– А что это у тебя, деда, в портфеле? – поинтересовалась дорогой Олечка, – Такой он у тебя сегодня круглый, такой пузатенький. Мячик мне привез, да? Шарик?
– Нет, не шарик, детка, – заговорщицки подмигнув, прошептал ей Сан Саныч, – Подшипник!…
На что девочка, смуглыми плечиками вильнув, понимающе ответила:
– А-а-а…
И снова хорошая была в тот день суббота. Сан Саныч как обычно картошку копал. Редиску дергал. Потом снова самшитовую вокруг участка изгородь секатором подравнивать начал. За неделю его отсутствия вон – новых стеблей целый лес повылазило. Стриг, щипал, срезал, всё личную свою жизнь от соседей почётче отгораживал. И так вплоть до самой темноты. К предстоящей беседе Исаем Георгиевичем мысленно готовился. Интересные всякие словеса и соображения не раз и не два про себя с выражением проговаривал. Слова с особым, не только технически оснащенным, но всемирно-историческим и крупно-научным содержанием.
Дождавшись, наконец, ужина, Сан Саныч радио на этот раз включать уже не стал. Передача «Родное слово» – эта ежесубботняя вечерняя встреча с русской историей и литературой его в тот вечер больше не интересовала. Да и вряд ли теперь уже когда-нибудь заинтересует.
В тот вечер он сам был и историей, и литературой. Их вершителем, их творцом.
Досыта покушав и для смелости покурив, раскрыл перед своими любимыми девочками шутовскую папку. Разложил на клеенке чертежи и цифры, палец себе послюнявил и сказал:
– Значит – так!
Так строго, знающе сказал, что внучка Олечка от блокнотика голову оторвала, и жена Дуся перемывание тарелок в тазике приостановила.
– Вам, кажется, на прошлой неделе невинных жертв прошлого очень жалко было?– спросил Сан Саныч деловым голосом, – Вам, если я не ошибаюсь, во что бы то ни стало не терпелось древлян от смерти спасти? Прямо страсть как хотелось! Так?
– Древлян? – подняла брови Дуся. С памятью, той что внесемейная, у неё всегда было не очень. – Каких еще таких древл…
– Тех, баба, что с голубями, – подсказала Олечка, – Что князя Игоря, того, что с верной убойной дружиной пришили…
– Ах – этих! Этих древлян! – сообразила Дуся, мокрой рукой хлопнув себя по лбу, – А-а… Вот ведь память стала, хоть выкинь. Ну, жалко их, конечно же, жалко. Как же их, таких горемычных-то не пожалеть. Вот ведь до чего жадность неуемная доводит. Факт… И Ольга эта, нет ну какая ст… э-э-э… бяка! Прямо взять живых людей да и сжечь, будто они мусор, листва прошлогодняя… Фу!…
– Вот, – оборвал жену Сан Саныч и направил палец в тёплое, быстро темнеющее небо, – Теперь, значит, красавицы вы мои, можете их больше не жалеть.
– То ись как ето? – спросили Дуся и Олечка хором, одинаково округлив на Ходикова почти одинаковые по цвету глаза, – Какетокак?!
– Очень просто! – улыбнулся Сан Саныч улыбкой доброго волшебника, – В этой вот папке лежит ключ к их спасению! Да-да! Лично мне на патентирование предложенный выход!… Всемирно исторического, можно даже сказать, значения!
Внучка с бабушкой в такт захлопали на Сан Саныча своими ну очень друг на дружку похожими глазами.
– Никакая это вам больше не яйцерезка-мясорубка-соковыжималка. Это – самая что ни на есть «Машина Времени», – произнес Сан Саныч, величественно улыбаясь, – Лучший на сегодняшний день механизм по устранению невинных жертв прошлого…
– Ну-ну, – усмехнулась на такие слова Дуся и снова опустила в темную воду руки. Снова за посуду взялась, – Ты зубы-то мне тут, Александр, не больно заговаривай. Небось не радио… Не передача «Родная Речь»…
– Нет, ты уж погоди, Дусь, не перебивай, послушай! – заторопился, заволновался Сан Саныч, – Гибели как древлян, так и многих других несчастных исторических народов и личностей мы с помощью этой машины сможем запросто избежать. Честно! Я всё проверил! Все формулы сходятся! Все до одной! Говорю я вам: это дело выгорит! Точно выгорит! Не может не выгореть!…
Он набрал в грудь побольше теплого, наполненным комарами и запахом жидкости против комаров воздуха, и дальше заговорил, покашливая от волнения. Во всех подробностях рассказал он о Новейшей, Крутейшей «Машине Времени» и об умопомрачительном ее всемирно-историческом потенциале. Всего-то надо будет, клялся он, только крутануть рычажком, раз, другой, на нужную эпоху механизм настроить и… И туда к ним, в самый-самый канун не в ту, не в лучшую сторону двинувшегося прошлого направить. В вот-вот было готовый свершиться губительный исторический процесс вмешаться, с разумных, по большей части – гуманистических позиций современности его, процесс этот, там еще, на месте действия, перекомпоновать и подкорректировать, и… И… И пожалуйста! Бескровный, безбедный ход человеческой истории обеспечен.
Для начала, предложил Ходиков, князя Игоря следует сразу же убрать с исторической сцены вон. Раз и навсегда послать его к чёртовой матери. Стереть, стоптать, изничтожить, чтобы другим его нахрапистый пример перенимать неповадно было. Им одним поступиться – ради спасения тысячи других невинных жизней. И избавиться от него следует вовремя, то есть еще до того, как он вдруг заметит, что подвластный ему народ – прижимист, не готов своим урожаем с ним по-хорошему поделиться. И древляне тогда все сохранятся, да и сам князь Игорь славу добрую по себе оставит, героя, хранящего свой народ, а не поганого киевского смертоубивца.
Самым благоприятным моментом для проведения этой операции Сан Санычу виделась ранняя осень всё того того же 945-го года, точнее, самый канун кампании по сбору ежегодной дани. Пусть князь Игорь к древлянам еще не пришел. Пусть он еще в пути, со своею верной дружиной. Об Ольге своей мило мечтая, запах русской земли и турецких гвоздик сквозь себя пропускает, наборную кольчугу изнутри электризует. Пусть он пока налегке – широтой и сочным простором вокруг пленяется. Под кротко в небе лежащими облачками.
Устранить князя следует именно в этот момент. Пока он в хорошем настроении, не зол, и на утаенные подати не жадный. Пусть с улыбкой на устах со споткнувшегося коня рухнет, и тут же сам, лично себе шею пусть свернет, без какой-либо экономической подоплеки. Ну, замечтался воин, в седле не удержался – с кем не бывает. Судьба такая ему досталась, негероическая. Тогда ни древлян, ни кривичей, ни полян, вообще – никого из подвластных ему славян в его гибели никто винить станет. И светлой княгине Ольге свое кровожадное вдовье зло ни на ком выводить не придется. Братоубийственная разборка не состоится, потухнет в одночасье, не успев даже и вспыхнуть. При отсутствии искры – какое уж тут пламя?
– Я тут всё-всё подсчитал! – волновался Сан Саныч, водя пальцем по нагроможденным на бумаге цифрам, – За одну только искоростеньскую операцию мы не только витязей из княжеской славной дружины, но и порядка трёх с половиной сотен древлянских семей от верной гибели убережем, и это – не считая, ни в чем не повинных славянских домашних животных – коров их, коз, гусей, кур, уток. А уж голубей-то, голубей сколько мы для будущего сохраним! Это же если все спасенное потомство людей и животных посчитать – грандиозная цифра получится. Без пяти минут – космическая. Факт. И всё благодаря князя Игоря заблаговременно и без лишнего шуму организованной гибели, закамуфлированной под бытовой несчастный случай.
А что до конкретной формы такого спасительного исхода – форм этих на сегодняшний день нам тоже не занимать. Их масса. Все эти века наука ведь в этом вопросе отнюдь не сидела сложа руки. Разработала, апробировала и с успехом внедрила в жизнь великое множество самых разных методов по взыванию внезапных из этой жизни уходов. Чистых, так сказать, кончин, к которым в плане соблюдения законности не придерешься. Как славных, величественно оригинальных, так и простеньких, неброско-тихих. В арсенале современного ноу-хау имеются гибели на любой, даже самый притязательный вкус. От внезапных мудрёных болезней до обезоруживающе ясных губительных недоразумений. Выбирай любую смерть.
При слове «смерть» Дуся поёжилась, подняла руки над тазиком, посмотрела на капающую с пальцев малиновую, цвета крови воду.
– А исполнители, они всегда найдутся, – продолжал Ходиков, – Тут, главное, на гонорары им не скупиться. А то с неквалифицированными халтурщиками таких дров нарубить можно: история, со всеми ее войнами и разрухами нам потом еще детской сказкой покажется…
– А я эту сказку не знаю! – вставила свое детское слово и внучка Олечка, – Ты ее, деда, мне еще не рассказывал! Расскажешь?
– Не расскажу! – сказал Ходиков, как отрезал, – Она нам больше не нужна, эта сказка! Равно как и наша кровожадная, не знающая пощады история! Мы при помощи «Машины Времени» новую историю создадим, которую уже не страшно будет детям рассказывать!… Без кошмаров!
– Ну-ну, – протянула Дуся, снова опустив руки в стремительно темнеющую воду. – Не зна-аю… Как-то всё это звучит… Сомнительно… И… губительно…
– Ничего сомнительного я тут не вижу! – Сан Саныч занервничал, – Где, где ты видишь в губительное! Где?!
Непонятливость жены его раньше никогда не раздражала. Он даже ее по-своему привлекательной находил, милой – еще одним доказательством её наивной, совсем несовременной непорочности. А теперь – именно эта непорочность вдруг показалась ему несвоевременной и излишней. Никчемной.
– Трусиха ты, Дуся! – сообщил он, – И чего боишься? Мы же не какую-то новую войну тут затеваем. Совсем наоборот. Мы старые войны станем «машиной времени» устранять, чреватые конфликты заранее предотвращать, справедливость устанавливать, катастрофы рассасывать…
– Рассосёшь их, как же, – усмехнулась Дуся, и как бы шутя, брызнула на мужа легонько из тазика, – «Пошёл зайчик на волка.
Только не было тут толку…»
– …Лучше бы ел себе заяц морковку, – И сберег свою головку!» – с готовностью подхватила Олечка бабушкину прибаутку и засмеялась, как Ходикову вдруг показалось – резковато и как-то не по-детски неестественно.
– Дурочки вы, – сменил Сын Саныч послушно тон, с серьезно-научного на внутрисемейно-благодушный, – Обе. Зайца-вегетарианца какого-то еще вон приплели. И какого-то сказочного волка.
И добавил со значением.
– Мы тут, девочки мои, не детсадовскими баснями и потешками вооружены, а индивидуально разработанными научными программами. При помощи многофункциональной «Машиной Времени» нам теперь ничего не стоит устроить князю Игорю обширнейший инфаркт миокарда. Или какой-нибудь эдакий апоплексический удар. Или еще лучше – падучую под лошадь. Иль под любимого коня… Вполне невинный с виду какой-нибудь инцидент, о котором летописец Нестор позднее напишет пару задушевных, пространных слов. «Безмерно сожалея о безвременной кончине доблестного витязя и славного, доброго мужа». И так далее… В результате – все некогда подвластные народы и народности, все эти древляне, кривичи, поляне, не только останутся в живых, обеспечив будущей России значительный прирост исконного славянского населения, но и на князя Игоря похороны придут, будут там дружно, с чистой совестью плакать и говорить вдове, что муж ее фигистом был, классным соколом… Или как там, в седой-то древности, начальников величали.
– Финистом, деда, – строго поправила Ходикова внучка, нахмурив бровки, – Ясным соколом.
– Пусть и так, – согласился Сан Саныч, погладив Олечку по всё еще, несмотря на сумерки, лучащейся светлым, мягким волосом головке, – Это не суть важно. Важно то, что по истечении траура светлую княгиню утешит древлянский богатырь Мал. Еще на похоронах Ольга выделит его из толпы скорбящих славян, потому что ей всегда как-то больше нравились мужчины крупные и черненькие. Она улыбнется ему беззащитной вдовьей улыбкой, костяшками пальцев хрустнет и разомлеет вся от предчувствия новой любви, фундаментально новой исторической судьбы и нового, счастливого материнства.
– О как!
Вода в тазике вздыбилась. Темными, пенистыми волнами пошла, как море на картине Айвазовского. Дуся оскалилась.
– Нехилый хэпи, короче говоря, такой эндец. Ага, ага…
– Ну… – кивнул Ходиков и продолжил голосом доброго сказочника, – На свадьбу все славяне, объединясь, поднесут молодой чете добровольно, по собственному почину, не только тысячи белоснежных искоростеньких голубей, но еще и горы неподотчётного овса и отборных ягод, – И на внеочередные бочки с пьяной медовухой расщедрятся. Водки и портвейна, если верить тому же летописцу Никону, в ту пору еще не было. Не изобрели.
– А «Кока-кола»– то хоть была? – снова вклинилась Олечка, – Или хотя бы «Буратино»?
– Не было!… – оборвала внучку Дуся, сердито так, непривычно, – Даже «нарзана» у них тогда не было. Не изобрели. Нас ждали… С нашей «Машиной Времени»…
Но Сан Саныч ворчливой иронии в словах жены не расслышал. Он уже плотно, пусть пока еще и только мысленно – уселся за руль своей новой «Машины Времени» и рассказывал, рассказывал, чего там дальше, точнее – раньше, еще всякого замечательного произойдёт, спасительного для нашей, да и не только нашей, но и вообще – всемирной истории.
– Древлянин Мал подарит своей невесте соболиную шубку на импортной шелковой подкладке, – пообещал он, – А заодно и великую в ту пору редкость – кошку-персиянку по имени Гаянка, – удивительное, таинственное существо с такими же, как и у его новой возлюбленной Ольги глазами. Голубыми, мудрыми, круглыми… Совсем как у тебя, – пояснил Ходиков и посмотрел на жену с неиссякшей за годы долгого супружества нежностью, – Такими же голубыми глазами, мудрыми и круглыми…
Однако Дуся на эту его ласку на этот раз не откликнулась. Потупив взор, дальше посуду в тазу полоскала. Руки от воды у нее вспухли, да так, что старенькому обручальному кольцу на ее безымянном пальце тесно стало. Вот-вот, казалось, оно затрещит, от натуги треснет.
– И никаких тебе больше, Дусь, не будет пожаров, – всё улыбался ей муж в темноте, – И столица древлян, Искоростень, до самых наших дней достоит, вот увидишь! Вырастет в опрятный среднерусский город, благоустроенный и тихий, без кровавых боен и пепелища в анамнезе. Мы туда с тобой еще не раз и не два на досуге съездим.
– Да уж… – вздохнула Дуся, – Съездим, как же…
– Под тополями будем там под ручку гулять, – подбавил романтики Ходиков, – И голубей там, той самой древлянской породы вместе кормить будем…
– Да уж, – снова буркнула Дуся, – Как же, будем…
– Обещаю! – не сдавался Ходиков, – Точно будем! Вот как в следующем году на пенсию выйду, так сразу и поедем!
Только тут извлекла Дуся, наконец, обезображенные водой руки из тазика и сказала:
– Нет!…
И вытерев пальцы о льняной свой, с улыбающейся уточкой передник, нехорошим, твердым голосом добавила:
– Другой жены захотел, да? Другой?
Дуся с размахом выплеснула в темноту воду из тазика, отчего смородиновые кусты тут же запахли средством для мытья посуды «Fairy». Искусственным лимоном, и злым, на химической основе озоном.
– П-предатель!
Сан Саныч опешил.
– Да ты что это, Лидия Владимировна, с ума съехала?! – прошептал он, заморгав часто-часто. Зачем-то при этом назвав подругу жизни как по паспорту, неудобной и нелюбимой официальной кличкой, – Ну при чём тут, скажи, другая жена-то?! Не жену я другую хочу – другую историю. Такую, за которую не стыдно! Лучшую, глупая, историю, без бессмысленных кровопролитий и лишних жертв! Без бардака, без ошибок в политике, без разгильдяйства в культуре и в хозяйстве! Сама, сама ж говорила…
– Неплохой уход на пенсию ты себе подготовил, – грустно откликнулась на то сразу же вдруг как-то постаревшая его жена, – Налегке собрался, без лишнего эмоционального балласта. Ага… Без лишнего старья. Ну что ж, в добрый путь…
– Чёрт-те что! – чертыхнулся Ходиков.
– А черта, дедушка, поминать нельзя, – добавила еще и внучка, – Сам же говорил, что нам, культурным людям, неприлично такие слова говорить. Надо…
– Да заткнись ты! – вскрикнул Сан Саныч, и впервые в жизни серым злым волком на внучку глянул.
– Историю без «Плача Ярославны» и без оперы Бородина, значит, захотел, – не отпускала Дуся, – Без битвы при Калке, казни стрельцов, крепостного рабства и без дедушки Ленина. Без бардака и многоразовых разрух в стране, без голодух и, конечно же, без наивных дурачков-декабристов, ГУЛАГОВских зверств, ну соответственно – и без комсомольских «стройотрядов», где бы мы с тобой, дурачок, могли бы встретиться…