«Боитесь! – злорадно усмехнулся он. – Надо брать на испуг. Вперед! Должно повезти! А не повезет – жалеть об этом все равно некому».
Он вышел из машины и двинулся вперед, стараясь держаться на линии, соединяющей машины его врагов: открыв огонь, они рисковали бы перестрелять друг друга. Когда до ярко освещенного участка остался какой-нибудь метр, он услышал звук передергиваемого автоматного затвора и приказ:
– Брось пистолет, он у тебя за поясом! И не дури, прошью насквозь!
Мысли Малыша метались в поисках спасения. Одна безумнее другой, они напоминали ему мышей, попавших в мышеловку.
«Это надо было предвидеть и уходить из города другим способом, бросив машину…» А он схалтурил, легкий результат расслабил его. И теперь вот расхлебывай!
«Все дороги из городка перекрыть им бы не удалось. Они перекрыли самую вероятную и попали в десятку!»
Малыш без спешки вынул пистолет и, держа его двумя пальцами за ствол, поднял над головой.
– Бросай сюда, – приказал голос. – Но аккуратно!
«Вот она, возможность! – Малыш решил действовать. – Большего они мне уже не позволят».
Бросив пистолет в темноту, на голос, он в два прыжка пересек освещенную площадку и, перевалившись через дорожное ограждение, побежал по бетонным плитам откоса к воде. Вслед ему громыхнули автоматные очереди. Малыш покатился, пули высекали из камня искры, и пока он докатился до воды, четыре пули попали в него.
Он больше не слышал очередей, впившиеся в тело пули напрочь лишили его слуха, он лишь чувствовал мгновенные удары страшной силы, словно в него вколачивали тяжелым молотком огромные гвозди…
Холод ночной воды так и не привел его в чувство. Подводное течение вынесло тело на поверхность, развернуло. До поры его спасало то, что под кожаной курткой держался воздух.
Те, кто стрелял в него, бросились к ограждению, перегнулись через него, вглядываясь в поверхность всклокоченного волнами озера.
– Попал? – поинтересовался старший из «перехватчиков».
– Конечно, я же его не догонял очередью, а вперед прицелился, и он сам под пули лег, – прозвучал ответ.
– Смотри, хозяин голову оторвет, если что не так.
– Не веришь – спустись по откосу, поплавай. Точно говорю – найдешь.
Но пожилой все же не поверил на слово тому, стрелявшему, спустился к воде, прошел по ослизлому бетону метров сто, внимательно вглядываясь в воду и подсвечивая себе фонариком. В правой руке он держал пистолет. Бандит рассчитывал, что волны должны прибить труп к берегу. Если, конечно, его напарник не промахнулся.
– Ну что? – крикнули с дамбы. – Есть что-нибудь?
– Пока ничего, – ответил старший и тут же ощутил под ногой что-то мягкое. В испуге отпрыгнул назад, выставив перед собой пистолет, потом, собравшись с духом, осветил подозрительное место. – Нашел! – крикнул он, когда увидел тело Малыша. – А ты не промазал. Его волнами на откос вынесло.
Малыш лежал по пояс в воде, слипшиеся волосы закрывали лоб и глаза, нижняя часть лица и светлая рубашка розовели от крови.
– Готов!
– Столкни его в воду, пусть плывет по волнам, – послышалось с дамбы.
Ткнув носком ботинка Малыша в бок, пожилой положил фонарик на землю таким образом, чтобы он освещал нижнюю часть откоса, нехотя разулся, закатал брюки и первым делом тщательно осмотрел одежду Малыша, выгреб из карманов все, что там находилось. Брезгливо взял Малыша за ноги, стащил в воду и подтолкнул. Волны легко подхватили тело и понесли в темноту.
Тем временем на дамбу въехала еще одна машина. Из нее, тяжело дыша, вывалил свое грузное тело Посредник.
– Ну что? – спросил он. – Все в порядке?
– Ажур, – ответил ему тот, что стрелял из автомата. – Чистая работа… Серый его плыть отправил.
Пользуясь темнотой, Посредник осторожно достал из внутреннего кармана куртки пистолет и переложил в боковой, откуда руку уже не вынимал.
– Поторопи его.
– Серый, ты скоро?
– Иду!
Внизу запрыгал свет фонарика, выхватывая из темноты плиты облицовки откоса. Немного погодя на дороге появился и сам Серый.
– Выключи фонарик, – приказал ему Посредник. – Глаза слепит, а нам еще ехать.
Фонарик погас.
И тут же раздались несколько выстрелов, после которых наступила тишина, прерываемая лишь слабыми стонами. Затем фонарик вновь вспыхнул, теперь уже в руке у Посредника. Он осветил сначала одного лежащего на асфальте, потом второго. Стонал второй. Посредник подошел и выстрелил ему в голову. Стоны прекратились.
– Вот теперь и впрямь чистая работа, – бесстрастно сказал он.
Немного постояв, принялся за «зачистку местности». Мертвецов одного за другим без особого труда сбросил в озеро, с машинами же пришлось повозиться. Сначала он завел «Жигули» Малыша, предварительно их обыскав. Все это делал, не снимая перчаток, чтобы нигде не оставить отпечатков пальцев. Поставив «Жигули» на скорость, он убрал тормоз, и машина, сломав ограждение, с тяжелым «у-ух» ушла в темную воду. За нею тем же путем отправилась и вторая. В считанные минуты дамба опустела, лишь мерцали в ночи, быстро удаляющиеся габаритные огни машины Посредника.
Что-то тяжелое и темное ткнулось в резиновую лодку, которая тихо покачивалась посреди озера. Задремавший рыбак, мужчина пенсионного возраста, очнулся и с ужасом увидел поверх воды чье-то восково-бледное лицо. Рыбака чуть не хватил удар. Волна страха прошла по его телу мелкими мурашками, на секунду зажав в железном кулаке и сразу же отпустив уже порядком потрепанное сердце.
«Во блин! Утопленник!»
Вооружившись коротким веслом, он попытался оттолкнуть утопленника, неприятностей с милицией ему не хотелось, но внезапно услышал тихий не то стон, не то вздох.
«Неужто живой?» Рыбак сразу же отбросил весло, потому что одно дело, когда перед тобой просто утопленник, а совсем другое, когда этот утопленник вдруг подает голос.
– Эй, – тихо позвал рыбак, – ты что, живой?
В ответ он опять услышал нечто вроде тихого стона-вздоха. Видимо, человек, хотя и был без чувств, что-то еще механически предпринимал, чтобы держаться на плаву.
«Живой! Его мать!..»
Лодка была большая, с двойным дном, рассчитанная на трех человек. Рыбак придвинулся поближе к тому краю, где белело лицо, и ухватился за мокрую кожаную куртку. Ему стоило немалого труда перевалить утопленника через борт, да еще так, чтобы и самому не перевернуться.
Когда это ему наконец удалось, рыбак наскоро смотал удочки, обрезал ножом веревки с грузами, державшими лодку посреди озера, и торопливо погреб к берегу, где у него стоял видавший виды «Москвич». Время от времени рыбак переставал грести и прислушивался. Да, ему не показалось, в молодом мужчине, действительно, еще теплилась жизнь.
Нос лодки ткнулся в пологий берег. Рыбак выскочил на песок и, перебросив веревку через плечо, потащил лодку с неизвестным к темнеющей на обочине машине. Открыв обе дверцы, как-то исхитрился взвалить тело на заднее сиденье. Чтобы не возиться с лодкой, спрятал ее вместе с удочками в кустах.
До Кузнецка было двадцать километров – полчаса небыстрой езды. Рыбак выжимал из своего старичка-«Москвича» все возможное. На окраине города с боковой улицы выскочил гаишный «жигуленок». Рыбак облегченно вздохнул, нажал на тормоза.
– В озере выловил, – объяснил он патрульным. – Был живой, сейчас – не знаю, но дышал. Я там все бросил и – в город.
Гаишники перегрузили неизвестного к себе и, предупредив по рации клинику, с включенной сиреной рванули туда. А старика-рыбака отпустили, взяв, правда, у него координаты и сказав, чтобы завтра сам явился в отделение.
Будь выловленный в озере неизвестный, который, когда его привезли в клинику, еще подавал признаки жизни, рядовым утопленником, попавшим в воду по неосторожности, или пытавшийся таким образом покончить с собой, дело, конечно, быстро бы прикрыли. Но в его теле обнаружилось целых четыре пулевых ранения из автомата Калашникова!
С этим предстояло серьезно разбираться. И сразу же, с самого утра, не дожидаясь рыбака, нашедшего раненого, следовательская группа сама приехала за ним. Старик лишь недавно явился домой, потому что ему пришлось возвращаться за лодкой и снастями, не спал почти всю ночь и собрался было отдохнуть.
– Нам надо побывать на месте, где вы его нашли, – виновато развел руками следователь, которому поручили вести дело, майор Морозов. – Похоже, в воду он попал не по своей воле.
– Жив? – поинтересовался старый рыбак, на скорую руку заваривая себе чай прямо в кружке.
– Не знаю, как сейчас, – ответил Морозов. – Но, когда доставили в больницу, еще дышал.
Подъехали к тому месту, напротив которого старик рыбачил.
– Вот там, на середине озера, я обычно и стою, – показал он. – На живца там судак ночью хорошо берет.
Приехавшие с майором сотрудники прошли по кромке воды, внимательно осматривая берег. Вскоре все вернулись к машине.
– Чисто, – сказал тот, что ходил вправо.
– То же самое, – кивнул другой, ходивший в левую сторону.
– Откуда же его могло пригнать? – задал самому себе вопрос Морозов. – Не с неба же свалился.
– А может, с дамбы? – несмело подсказал рыбак. – Тут, в двух километрах. Привезли на машине и выбросили.
– Может, и так… – майор приподнял правую бровь. – А что, все равно другой версии у нас пока нет. – Вы с нами на дамбу съездите? – спросил, словно извиняясь, у рыбака. – А потом мы вас отвезем домой.
– Работайте, работайте, обо мне не думайте, у меня все равно по ночам бессонница, как впрочем и днем. Я лишь к вечеру, часов с шести и до одиннадцати, могу спать. И сам не знаю, отчего такая дурная привычка появилась.
До того места, где начиналась дамба, добрались минут за двадцать; пришлось сделать небольшой крюк. И как только машина оперативной группы проехала по ней километр, майор увидел свежий пролом в ограждении.
– Стоп! – приказал он водителю.
Вся группа собралась возле пролома, осматривая пятна крови на асфальте, в зеленоватой воде маячили очертания двух машин.
– Тут все и произошло, – уверенно сказал майор. – Садитесь, отвезете его, – кивнул в сторону рыбака, – организуете водолаза, экспертов, тягач, в общем, всю технику, какая требуется в таких случаях. А мы пока вот с ним, – Морозов взял за локоть своего временного зама, капитана Никитина, – походим, посмотрим, вдруг что и найдем.
Но ничего существенного обнаружить им не удалось. Впрочем Никитин высказал предположение, что на дамбе во время ночного происшествия было не две машины, а как минимум, три.
Малыш ощущал себя странно: в виде некоей воздушной массы, в которой лениво парили отдельные мысли, образы, воспоминания. Вспоминалось, к примеру, как отец всегда смеялся над ним и братом, когда они приходили к нему жаловаться на ушибы, ссадины, синяки, полученные во время уличных драк с другими мальчишками.
– У нас порода такая, что все заживает, как на собаке! – говорил, он. – На дикой собаке, той, что живет сама по себе.
Отец редко произносил вслух свою вторую фамилию – Цой, которая до недавнего времени красовалась в паспорте Малыша. Зато он часто вспоминал Приморье, его леса, в которых провел большую часть жизни. Нет, он там не охотился, он торговал. Причем умудрялся находить общий язык как с властями, так и с местным населением, с контрабандистами, с русскими военными. С последними делать деньги было легче всего: они брали все подряд. Они же и помогли ему в один из черных дней, когда у него возникли неприятности и им вплотную занялась милиция – грозил большой срок за валютные махинации.
Русский подполковник, командир эскадрильи истребителей, за тысячу долларов и килограмм речного жемчуга устроил так, что отца вместе с сыном (старшим братом Малыша, которого еще не было на свете) переправили на военном самолете в европейскую часть Союза.
– У нас не пропадешь, – говорил полковник, пересчитывая доллары, – среди русских столько косоглазых живет, – затеряешься среди них и все. У нас скоро коммунизм будет, паспорта отменят. Но если хочешь, я тебе за пятьсот таких же зеленых красавцев достану настоящий документ – серпастый-молоткастый. Ты со своим засвеченным паспортом можешь до коммунизма и не дотянуть.
Отец согласился. Поработав с полгода на небольшом уральском заводе, он стал прикидывать, куда бы рвануть дальше, варианты имелись, но для этого требовались деньги, а его пятьсот «паспортных» долларов, отданных еще в Приморье, пропали безвозвратно: подполковник обеспечил доставку, а о своем обещании насчет «серпастого-молоткастого», видимо, позабыл. Поняв, что его провели, отец просто-напросто сбежал с завода, и для него с четырехлетним сыном началось время скитаний.
В конце концов, отцу удалось прибиться к бродячему, или, как значилось на афишах, передвижному цирку. Для этого он продемонстрировал художественному руководителю пару фокусов, которые передавались у них в семье из поколения в поколение. Не каждый, например, мог расколоть ударом кулака толстую доску или несколько положенных один на другой кирпичей. Они столковались. Из уважения к столь редкостному искусству, используя свои связи, художественный руководитель выправил отцу трудовую книжку и профсоюзный билет. Так и появилась фамилия Цой, гордиться которой у Малыша не было никаких оснований.
– Ну что? Выживет? – спросил Морозов у главного врача, внимательно вглядываясь в лицо молодого мужчины, а скорее – подростка с чуть широковатыми скулами и едва заметной азиатской раскосостью глаз.
– Пока он в коме, ничего определенного сказать не могу. Но раз до сих пор не умер, значит, надежда есть.
«Странно, пареньку на вид лет четырнадцать— пятнадцать, а он попадает в такую переделку, – думал майор. – Может, просто случайно стал нежелательным свидетелем и его убрали? Да, но как он оказался на дамбе ночью? Надо срочно выяснить, местный он или нет».
– Доктор, сколько, по-вашему, ему лет? – спросил у врача.
– Мне кажется, где-то около тридцати, – ответил тот. – Хотя на вид столько не дашь.
Как ему надоело лететь по темному тоннелю без малейшего намека на то, что где-то впереди он заканчивается, что есть выход на свет, к солнцу, к теплу, к жизни! В бреду он опять видел отца и брата.
…Отец сошелся с женщиной, которая тоже работала в цирке, акробаткой. Она была намного младше отца, выше его, крупнее. Но что-то отец сделал с ней или с ее волей такое, что она смотрела на него, как верная собачонка – преданно, прямо в глаза. Многие удивлялись, особенно мужчины помоложе отца и, по совести, куда симпатичнее с виду. Завидовали, но ничего не могли поделать: мать видела в этом мире его одного.
Она была красивой женщиной. Несколько раз прежний ее ухажер порывался отомстить отцу, но не находилось охотников ему в этом помочь – боялись. В свои почти пятьдесят пять отец запросто мог одолеть одновременно нескольких противников. И все это знали, ибо все цирковые трюки отца были на этом построены. Он по-прежнему под ликование публики крушил на манеже кирпичи, доски.
Родив и вынянчив Малыша, мать прожила недолго. Во время одного из выступлений в глухом сибирском городке не выдержало крепление старого шатра, в котором они выступали, и она упала на манеж с десяти метров. Смерть, на ее счастье, была мгновенной. Отец вновь стал холостяком, теперь уже до конца своих дней, правда, теперь рядом с ним были два сына.
Старший брат не любил Малыша. Вернее, просто не замечал его. Ему было все равно, что с младшим, где он, куда пропал, сыт ли? Он полностью был поглощен тем, что постигал отцовские премудрости, секрет тех необычных способностей человека, что передавались у них в роду от отца к сыну и неплохо кормили их семью все эти годы.
Малыш вспоминал: когда ему было лет семь, он подошел к старшему брату, уже почти взрослому, имевшему (не шуточки!) сольный номер в программе, и попросил, чтобы тот научил его ходить на руках. Старший как раз ужинал, и у него в руке была чашка с горячим чаем. Выслушав просьбу Малыша, он ни с того ни с сего швырнул ему в лицо эту чашку. Она рассекла Малышу бровь и обожгла кипятком лицо. Мальчонка громко заревел и бросился к отцу жаловаться.