Но меня-то их вид не пугал. Только приводил в замешательство. Они были какими угодно, только не страшными. Несуразными, насколько может быть несуразным дитя яйца и чеснока с хорошей электроникой внутри. Но не до такой степени, чтобы довести человека до самоубийства. В моём случае только свести с ума от любопытства.
Любопытство подогревалось тем, что возле гаражных ворот стоял почтовый ящик, и уже дважды в нём появились новые роботы. Кто их принёс – я не видел.
Я ещё раз постарался найти объяснение в прошлом М***. Проблема была в том, что М*** был своеобразным типом. Он слушал песни, которые я не мог понять. Он жил непонятно на что и говорил непонятно о чём.
Мне нравилась его страсть, но читать о его жизни было как следить по телевизору за спортивной игрой, правил которой не знаешь. Я смотрел записи передач с его выступлениями и терял мысль примерно на десятой минуте, когда он второй раз произносил слово «феноменологически».
Я терпеливо отматывал назад и слушал, переставая жевать чипсы, чтобы не заглушать хрустом речь. Яснее не становилось, и я обычно соглашался с его оппонентами. Одним из оппонентов был какой-то учёный. Он говорил:
– Добро не существует само по себе. Как и зло. Это не отдельные сущности. Они не похожи на магнитные поля. Это не химические вещества. Вы не обнаружите их прибором.
– Но я как раз… – перебивал его М***.
– Нет, подождите. Вы всюду ищете платоновские идеи. Даже там, где их нет. Если вы видите что-то треугольное, то вы можете представить себе идеальный треугольник. Даже такую вещь как «треугольность». Вы считаете, что все треугольные вещи это подобия идеального треугольника. Но это работает не всегда. Вы не можете себе представить идеальную собаку, описывающую всех собак. Потому что нет чёткой границы между домашней собакой и диким волком. Всегда есть переходное звено, животное, которое было между ними. Пусть и вымершее. Мы можем говорить только о популяции собак и о популяции волков, между которыми провели условную черту… Но между ними всегда есть серая зона. Так и добро и зло это на самом деле наборы добрых и злых поступков. Бывает добро, которое другие люди считают злом. Но люди хотят видеть идеальный чертёж, модель, абстракцию, правило, закон, концепцию, схему! Идею чистого добра и чистого зла. Такую же простую и ясную как идея треугольника. Но это невозможно.
Мужик прав, не так ли? Хотя какая ему разница в самом деле – отдельная сущность добро или не отдельная. Мне бы его проблемы.
В ответ М*** нёс какую-то ахинею. Он говорил, что люди живут не в объективной реальности, а внутри своей головы. Что мир для нас это пространство идей и представлений:
– Из чего состоят камни? Подумайте. Обычно мне в ответ говорят, что камни состоят из горных пород. Какого-нибудь оксида кремния. На самом деле камни состоят главным образом из пустоты! Пространство между ядром атома и соседним ядром атома во много тысяч раз превышает размеры самого ядра. Так что внутри них ничего нет. Но людям это знать не нужно. Камни достаточно твёрдые и плотные, чтобы на них наступать.
И что-то ещё про то, как эпифеноменологически разворачивать юмовское понимание «я».
Это на словах. А на деле он устраивал выставки. Он брал людей, цеплял датчики к их горлу и делал визуальные репрезентации комка в горле. Комка никакого на самом деле нет: это ощущение, которое создают напряжённые мышцы в горле печального человека. М*** это не смущало. Он цеплял датчики к головам людей, определял их настроение; делал карты радости и печали в нашем мегаполисе. По его словам это и были настоящие карты местности. Обычные карты он сжигал на открытии выставки. А карты радости и печали устанавливал в телефоны посетителям.
В общем – жил в каком-то своём мире. Впрочем, живи я в его мире, я бы тоже поставил себе какой-то особый навигатор.
Однако же в его роботах была нормальная навигация – спутниковая. И в одном из них были вполне привычные координаты. Имя, адрес и фотография девушки. Я снова проследил за роботом. Когда девушка открыла дверь, я взял робота на руки.
– Здравствуйте. Не подскажете, что это такое?
Я снова увидел, как человек бледнеет на глазах. У девушки на лбу и щеках была какая-то сыпь, скорее всего из-за аллергии. Пятна – едва заметные сперва – вдруг стали чётко видны.
Впрочем, девушка быстро совладала со страхом и пришла в бешенство.
– А вы кто такой? Что вам от меня нужно?
Я тихо и вежливо повторил, что лишь хочу знать, что это такое, потому что я когда-то это ремонтировал.
Она поколебалась, а потом с шумом хлопнула дверью.
– Уходите, а не то я вызову полицию! – донеслось из-за двери.
– А вызывайте, – сказал я. – Надо разобраться наконец. Слушайте, я не хочу вас огорчать, но это какие-то опасные штуки и…
Я почувствовал себя глупо, собравшись объяснять перед закрытой дверью всю историю с М*** и гаражом, полным роботов, похожих на чесночные головки. Поэтому замялся.
Так мы и стояли добрых минут десять: я держал робота на руках, как непристроенного котёнка, потел и рассматривал цифру «49» на двери. Я слышал, что по ту сторону девушка взволнованно дышит, но явно не торопится звонить в полицию.
– Вы прекрасно знаете, что это такое! Вы гад! – рявкнула она и отошла от двери.
Больше я от неё ничего не добился. Шагая по дороге к гаражу, я решил, что больше не буду трогать «мишени», как я назвал про себя тех, к кому бежали включённые роботы. Кроме мишеней был и стрелок.
Стрелок умер, но остался его оруженосец. Следить за почтовым ящиком самому было не обязательно. У меня в гараже было много десятков пар электронных глаз. Я выставил два робота на подогретый весенним солнцем асфальт, а сам развалился на раскладушке, слушая музыку. Я жил на диете из чипсов и молока, и это пора было менять, но уходить надолго за нормальной едой я не хотел. Так я квасился два дня, слизывая крошки с пальцев и обдумывая стратегию разговора с тем, кого я поймаю возле почтового ящика. Стратегий образовалось четыре: просьбы, запугивания, подкуп и обман. В момент, когда прозвучал сигнал извещения, я как раз размышлял, какую из них применять в зависимости от того, кто окажется возле почтового ящика. Наверное, подростка проще будет запугать, а старика разжалобить.
Я выскочил на улицу. Возле почтового ящика копошился человек. Я облизал губы, чтобы его окликнуть. Человек повернулся, заметил меня и направился ко мне так резко, что я проглотил слова от неожиданности.
– Я… ээ… здравств….
Человек не откликнулся, и прошёл мимо меня в гараж. Это был мужчина непонятного возраста, бледный и округлый, похожий то ли на женщину, то ли на подростка. С неподвижным, как у манекена, взглядом.
Он зашёл в гараж и стал шуметь. Я кинулся следом, но замер на пороге, потому что не знал, что делать.
Человек убирался в гараже. Взял веник и совок и стал подметать. Поднимал запчасти и детали корпуса на стеллаж, сметал крошки чипсов и обрывки изоленты в совок, расставлял коробки под стеллажом.
На меня не реагировал.
– Здравствуйте! – громко сказал я.
В ответ я не услышал ничего, кроме сопения и шороха веника.
– Здравствуйте! Вы можете сказать мне откуда эти роботы?
В ответ он вроде бы что-то сказал себе под нос. Я подошёл вплотную к нему и повторил вопрос ещё громче. Он ответил тоненько и монотонно:
– Из госпиталя. Конечно. Из госпиталя. Конечно, из госпиталя.
– Какого госпиталя?
– Психиатрического.
Я сделал несколько шагов назад. Откуда взялся сам уборщик – у меня было мало сомнений. Из того же госпиталя. Я стал кусать ноготь, думая, что предпринять дальше. С сумасшедшими я разговаривать не умел. Так что из четырёх стратегий у меня осталась одна: кусание ногтя.
Человек закончил подметать и поставил веник в угол. Потом оглядел стеллажи и тоненько заскулил. Я вздрогнул, потому что не мог понять, что его смутило. Уборщик потоптался на месте, а потом кинулся к полкам и принялся переставлять роботов. Быстро и чётко, как расставляет фигуры опытный шахматист перед началом партии.
Закончив, он вышел. Я двинулся было за ним, чтобы проследить, но что-то меня удержало. Слежка ни к чему хорошему меня ещё не привела. Я остался стоять у дверей гаража, наблюдая как сгорбленная фигурка, семеня, удаляется в парк. А потом вернулся в гараж. И тут – с первого взгляда на стоящих в новом порядке роботов – я заметил то, чего не замечал до этого.
Они были разных сортов. Или, если можно так выразиться, выполнены в чуточку разных стилях. Как если бы их лепили из пластика и раскрашивали разные люди. Некоторые сорта были в одном экземпляре, некоторые – в нескольких.
Я почувствовал коротенькое ощущение удовлетворения: как будто я был в игре, где надо перемещать плитки так, чтобы одинаковые становились в ряд и исчезали. Теперь, когда уборщик расставил одинаковых роботов в ряд, что-то прояснилось. Или – по крайней мере – теперь я смогу перейти на новый уровень. Может быть.
Я опять закопался в данные, которые смог выскрести из электронных мозгов. Но на этот раз разложил все находки по папочкам. Выяснилось, что и здесь есть порядок: если в робота были заложены координаты, то в тушках «одного стиля» находились координаты одного и того же человека.
Начав играть в компьютерную игру «три в ряд», очень трудно её бросить, особенно когда ходов осталось мало, а конец уровня маячит перед носом. Я, как человек, залипший в смартфоне, смутно осознавал, что прошло уже до чёрта времени, и пора отложить игру в сторону и заняться делом. Но эти мысли были на краю сознания, а в основном голова моя была наполнена загадкой, которая вот-вот должна была разрешиться из-за того, что я нашёл какую-то закономерность.
Один из адресов оказался оказался адресом психиатрической клиники. А один из роботов этой же группы появился у меня уже после того, как я нашёл гараж. И ещё: один из роботов этой же группы сбежал на свободу в тот день, когда я, экспериментируя, беспечно включил нескольких из них.
Я решил, что раз первый визит робота к этому человеку уже состоялся, то я могу нанести ещё один. Хуже не будет: либо тот робот уже сделал нечто непоправимое, либо этого человека моими роботами не напугать.
И вполне возможно, что бояться следует как раз мне. Мне привиделся такой сценарий: я нахожу этого человека, сидящего в психиатрической клинике (суровое здание за бетонным забором с проволокой), он поднимает на меня дикий взгляд, щёлкает пальцами и робот, повинуясь, разворачивается ко мне. Моё лицо трескается, как фарфоровая чашка, и я медленно подхожу к окну, чтобы прыгнуть из него головой вниз.
Как технарь я не очень-то верил в то, что роботы могут излучать что-то, губительное для мозга. Да и не было в роботах никаких излучателей. Но всё же я не психиатр, и мне было немного жутко. Да что уж там: иногда совсем жутко.
Но остановиться я не мог.
Бывало, когда М*** приходил ко мне в очередной раз с коробкой под мышкой, я говорил: «Добрый день. Это снова вы?». А он отвечал «Конечно. Охота пуще неволи». Я не придавал значения этой странной поговорке. А теперь почему-то её вспомнил. Что ж, если бывают люди, которые одержимы желаниями, то я, наверное, не худший из них.
Я перепрошил робота на ходьбу, активировал его, выпустил из гаража и отправился следом.
Идти пришлось недолго. Гараж М*** стоял возле парка, а с другой стороны этого же парка к деревьям жался милый кирпичный особнячок века XIX-го, переделанный под учреждение, вывеску которого я не успел прочитать, потому что робот спешил к адресату как за вкусненьким. Но по всему получалось, что это и есть та самая страшная клиника.
Робот подпрыгнул и ткнулся в звонок.
На крыльцо вышел немолодой человек в сером свитере. Он чем-то напоминал М***, но вместо седой бороды у него были седые волосы, требующие стрижки. Увидев робота, он замер.
Но к моему облегчению, не рассыпался на части и не схватился за сердце. Он чуть склонил голову и, не моргая, смотрел на механоида.
– Цып-цып-цып. Ну давай сюда. Ну давай.
У старика был очень громкий голос. Он чуть улыбался. Робот, переваливаясь, приближался к нему.
– Ну давай, иди ко мне. Подходи смелее. И вы тоже.
Старик отвёл взгляд от робота и посмотрел точно в то место, где я прятался.
– Ну идите же, – прогромыхал он. – Я вас ждал.
Я не мог ослушаться такого громкого голоса и вышел. Пожилой человек изучал меня. Это был очень странный взгляд. Он не рассматривал меня с головы до ног, но глядел пристально. Я чувствовал, что его мысли не заняты ничем, кроме меня. И потому он свободно читает всё обо мне. Моя походка и выражение лица – виноватое – одежда и причёска, всё уже рассказывает ему мою историю.
Впрочем, я не собирался лгать.
– Вы ждали меня? – спросил я.
– Кого-то вроде вас.
– Человека с вопросами?
– Человека с ответами.
– Боюсь, что у меня ответов нет.
Старик улыбнулся.
– Ну почём знать. Не хотите войти, присесть? Может, чаю?
Я расположился в кожаном кресле напротив стола. Из-за близорукости я не мог разглядеть корешки книг, которыми были забиты полки у дальней стены.
– А вы… врач?
– Психотерапевт.
– Никогда не был у психотерапевта.
– Ну что ж. Обычно я спрашиваю: «Что вас привело»? Но в этом случае мы знаем – что.
Он указал подбородком на робота. А потом вопросительно посмотрел на меня.
И я рассказал всё как было.
Когда я впервые упомянул имя М***, психотерапевт вздрогнул и покачал головой, а потом застыл до конца рассказа, как будто я накладывал ему гипс на руку, и он не шевелился, чтобы не мешать.
Когда я дошёл до конца, он кивнул и с видимым удовольствием сменил позу.
– Прогуляемся в ваш гараж?
Не дожидаясь ответа, он взял шляпу и направился к выходу.
– Когда я был ещё аспирантом, М*** был очень популярен у молодёжи. Вот кто сейчас ходит на художественные выставки? Так и тогда никто не ходил. А М*** вдруг сделал изобразительное искусство актуальным. Но только своё искусство. И ненадолго. Но был, конечно, большим молодцом, пока не тронулся окончательно.
Он шагал быстро. Ноги у него были длинные, и он напоминал циркуль, которым кто-то лихорадочно измеряет тропинку, ведущую через парк. Я с трудом успевал за ним.
– Разве он был сумасшедшим? – спросил я.
– Я его не освидетельствовал, – ответил старик с нажимом, – но общался несколько раз вплотную. Он приходил ко мне когда… Тут вот какое дело. Мы с коллегами позаимствовали у него идею. Он делал картины, цепляя датчики к людям. Человек мог видеть свой комок в горле. Мы видели в этом терапевтический потенциал.
Знаете, в когнитивно-поведенческой терапии есть такая техника: если у пациента случился приступ невыносимой беспочвенной тревоги, пациент может взять блокнотик и отмечать силу эмоции по шкале от одного до десяти. И вот он отмечает её каждые три минуты: сначала было восемь, потом семь, шесть, шесть, четыре… Эмоция пропадает просто потому что за ней наблюдают.
У буддистов тоже практики построены на внимательном наблюдении за внутренним миром. Попробуйте сесть неподвижно и просидеть час. Рано или поздно у вас невыносимо засвербит где-нибудь за ухом. Можно почесаться. Но можно и понаблюдать за тем, как свербит, где свербит, что именно свербит. И как оно постепенно проходит. То же самое с печалью. С неотвязным желанием. С гневом и жадностью. С комком в горле.
Проблема в том, что мало кто готов наблюдать за своей психической механикой по часу в день. И мы стали изобретать различные техники. Ещё когда я учился, у нас в арсенале был приём: попросить человека нарисовать свою депрессию, свою печаль, свой страх, свой комок в горле. Теперь мы смогли показать этот комок на экране. Распечатать. Человек мог поговорить со своим комком. Выслушать свою печаль, а не глушить её. А мог сжечь распечатку. Мог сделать самолетик и запустить с балкона в парк. Отправить письмом за океан. Это неплохо помогает, когда работаешь с большим депрессивным расстройством, особенно тревожного спектра.