Когда Ольсон закончил свою речь, один из слушателей – плотный мужичок с густой щетиной и выпученными глазами, совсем тихо сказал:
– Да и чем вообще этот ваш Хезли так интересен?
– Тем, что поезд взорвал год назад, – сказал тёмненький молодой человек восточной внешности.
– Да враньё это всё! Ничего он не взрывал! – противным писклявым голосом воскликнул Мелоун, навлекая на себя недружелюбные презрительный взгляды, – мало вы чего знаете о нём и о «СРС». А у меня в среде радикалов друг погиб, сражаясь за правду. Так вот и знайте, что никакого поезда Хезли никогда не взрывал.
Многие посмотрели на Мелоуна как на идиота и сумасшедшего, а старик Сандерс вообще перестал слушать; он подошёл к скучающему в стороне Гедеону и громко спросил во всеуслышание:
– А ведь ты, Гедеон, сам лично знал его. Так расскажи нам что-нибудь.
Когда все четко услышали эти слова Сандерса, реакция была живеё, чем на новость о самой поимке беглого преступника; все вдруг уже окружили Гедеона, создавая вокруг него некий дискомфорт.
– Лично знал? – спросил кто-то из людей.
– Когда ты его в последний раз видел? – спросил другой.
– Расскажи нам о нём, – попросил Ольсон.
В смущении от непривычного интереса к собственной персоне, Гедеон с большой неохотой начал рассказывать:
– Лично я его не знал. Но много раз мы с ним пересекались…
– А раньше же все трезвонил, как был чуть ли не его лучшим другом – желчно перебил Сандерс, отвернувшись.
– Ты чего, перепил что ли? Ничего тебе я такого не говорил, – уверенно кинул Гедеон, – я тебе рассказывал про то, что мы вместе работали, а я много раз видел его по молодости. Запомнился он мне как физически крепкий, мощный и сильный человек с лицом несокрушимого ястреба; и без этих длинных волос как на фото. А вот насчёт личных взаимоотношений, это ты явно приврал…
– Да ну тебя! Сам же говорил, – с разочарованием сказал Сандерс.
– А где работали-то?– спросил темненький юноша.
– В исследовательском центре. Я был юнцом, кем-то вроде мальчика на побегушках. И хоть я понимал в свои 18 много чего по физике и математике, но для реальной помощи в осуществлении интересных и очень важных проектов моих сил не хватило бы. Работали тогда у нас очень крутые ученые – настоящие мастадонты и церберы науки. Фамилия Амальгаймер говорит что-то?
Не услышав должной реакции, Гедеон с ещё более серьёзным лицом продолжил:
– Вот к этим ученым и внедрился один физик-ядерщик, специалист по квантовой механике, человек – энергии, то есть тот самый – грозный и ужасный Скайдо Хезли… Я был обычным ассистентом, работал там, а потом научно исследовательскую работу прикрыли. Да говорят, что службы силовые. В общем, проект закрыли, а Хезли стал…– Гедеон остановился, не зная то, каким словом его назвать.
– Террористом! Пока не стал Террористом! – громко воскликнул Ольсон.
– Да не террорист он никакой! – судорожно закричал Мелоун, – это же неправда все. Этот Хезли против самого Правителя пошёл, вот его и в человекоубийцу превратили. Славу то дурную сложно ли подарить? А теперь под Эшафот, ну и вздор несусветный.
– Ну ты и бред несёшь! – разъяренно возгласил Ольсон, – а кто же устроил эту кровавую резню в парке?! А поезд? Этот Хезли – исчадие ада, он – есть само воплощение зла и такие защитники как ты – его пособники!
Мелоун попятился назад от этого мощного рыка Ольсона, он никак не ожидал от священника такой яростной реакции. А Ольсон, почувствовав свою силу, продолжил напористо атаковать:
– Не дружки ли Хезли вытворяют в этом городе бесчинства? Хотя они даже не дружки, а его самые, что ни на есть его подчиненные… Выполняют работёнку своего босса. Этот Хезли – сам дьявол и сатана в человеческом обличии.
– Бред, бред, бред, – отрицал Мелоун, – сущность этого Хезли и его предназначение не так просто, как вам может показаться.
– И чем же его сущность так не проста?– спросил кто-то из людей.
Мелоун тут же поспешил ответить:
– А тем, что пусть он, возможно, и последний негодяй, но борется со злом великим, что несет людям наша новая система. Ох, неужели вы не видите? Или ваш разум затуманен, а вы сами обезумели?.. Какое же зло нас окружает!
Все остальные вдруг стали смотреть только на Ольсона и Мелоуна, внимательно следя за тем, кому же снова достанется слово; такие наблюдатели были кем-то вроде зрителей на теннисе, отслеживающие переход мяча от одного игрока к другому.
Тут мяч перешёл к Ольсону и он грубо сказал:
–И какое же зло тебе принесло наше правительство? Не умыло твое грязное рыло, не почистила тебе ботинки, не заштопало тебе дыру в штанах; или же не подтерло твою грязную вонючую задницу? Ты хоть за всю жизнь на кружку пиво себе заработал?.. Ещё тут несет всякую чушь.
В порыве ярости Ольсон уже совсем не походил на скромного набожного священника; в его лице виднелась ярость, злость, да и все другие негативные эмоции. Разъяренный не на шутку, он уже стал больше походить на выпившего футбольного фаната, готового перерезать оппоненту горло за приверженность к другой команде. Мелоун же после унизительных слов пал духом, замолчал, чуть покраснел, а лицо его стало немного потерянное. Ему понадобилось проявить в себе недюжинные волевые усилия, дабы выстоять, набраться сил и быть готовым к новой словесной дуэли.
Ситуация таким образом накалялась. В холодных расчетливых глазах Ольсона виднелась неугасаемая злость. Мелоун дал заднюю, но уже был готов ответить. Гедеон же просто сидел в стороне и смотрел на все это представлением с неистовым изумлением.
Вот именно за такие вот зрелищные эмоциональные встречи этот бар и пользовался популярностью; за эту свободу слова, за то, что каждый мог выговориться и сказать все, что у него в голове… Здесь не раз оскорбляли самого Правителя! И делали это, не опасаясь публичного порицания, ведь это был маленький бар свободы, куда не доходила контролирующая десница правительства и куда не может заглянуть всевидящеё око летательных дронов. Ну а самое примечательное, что это была просто пивнушка и те, кто произносил резкие и яростные речи в адрес власти мог впоследствии оправдаться за свое свинское поведение состоянием сильного опьянения. Однако по факту, все разборки, праздные разговоры и неодобрительные высказывания в адрес Правителя оставались за стенками бара. Объяснялось это отчасти тем, что в состоянии опьянения большинству людей такие высказывания казались слишком незначительным и отчасти тем, что доносительство у постояльцев данного заведения было явно не в почёте.
Полюбовавшись на всех, Гедеон вдруг забеспокоился, что ситуация с Мелоуном и Ольсоном вскоре может преобразиться не только в словесную, но и в кулачную дуэль. А вот, именно, этого он не хотел, так как это могло бы создать определенные проблемы для бара.
«Сейчас подерутся, – подумал Гедеон, – потом полицию вызовут, а там станут допрашивать об обстоятельствах. Спросят и про это разговор. Нет, лучше уж их утихомирить».
Гедеон попытался как можно быстрее разрешить проблемную ситуацию. Он встал, подошёл к Ольсону и попросил о разговоре наедине. Ольсон тут же перевёл свое внимание на него и казалось уже позабыл про спор с Мелоуном.
Гедеон стал перебираться к самому дальнему столику, а вот Ольсон сначала подошёл к дрожащему Мелоуну, показавшемуся рядом с огромным двухметровым Ольсоном маленьким мальчишкой. Посмотрев на Мелонуа сверху вниз, а также тыкнув в его потрёпанную, клатчатую рубашку своим длиннющим указательным пальцем, Ольсон дерзко сказал:
– Ты чёрт! Несёшь ты то, чего не понимаешь. Лучше тебе молчать – так ты сойдешь за умного… Хотя с твоим плачевным видом вряд ли сойдешь.
После этого Ольсон пошёл к Гедеону и Мелоун, выдохнул с облегчением – сил на то, что бы что-то ответить у него не было.
Ольсон присел напротив Гедеона, не скрывая своего тревожного выражения лица.
– Зачем так грубо?– начал Гедеон, внимательно рассматривая пиджак Ольсона.
– А так вот и надо с таким отребьем…Чернь, да сволота.
– Да я его давно знаю. Нормальный он парень, пусть и немного реакционных взглядов.
– А по нему и видно, какой он нормальный. Спорит, ругается, судорожно защищает своего кумира. А сам Хезли гниёт в тюрьме, но всё равно люди некоторые о нём пекутся. Правильно говорят, что если дьявола нет, человек его сам находит, ибо по глупости своей стремится к страданиям. Трагедию и трэш ему подавай. Будто бы жизнь игра и будто бы мы в ней актёры…
– Да вы чуть друг друга не перегрызли там, если честно. Я думал вот-вот будет что-то такое горячее.
– Да нет же! Я в руках себя держал, но если что, успокоил бы его пыл. Давай уже забывать об этом. Ты лучше поведай мне, зачем меня сюда позвал? О чем поговорить то хотел?
Гедеон посмотрел на барную стойку, вокруг которой становилось всё меньше и меньше людей, а потом, поднеся к своему рту кружку пива, произнёс:
– Давай тогда новость об этом Хезли тоже забудем и не будем вообще эту персону обсуждать. Это ведь не для нас забота. Я вот предлагаю вернуться к нашим спорам о режиме…
– О власти,– аккуратно поправил Ольсон и тут же подобрел лицом.
– Ну хорошо, о власти. Поговаривают, что новый департамент при полиции будет создан,– Гедеон сделал небольшую паузу, ожидая, что Ольсон начнет говорить, но не дождался и продолжил,– будет этот департамент заниматься делами исключительно нравственного характера. Вот ты как священник скажи, как к этому относишься?
Ольсон внимательно выслушал, облокотился на заднюю спинку и стал с умным лицом объяснять:
– Во-первых, указ уже лично Верховный Правитель подписал и скоро этот департамент начнёт свою деятельность. Лично я к этому отношусь очень хорошо. Гайки пора уже закручивать всякому отребью. Этот указ реально переход на новый уровень. Я бы сказал, на новый этап в создании сильного, нравственного, а самое главное высокоморального общества. Сказать честно, сначала я был удивлен такой поправке, поскольку она выделяется на фоне других, малозначительных, тем, что играет роль этакого мощного пинка для глобальных подвижек, исторических процессов. Эта поправка – революция, новелла, что-то новое и неизведанное…
–Даже так! – удивился Гедеон. – Ты так говоришь, будто мы не указ обсуждаем, а создание машины времени. Чем же так все это ново? Насколько я понимаю, закон этот, наоборот, разрешает государству свою руку запускать в дела личные – интимные, сугубо совестные. Так почему же указик этот новьём пахнет и почему он так тебя вдохновляет?
–Так тем и вдохновляет, что общество становится при нём совсем другим – у него появляется смысл, цель. Такими методами кардинальными мы низвергнем всю грязь, все нечистоты из человека. Понимаешь, что теперь государство наше не просто будет порицать весь тот ужас и смрад, что происходит в обществе, но и будет против него законно бороться.
– Вот именно этого я и боюсь, – опустив свой взгляд в пол, сказал Гедеон.
– Чего боишься то? Против пороков идём, против разврата, содомии. Да разве можно ли говорить о прогрессе, о космосе, когда духовно деградируешь? Стремиться нужно к свету, а не наоборот, – Ольсон воодушевленно говорил, а потом достал из кармана смартфон,– вот смотри: заходишь в интернет и не найдешь сейчас в нём никакого зла, ни нечисти порнографической, ни сайтов для всяких там негодяев – извращенцев. А всё это благодаря вовремя предпринятым мерам ««МинИнфо»». А что раньше? С молодого возраста сознание людей отравляла всякая дьявольская зараза, – Ольсон снова тыкнул в смартфон, – кстати, вот из-за такой вот мерзости люди и вырастали подонками, преступниками и ленивыми жлобами. А ввели тотальный контроль за интернетом – спасли целое поколение. А тогда все твердили об опасности этого шага, ведь по мнению защитников всяких там псевдосвобод, нужно было оставить порождение такого поколения слабых мужчин – онанистов и легкодоступных женщин, которые ходили с открытым задом! Но это же было бы преступлением против всего человечества, а это самое скверное, что может быть.
– Всё в голове твоей прекрасно и прям не жизнь у нас будет, а сказка после очередной реформы. Хотя на самом деле ничего кроме навязывания своей идеологии в этом акте я не вижу. Также не вижу я у нашей власти никакого желания сближаться с народом. Одна только Эпохальная стена чего стоит! Это же какой век, а у нас по-прежнему стоит стена и разделяет город господ от города нищих, маргиналов и прочих…
– Нищих значит, – улыбаясь, перебил Ольсон, – это я нищий? Или маргинал?
– Ты может и не маргинал, но не из господ, и жить в Шайн-сити позволить не можешь. Поэтому пока это стена стоит, она будет олицетворять неравенство и несправедливость.
– Может неравенство и будет, но справедливость тут причём? Там ведь живут люди самой чистой крови, приближенные к цитадели, к самому Верховному Правителю. Они разве могут быть равны обычным плебеям с окраины?
– Да это всё абсурдно же: чистая кровь, аристократия. Нет в этом справедливости и точка, а возвращаясь к этому закону, скажу, что теперь будут судить за промискуитет, гомосексуализм и прочий разврат. И хоть мне эта нечисть противна, но я уверен, что не получат много преступники. Да, арестуют их ненадолго, а потом выпустят, только уже лояльными режиму государственному. Выйдут они и будут исступленно целовать плакат Правителя и петь ему оды.
– Домыслы это твои, – возразил Ольсон, скривив лицо, – будут бояться, а значит, не будут совершать своих деяний. Это и есть закон! А если и будут совершать, то не станут везде об этом болтать, то есть призывать других не смогут. В общем, хватит уже словоблудием заниматься. Что будет – то будет.
Ольсон встал и пошёл к барной стойке, там он попросил у старика Сандерса две кружки пива.
В это время оставшаяся часть людей у стойки бурно обсуждала новость о поимке Хезли, а другая сидела за столами и тоже о чем-то разговаривала; среди них, как то сбоку с потерянным видом сидел и Мелоун. Старик Сандерс что-то подпевая себе под нос, ловко справлялся с пивными кранами, а Ольсон в это время бросил холодный взгляд на унылого Мелоуна, а потом взял кружки с пивом и пошёл к Гедеону.
–Ну, на чем мы там остановились, – сказал Ольсон, передавая кружку Гедеону.
– Слушай Ольсон. Как уже раньше говорил, я выступаю за соблюдение основополагающих прав человека. Мне это ближе по духу. Люблю свободу я и никто, наверное, так её не любит, как люблю её я. Судить меня никто не сможет, потому что люблю её настолько, что готов умереть за неё.
– Ну, вот уж этого не надо, – шутя, сказал Ольсон.
– Так вот. Вмешательство нашего уважаемого государства в дела сугубо совестные нарушают такой принцип, который нарушать нельзя – принцип свободы совести. И дух выбора, который может сделать человек от этого пропадает.
– Ты говорил ведь, что веришь в Бога?
Гедеон от неожиданности услышать данный вопрос оцепенел, и на лице его ясно появилась гримаса удивления. Он спросил:
– Ну да, а это тут причём?
– Так веришь или нет? Говори прямо.
– Ну, знаешь, смотрю я на букашек разных и вижу в них руку Творца. Вот на стаю пчёл или муравьев, например. Вот вроде бы роются они себе и роются, а ведь вдумайся о том, как они взаимодействуют друг с другом. Это же феноменально. А ведь они говорить не умеют, и разума у них нет, так значит по чьей-то воле. Значит по воле Божьей. И на все смотрю я: и на стаю птиц, и на сходных существ; и вижу в этом руку Господню. Но вот одно меня смущает…
– И что же?– спросил Ольсон, посмотрев на Гедеона с высока.
– Не вижу руки Творца я в этой системе иерархичной, системе несправедливой, системе уродливой до безобразия. Неравенство не может быть поставлено как главный принцип человеческого устройства, несправедливость тоже… И вот, когда вижу я лик этой системы, то сразу поневоле дьявола вспоминаю, и на меня страх нападает и думы. Тем ли путём мы идем или мы блуждаем давно и до пути истинного нам не добраться? А пророчество из Библии про знак зверя…
– Его интерпретирую так, что бы очернить наше правительство, – перебил Ольсон.