«Засеять больше полей, выпустить больше товаров, обменять их на что-то полезное у других царисс…» – пылко предлагал я, казалось бы, очевидное.
«Сделать подарок новой хозяйке?» – хмыкнула в ответ Варфоломея.
«Себе. Своей семье».
«Пусть лучше крепостные вспоминают меня добрым словом. Вдруг вскоре вернусь?»
А Зарина по ее просьбе дополнила:
«Каждый год великие семьи прибывают в крепость, привозят оброк и бьются за вотчины. Добывшие лучшую вотчину и потерявшие старую домой уже не возвращаются».
«А вещи?..» – поинтересовался я.
«Только то, что с собой. Много вещей – позор для семьи. Главные вещи в жизни – не вещи».
Тогда я понял, почему владелицы никак не усиливают башню, не копят лишнего, не утруждаются строительством или обустройством. Чтобы не досталось соперницам. А я-то думал вначале: какие молодцы, у них везде минимализм, экономия, забота о народе… Нет, лень, соперничество и эгоизм!
В комнатах Дарьи хотя бы картины висели. Здесь, кроме общепринятых в этом мире элементарных удобств, не было ничего.
В дверь постучали.
– Войдите! – разрешил дядя Люсик.
Два бойника внесли три ведра, из которых валил пар, и высокий таз с черпаком. Дядя Люсик собрался уже поблагодарить и объявить, что мойщики не нужны, но никто и не навязывался: не говоря ни слова, бойники удалились.
– Ага, чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях, – прокомментировал дядя Люсик.
Вышедший к тазу Малик объявил:
– Если никто не против, то я первый.
Я не возражал. У меня в черепе дул сквозняк, душу бил ледяной озноб.
– Дядя Люсик, – тихо сказал я, – меня сейчас могут снова сосватать.
– Не позволю, – попытался успокоить он, но в голосе, к обоюдному сожалению, мелькнула неуверенность. – Отдыхай.
Отдохнешь тут. Попал из огня да в полымя. Если уж снова назваться невестором, то – Зарининым, другие варианты не рассматриваются. Но Зарина – святая сестра, ей не положено иметь семью. Мне же, чтобы легализоваться, нужно к кому-то приткнуться. Проблема в том, что фиктивное невесторство, как с Томой, с другими не пройдет. Вот если бы меня каким-то образом взяли в чью-то семью не через брак, а обычным войником…
Надеяться на это глупо. Малик прав, проще воевать с местной системой и, если останешься жив, переделать ее под себя, чем влиться и стать незаметным винтиком.
И все же. Могу ли я рассчитывать на понимание со стороны царевен? Ко мне хорошо относились Кристина, Майя, Амалия… Можно ли кому-то из них довериться? После того, что не по моей воле случилось около озера, мне теперь им в глаза смотреть стыдно. И каждой из них, наверняка, на ум первой придет та же мысль, что и Ефросинье. Зачем упускать неплохой и ныне бесхозный экземпляр уже испытанного «самца обыкновенного»?
«Мужчина не личность, он функция, – в свое время объясняла мне Варфоломея местные особенности. – Мужчина не может родить, он не может знать, его ли семя победило в гонке на выживание, поэтому мужчины – всегда младшая рабсила, повара, вся обслуга…»
Я – функция. С точки зрения царевен, относиться ко мне следует соответственно, и если в пути домой после освобождения из плена они зависели от меня и радовались, что очень своевременно им встретился умелый интересный парень, то сейчас, в безопасных вотчинах, отношение переменится: они легко сочтут, что в хозяйстве двуногий гаджет этого типа может пригодиться.
Проще всех было бы с Марианной. Она вернулась из-за реки, у нее горе, и моя кандидатура человека, который поймет и поможет, подошла бы идеально. Если б только не неугомонная мамаша Марианны…
Вот именно. Вычеркиваем.
Еще меня достаточно тепло воспринимали Клара, Александра, Любава и Феофания. С ними, мне кажется, общий язык тоже найдется. Если постараться. Но дадут ли постараться? Когда топор, вместо того, чтобы колоть дрова, начинает разговор, что он как бы не совсем топор и ему нужны особые условия – что сделают с таким топором?
Вот и я не знаю. А то, что приходит в голову, оптимизма не внушает.
Из оставшихся спасенных царевен три – Анна, Ираида и Софья – «темные лошадки», об их внутреннем мире я ничего не знаю, и чего ждать от них – тем более.
Ярослава – тот еще фрукт, ей палец в рот не клади. Хоть и сестренка нашего Юлиана, а настолько себе на уме, что братцу сто очков вперед даст.
Варвара? Она меня живьем съест – за все хорошее и прочее. За то, что не принимал ее сторону, когда она могла победить, и был свидетелем поражений. Договориться с ней о чем-то можно в одном случае – сделать для нее лично что-то непредставимое в обмен на временную лояльность к моим проблемам. Но затем потребуют новый подвиг, затем новый, и так до бесконечности.
Антонина… Эта меня просто в желчи утопит. Она эгоистична и проста, опасна, хотя и предсказуема. С ней не договоришься, потому что любая договоренность будет соблюдаться, лишь пока второй стороне это выгодно, а мои проблемы в качестве проблем даже в расчет браться не будут.
Ефросинья же, последняя в списке знакомых мне царевен, – худший вариант из возможных. Она уверена в собственном превосходстве, и я для нее – безвольная кукла, чьего мнения не спрашивают, потому что у кукол не должно быть мнений: их мнения – мнения хозяек, которые с куклами играют.
Вот такой расклад. Понятно, почему поджилки трясутся.
На ужин нас пригласил мужской голос из-за двери, о форме одежды не сообщили. Дядя Люсик посоветовал идти в доспехах без оружия. Приведя себя в порядок, мы вышли. В обеденный зал нас проводили два ожидавших снаружи бойника: один, показывая дорогу, с факелом поднимался по лестнице, второй замыкал процессию – контролировал поведение странных гостей, чтобы, если что, поднять тревогу.
Ефросинья встретила нас в парадной амуниции. Невероятной красоты доспех блестел как новый, но изысканность старины не спрячешь отдраенной поверхностью, древность проявлялась в потемневшей коже и вековой потертости узоров. Видимо, изготовленный великим мастером комплект долго передавался по наследству или был получен другим, не столь безобидным, путем – например, достался в виде трофея. Ведь не исключено, что, как и Гордеевский нож, это рукотворное диво выковали в землях живущих за горами «оружейников».
Надетая поверх рубашки кожаная основа сверкала рядами нашитых внахлест бронзовых пластинок, издали это походило на переливавшуюся в языках пламени чешую. Бедра опоясывала выполненная в том же стиле юбка. Как и выполненные в виде драконьих пастей наплечники, она висела чуть мешковато – явно рассчитывалась на мадмуазель более мощной комплекции. Или на парня. Взрослой цариссе такое не надеть, она просто не влезет, а молодому человеку вроде того, каким, скажем, был я по прибытии на причал – в самый раз. Ременную портупею сплошь покрывали защитные пластинки с геометрическим орнаментом, к портупее крепились меч в инкрустированных ножнах и парно с ним изготовленный длинный нож. Чересчур стянутые ремнями широкие поножи и наручи, как и съехавший на уши островерхий шлем, тоже выдавали в изначальном обладателе доспехов более крепкую особу, чем нынешняя владелица.
Ефросинья поправила съезжавший на лоб шлем и гордо повела плечами:
«Видите, какой я могу быть? То нелепое тщедушное создание с неприятной улыбкой и тонкими губами, которое вы, глядя на меня, представляете – не я, настоящая я – вот эта суперменша невероятных вида и возможностей».
Ну-ну. А самое для меня в этом прискорбное, что царевна не ходит в таком облаченье постоянно, значит, именно для нас постаралась. Точнее, для меня. Значит, сейчас что-то будет.
За накрытым столом вдоль одной стороны сидели три мальчишки лет от семи до десяти – непохожие друг на друга, разных цвета волос, телосложения и формы лица.
– Мои братья, – представила Ефросинья, – Иона, Брячислав, Антип.
Во главе стола рядом со старшим из братьев оставалось место, и царевна, как заместительница хозяйки, села туда. Нас пригласили на лавку по другую сторону. Первым, согласно титулу, расположился папринций, вторым я – как пусть бывший, но невестор цариссы. Малик присел последним – напротив младших братьев Ефросиньи.
Они, едва сдерживая улыбки, «незаметно» тыкали друг другу пальцами в штаны на нашем джигите. Ефросинья громко осадила:
– Вам смешно, потому что не понимаете, кто находится перед вами. Это знаменитый вождь рыкцарей Малик Носатый, и если он сейчас здесь, то Верховная царица помиловала его, или он идет просить об этом. Думаю, сейчас нам все расскажут. Одевшись как женщина, Малик Носатый дает понять, что его положение выше обычного разбойничьего сброда и что он им не чета. По его одежде сразу видно, что он – командир.
Неплохое объяснение. Кажется, в своем нежелании соблюдать местные обычаи Малик отныне будет ссылаться именно на эту причину.
– У Малика Носатого должен быть огромный меч! – не удержался мелкий Антип.
– Он остался в комнате, которую нам любезно предоставила хозяйка. – Малик на миг уважительно склонил голову в сторону Ефросиньи.
Употребление слова «хозяйка» по отношению именно к царевне, без лишних дифирамбов отсутствующей цариссе, Ефросинье, безусловно, понравилось. В ее задумчивом взгляде проскользнула благосклонность.
Малик вновь повернулся к мальчишкам:
– Приходите после ужина, покажу.
– Можно?! – Братья вскинули умоляющие взоры на сестру.
– Подумаем, – сдержанно ответила та.
Дядя Люсик осторожно вбросил:
– В мой прошлый визит ваш последний оставшийся в живых дедушка болел, и я не смог с ним познакомиться…
– Позавчера он умер, – перебила Ефросинья. – Вчера увезли на кладбище.
– Приношу соболезнования. – Дядя Люсик сочувственно опустил лицо.
Мы с Маликом сделали так же.
Еще одна ниточка оборвалась. Теперь не узнать правды, откуда и как пришли беловолосые: Юлиан почти ничего не помнил, а Ярослава младше него и в то время, наверное, еще под стол пешком ходила. Если пересечемся с ней, то я, несомненно, поинтересуюсь, но на информативный ответ рассчитывать не стоит.
Наше сочувствие Ефросинье оказалось не нужно.
– Рано или поздно все там будем, – отмахнулась она, – жить надо здесь и сейчас. Дед пожил, теперь наша очередь.
Глубокомысленно-философское начало речи напрочь перечеркнула себялюбивая концовка. Дядя Люсик вздохнул, мы с Маликом переглянулись.
– Царисса Анисья, как я понимаю, вернется нескоро… – начал дядя Люсик и умолк.
Ответ Ефросиньи мог разъяснить, куда и зачем отправилось почти все боеспособное население башни, а мог и перевернуться в обратное: «Зачем вам моя мама, какое у вас к ней дело, и что вы, собственно говоря, делаете так далеко от дороги между школой и крепостью?» Врать про некий секретный приказ Верховной царицы можно долго, в этом мире нет единой базы данных, но когда-нибудь такая ложь выйдет боком.
Я, Малик и дядя Люсик замерли: в какую сторону качнет царевну?
Ефросинья взяла в руки ложку, это послужило сигналом к началу трапезы.
– Кушайте, не стесняйтесь, у нас не отравят, – сказала царевна с улыбкой и показала пример.
Дальше она говорила уже с набитым ртом, и, кстати, это ее не волновало. Возможно, местные правила этикета отличаются от тех, что знакомы мне с детства. Возможно и другое – что Ефросинья хочет больше чем умеет, а о том, что чего-то не знает, она просто не догадывается.
– Да, мамы сейчас нет, и все это время хозяйка здесь – я, – гордо продолжила она. – А сейчас, папринций, объясните, пожалуйста, в каком качестве здесь присутствуют два ваших спутника.
Я ощутил, как рядом напрягся Малик. Мой взгляд остановился на лежавшем около Ионы ноже. Пропадать – так с музыкой, как гласит старая поговорка.
Сидевшие напротив нас трое братцев молча скребли ложками, они предвкушали скорое развлечение, а о том, что приключения, возможно, начнутся еще до конца ужина, даже не догадывались.
Дядя Люсик молча протянул царевне свиток с подписанной Верховной царицей амнистией.
Ефросинья читала долго. Видимо, перечитывала и одновременно думала. Сомнений или отчужденного неприятия на лице не возникло, только замешанная на собственных заморочках глубокая сосредоточенность.
О том, в какую сторону кренились главная мысль Ефросиньи, можно было понять еще из вырвавшихся на лестнице слов. И вот прорвало:
– Чапа – уже не Тамарин, такой семьи больше не существует. Что из этого следует? Он временно свободен от обязательств. Я хочу это исправить. Возраст еще не позволяет подать заявление в храм, но я требую, чтобы отныне Чапа, бывший невестор Тамарин, считался объявленным невестором Ефросиньиным.
Братья царевны перестали жевать и застыли с открытыми ртами.
– Чьим быть Чапе, – спокойно ответил дядя Люсик, – будет решать Верховная ца….
– Кстати, – перебила что-то надумавшая Ефросинья. Ее взгляд перескочил на Малика, выражение глаз изменилось: в них появилось нечто новое, с разгорающимся огоньком и чертиками в разворошенном омуте. – Я хочу, чтобы амнистированный разбойник Малик Носатый отныне и навсегда, для всех и каждой тоже назывался невестором Ефросиньиным. Это официальное заявление, и да будет так. Пусть мама узнает, что усилить семью можно даже не выходя за стены башни.
На лице довольной собой царевны расцвела победная улыбка.
Глава 3
Где-то поблизости – не в обеденном зале, а, скорее, на лестнице или в соседних помещениях – верещал, жалуясь на жизнь, звонкий сверчок. В окошки-бойницы с шорохом задувал ветер. Было слышно, как в поселке за внешней стеной женский голос истерично отчитывал нерадивого мужа. А когда Иона потер ладони, от неожиданности все обернулись на него, отчего парнишка жутко покраснел.
Долгую паузу нарушил дядя Люсик:
– Делать судьбоносный выбор лишь для того, чтобы угодить маме или доказать ей что-то…
Ефросинья скривилась, будто вместо апельсина грейпфрут откусила, но ответить не успела и тоже застыла с открытым для возражения ртом, поскольку в разговор внезапно встрял Малик.
– Если мне дозволено будет сказать, – медленно и весомо проговорил он, – то я хочу поблагодарить царевну за мудрый выбор и поддержать в нем. Она – будущая глава семьи, ее надежда и опора. Царевна Ефросинья уже сейчас руководствуется в решениях не личными хочушками, а общими интересами, и это говорит о многом. Я вижу в молодой царевне огромный потенциал. Мое мнение в этом вопросе – это, конечно, не самое главное, но прошу учесть, что я готов подождать, сколько требуется, чтобы в качестве одного из будущих мужей помочь ей достичь вершин, которых, нисколько в этом не сомневаюсь, она заслуживает. – Малик положил ложку в опустевшую тарелку и поднялся во весь чудовищный рост, отчего показалось, будто в холмистой местности землетрясение вытолкнуло из недр грозный каменный пик. – Мне лестно внимание юной царевны к моей скромной персоне. Я готов делом доказать, что ее выбор – мудр и оправдан.
Когда дело касалось чего-то важного, Малик умел находить нужные слова. Наверное, потому он и стал вождем – не за силу мышц, которая в избытке встречалась у многих, а за силу слова, сказанного нужным людям в нужное время.
Удовольствия на лице Ефросиньи хватало, чтобы на пару веков сделать счастливыми несколько стран средних размеров.
– Мне приятно это слышать. – Она оглядела пустые тарелки на столе и тоже поднялась. – Мой избранник покажет нам свой меч?
Достаточно было приказать, но царевна спрашивала. И у меня возникло подозрение, что она хочет сказать больше, чем говорит.
– Мой меч всегда к услугам моей госпожи. – С прижатой к груди рукой Малик низко поклонился.
В самой нижней точке он чуть повернул голову и подмигнул мне. Я выпятил нижнюю челюсть, стараясь соорудить на лице максимально суровое выражение. Только бы не засмеяться.
События повернулись так, что обо мне забыли. Ничего лучше не придумать.
Для меня – да. А для Малика…
Ежкин кот, да он же смотрит вперед дальше нас всех!
Отличный ход. Отныне Малику и любым легальным спутникам, которые будут его сопровождать, вход в башню, где живет Шурик, открыт. То, от чего я всеми конечностями отбрыкивался, нам оказалось нужно. Малик взял удар на себя.