально улыбнулась и, не скрывая досады, направилась за околицу.
С минуту я провожал взглядом её белый сверкающий силуэт. Затем, отряхнув снежок, вернулся в дом.
«Странное дело, – мысли неряшливо теснились в моей голове, – бо́льшую часть жизни мы проводим в поисках перемен, а когда перемены приходят к нам сами, встречаем их с завидным равнодушием. Конечно, сдать авиабилет и отменить поездку уже не получится. Через сутки я буду разъезжать на авто по идеальным испанским дорогам, пить красное вино за столиком какой-нибудь открытой веранды и читать Бродского, разматывая клубок его дивных неологизмов…»
Вдруг моё сердце очнулось и тревожно забилось в груди. Я встрепенулся, как птица, и выпорхнул на крыльцо.
– Царица Зима! Отпусти ты меня на пару недель попить молодого вина да походить нараспашку! Я же ненадолго! – изо всех сил закричал я вслед вьюжке, едва заметной на самом краю околицы. – Благослови!
Вы не поверите! Нет, вы действительно не поверите – она ответила! Я услышал её ответ в шуме ветра:
– Езжай, Митя, Бог с тобою. Была я в этой Испании, жарко там. А тебе скажу: кто мёрзнуть не умеет, у того холодная кровь. На том и поезжай.
P. S.
Лайнер авиакомпании «S7», сверкая зелёным металликом, шёл на снижение. Я с интересом разглядывал в иллюминатор гостеприимную испанскую околицу. «Ничего, – думалось мне, – двадцать дней – не лет. Бог даст, не заласкают».
Я приготовился к посадке, пристегнулся и закрыл глаза. Под шумок двигателей припомнилась древнегреческая легенда о том, как Зевс захотел наделить бессмертием своего сына Геракла, рождённого от смертной женщины. Верховный правитель Олимпа подложил ребёнка спящей Гере, чтобы тот напился от неё божественного молока. Гера, проснувшись и увидев, что кормит не своего ребёнка, оттолкнула Геракла. Брызнувшая из груди богини молочная струя обратилась в созвездие Млечный Путь.
– А в России сейчас наверняка снегопад! – кто-то рассмеялся на задних рядах. – Эка навалило, поди…
Я открыл глаза.
«Уж не Петровича ли голос?» – улыбнулся я собственному предположению.
ИЗ КОСТРОМЫ В КИНЕШМУ
(ОПЫТ ОДИНОЧЕСТВА)
В жизни каждого человека случаются времена, когда необходимо разобраться в себе. В такие дни опыт одиночества бывает полезней мудрых книг и отеческих наставлений.
Сейчас уже не припомню, когда и по какой житейской надобности пришла мне в голову мысль отправиться в путешествие совершенно одному. Помню главное: я почувствовал необходимость поодаль от житейской суеты «побеседовать» с Богом.
Сначала мысль о вынужденном одиночестве смутила меня. Как так? Добровольно вычеркнуть собственное «я» из водоворота событий и человеческого общения! Не одичаю ли? Однако чем больше я сомневался и откладывал задуманное, тем более дерзостно мысль осаждала меня и днём, и даже ночью.
Как-то, рассматривая карту Поволжья, я обратил внимание на лесистый участок волжского правого берега между Костромой и Кинешмой. Его девственная картографическая зелень показалась мне идеальной «акваторией» для небольшого «романтического» путешествия. Знать бы тогда, что это милое изумрудное пятно на самом деле окажется непроходимым урочищем, и я, назначая «правый» выбор пути, ставлю на карту не только успех задуманного перехода, но и собственную жизнь…
Ранним октябрьским утром поезд «Москва – Кострома», попыхивая дымком и грузно подрагивая вагонными сочленениями, остановился под ликующим транспарантом, или, как теперь говорят, баннером «Добро пожаловать в древний русский город Кострому!».
Красивое здание городского вокзала, привокзальная площадь, ещё сонный, неспешно просыпающийся город очаровали меня тихой, благочестивой красотой. Оглядывая вековые торговые ряды, старые купеческие улочки и вертлявые стоптанные переулки, я реально ощутил рядом с собой присутствие «зеркала русской души» Александра Николаевича Островского.
Вот великий драматург присел неподалёку от меня на парапет костромской пристани и наблюдает через речку Ипатьевский монастырь. Да-да, тот знаменитый Ипатьевский монастырь, воздух которого ещё хранит дробь конских копыт татарского мурзы Чечета. Где четвёртый век подряд сквозь стены Троицкого собора, как сияние русского духовного оберега, лучатся дивные фрески искусного изографа Гурия Никитина!..
До позднего вечера бродил я по городу в сердечном упоении от патриархальной теплоты и святости. Заночевал за полночь в дешёвой гостинице на дальних улицах.
Наутро, лишь солнечный свет покрыл волжские перекаты, я вышел из города и, как трубадур, глядя только вперёд, направился из Костромской области в Ивановскую.
…Плотный перечень услуг городского сервиса закрывает от нас щедрую доброту окружающего мира! Только выпорхнув из мегаполиса и выдавив из души рабский страх горожанина перед одиночеством тела, мы приобретаем то, о чём Бог давным-давно позаботился.
Нежданная радость, вдохновлённая пульсирующей плавью звёздного неба или пьянящим ароматом свежескошенного сена, окрыляет нас. В такие минуты душа покидает тесное «городское» жилище, распрямляется, её дыхание становится ровным и свободным.
Это не пережить, воображая вечерами на кухне ту или иную литературу. В плотном пространстве «натурального» Бога надо оказаться и немного побыть, чтобы ощутить всю несправедливость городского существования.
Из Костромы я отправился по просёлочной дороге, вьющейся полем, в километре от Волги. Солнце, как путеводная звезда, катилось передо мной, заливая мягким осенним светом дорогу.
Октябрь в Поволжье умеренно тёплый. Однако ночью температура заметно падает. Поэтому, заночевав за неимением палатки в душистом стоге прелого сена, я зарылся «по шейку» и уснул, разглядывая звёзды.
Около полуночи меня разбудил сырой задиристый холод. Его волнистая амплитуда струилась по складкам моей демисезонной одежды и призывала к движению. В то же время я почувствовал мягкое приветливое тепло, лучащееся из глубины стога. В надежде согреться я стал разгребать сено и вдруг отдёрнул руку, вскрикнув от боли.
Мои пальцы буквально плавились и шипели от страшного ожога! Так я разрешил первую традиционную непонятку горожанина: почему самовозгораются по осени стога?
Применив известное мне народное средство к обожжённому участку кожи, я продолжил раскопки и через некоторое время, выровняв подачу тепла и собственную теплоёмкость, крепко уснул до самого утра.
На четвёртый день путешествия мне вдруг припомнилось… собственное одиночество. Я уже приготовился «взныть», но с удивлением отметил, что «ныть» вовсе не хочется. Наоборот, чьё-либо присутствие рядом мне показалось просто неуместным. Я даже остановился, необычайно удивлённый таким поворотом дел.
«Как так? – произнёс я, оглядывая себя. – Выходит, мне никто не нужен?» Пока я «расспрашивался» (решил не повторять слово «себя»), мой ум притих, но потом вдруг взорвался обилием непривычного, вернее, давно забытого интеллектуального ликования.
«Что с тобой?» – воскликнул я, обхватив ладонями виски. Только через пару минут внимательного самонаблюдения я всё же докопался до истины и… расхохотался. Да-да-да, расхохотался оттого, что не заметил, как мне стал симпатичен и особо дорог неспешный разговор ума, души и тела! Мне показалось забавным внезапное чувство самодостаточности. С чувством «глубокого удовлетворения» я констатировал увлечение ума не привычной головоломкой событий, а простым дорожным разговором «личностной триады».
Однажды вечером пришлось расположиться на ночлег у самой воды. На бугорке, вокруг которого лесная чаща обрывалась прямо в Волгу. На то, чтобы выйти из леса и заночевать подальше от берега, где начинаются поля со спасительными стожками, не осталось ни сил, ни света. Бугорок своей причудливой формой напоминал полуостров Крым. Где-то «в районе Симферополя» я развёл костёр и стал кашеварить. Стемнело. Непривычный холодок скользнул по позвоночнику, заставив оглянуться. Абсолютная тишина поразила меня. Смолкло всё! Я слышал только собственное дыхание и сухой треск горящего в костре хвороста. Театральность этой полной кулисной тишины озадачила меня. Я поглядел на часы. Они болтались на запястье, напоминая далёкие правила жизни. Часы показывали без двух минут полночь. Я продолжал вслушиваться в необычайную космическую тишину.
Ровно через две минуты лес проснулся. Да как! Зашуршало и тронулось с места в едином порыве бесчисленное множество живых организмов. Я наблюдал эту полуночную вакханалию, струхнув от мысли, что, быть может, присутствую на собственной тризне.
Повинуясь инстинкту и стараясь не глядеть по сторонам, я принялся шуметь и подбрасывать в костёр ветки. Когда огонь разгорелся, мне пришло в голову написать письмо домой, чтобы хоть как-то скоротать время до рассвета.
Так я узнал, что ночь в лесу может оказаться самым подходящим временем для эпистолярных упражнений – всё зависит от окружающих обстоятельств!
Мы исследуем Марианские впадины, смело заглядываем в чёрные галактические дыры и очень редко совершаем случайные открытия на расстоянии вытянутой руки.
Снисходительно глядя на ветхий имидж Адама, мы настраиваем приборы на бесконечность и попадаем в ловушку псевдознаний. Тех знаний, у которых нет с нами никаких связей, кроме нашего воображения о них.
Мы пытаемся в духовных и физических исследованиях добраться до самого Бога. Но так как расстояние от нас до Творца Вселенной равно или нулю (случай редкий), или, как правило, бесконечности, – нам приходится описывать Его всегда воображаемо, исходя из прикладных необходимостей. Если бы мы действительно мечтали познать устройство Вселенной, то трепетно примечали бы признаки Божьего бытия в малом и едва заметном.
Так, великий мудрец двадцатого века о. Павел Флоренский говорил: «Я выискиваю места, где жёсткая скорлупа дольнего мира, треснув, даёт сбой. И через эти малые трещины наблюдаю Бога».
Дни напролёт я шёл, вернее, пробирался по правобережной волжской тайге, пересечённой глубокими сырыми оврагами и бесчисленными буераками, прикрытыми валежником и ломким сухостоем. Шёл, разбрасывая вдоль «дороги» накопленные за годы городской жизни никчемные «светские сбережения». Мысли мои становились просты, настроение – ровно и спокойно.
Через неделю путь привёл меня в знаменитый левитановский Плёс. Очарованный волжской красотой, я бродил по перелескам Плёса, и ранимая душа Левитана повсюду следовала и собеседовала со мной. Мы оба наслаждались природой и тончайшими оттенками наших человеческих и творческих взаимоотношений, для которых не стали помехой века́ разлуки…
В Плёсе я принял решение прервать путешествие и приобрёл билет на пароход до речного вокзала города Кинешмы. Остаток пути правобережный волжский пилигрим (в прошлом гордый, а ныне внимательный к обстоятельствам) совершил на комфортабельном пароходике, помешивая в гранёном стакане кофий и созерцая россыпи деревушек на живописных склонах приволжских холмов.
Отложив осмотр Кинешмы до будущей житейской нужды в Боге, я взял железнодорожный билет и утром следующего дня прибыл в Москву.
P. S.
В Москве на меня завьюжил прежний ритм привычной городской жизни. Впрочем, нет, не прежний.
Он изменился, потому что изменился я! Дни добровольного одиночества привели в порядок мою душу. Они научили искать в любой, даже самой непримиримой ситуации внутреннее согласие. Я развил в себе способность реагировать на внешние обстоятельства не вспышками чувств, но рассудительно и спокойно.
Попытка разобраться в себе сродни погружению в глубину житейского моря. Как только теряется привычная связь с поверхностным водоворотом дел и событий, человек невольно испытывает страх одиночества.
Но если он находит в себе силы продолжить начатое погружение, ему открывается огромное сверкающее дно, усыпанное морскими звёздами.
Дно? Какое же это дно! Астрономы и философы называют это сверкающее великолепие – «Вселенная». Есть даже такая единица измерения – «одна Вселенная». Это масштаб одиночества Бога!..
Глава 2. Кожаные ризы
ОРЁЛ НАД ПЕРЕВАЛОМ
Меня разбудил ночной телефонный звонок.
– Борис Алексеевич?
– Да.
– Здравствуйте. Вас беспокоит полковой священник Евгений Циклаури. Мы закончили строительство храма Александра Невского и хотели бы украсить его стены фресками. Вы согласны нам помочь?
– Согласен.
– Вас не тревожит, что речь идёт о работе за пределами России, в Средней Азии?
– Нет.
– Спокойной ночи!
Главное в жизни всегда случается неожиданно.
Лишь только отец Евгений «на том конце провода» отключил связь, я почувствовал, как привычная картинка моего московского налаженного быта стала рассыпаться на огромное количество фрагментов, напоминающих замысловатые картонные пазлы: Средняя Азия, пески, стрекот вертолётов.
Так рассыпается (а-ах!) на тысячи брызг пенистая штормовая волна, наваливаясь грудью на бетонные выступы волнореза…
Наутро штатный ковёр-самолёт с двумя пулевыми ранениями фюзеляжа выкрал меня из лабиринта столичных улиц и перенёс в девственное предгорье Тянь-Шаня, на заснеженный берег неба.
«Неба?» – спросите вы, улыбнувшись.
Да, именно так. Рассматривая стоптанную СУшками взлётную полосу российского военного аэродрома, я понял: небеса начинаются не где-то там, за снеговыми вершинами гор, а здесь, прямо передо мной. Прямо передо мной небесная волна набегает на человеческое побережье, выманивая «на глубину» крылатых авантюристов и романтиков!..
Но обо всём по порядку.
Рассказ 1. Командир
Приземлились мы по-военному точно. Некоторое время я шёл, никому не нужный, вслед за лётчиками по бетонке аэродрома. Но вот к геройскому экипажу подбежал порученец и что-то деловито шепнул первому пилоту. В это же время прямо перед нами, повизгивая новой резиной, притормозил УАЗ командира части. И меня, изнеженного московита, под «орлиный» хохот тружеников неба дружно запихнули на заднее сидение.
Через двадцать минут, минуя вооружённое до зубов КПП, командирская тачанка вырулила на пятачок перед гарнизонной гостиницей. Вручив ключи от отдельного номера с видом на полковую баню, лейтенант-порученец, сопровождающий «груз», отдал честь и удалился.
Ощущение тверди под ногами после стольких часов, проведённых в зияющей пустоте эфира, пробудило во мне зверский, не подобающий иконописцу аппетит. Я вышел на кухню. У плиты кашеварил военный лётчик, квартирующий по соседству.