Часть первая
Пролог
Солнце над городом веселилось вовсю, пуская неуловимых «зайчиков» в лица тем, кто собрался на площади. Горожане повизгивали и весело гримасничали, когда луч попадал в глаза. Особенно их забавляло то, что солнце разбивалось на части, попадая на топор палача.
– Наш палач добрался и до солнца, – хохотали в толпе. – Оно показалось ему тускловатым.
Когда привели приговоренного, веселье вспыхнуло с новой силой, ведь нет ничего более приятного, чем посмеяться над человеком, который уже не сможет ответить. Преступник был молод, невзрачен и обрит так коротко, будто заранее готовился к отсечению головы. И действительно казался смешон в своем унынии. Даже когда он сонно оглядывал развлекающуюся толпу, на его лице не проступало пятен гнева.
Вдруг кто-то крикнул:
– Королевич идет!
Все почтительно и в то же время поспешно расступились, ведь молодой сын короля ходил так стремительно, будто никого перед собой не видел. Он был очень высок и к тому же всегда надменно вскидывал голову, так что мало кому удавалось заглянуть ему в глаза. Королевича повсюду сопровождала рысь. Подданных удивляло, что не она следовала за хозяином, а он – за ней. Словно это кошке удалось пленить человека.
Королевич легко взбежал на эшафот и громко спросил, хотя мог бы говорить шепотом: все горожане уважительно затихли.
– В чем состоит вина этого человека?
Вперед выступил начальник тюрьмы и слегка склонил голову:
– Ваше высочество, указ подписан королем.
Длинная шея рванулась из пышного ворота рубахи, нежный подбородок королевича задрался к небу. Рысь зашипела, вскинув крупную лапу, и все невольно попятились.
– Я не спрашиваю, кем подписан указ. Я спрашиваю, в чем вина этого человека?
– Он был несчастен, ваше высочество, – выпалил начальник тюрьмы.
Королевич обернулся к приговоренному.
– Это серьезное преступление. Разве ты не знал, что в нашем королевстве все обязаны быть счастливы?
– Я ничего не мог с собой поделать, – пробормотал преступник.
– Отчего же ты был несчастен? – требовательно спросил наследник престола.
– Я был одинок.
В утонченном высокомерном лице что-то неуловимо дрогнуло. Королевич слегка опустил голову и понизил голос.
– Ты мог бы завести себе… – он взглянул на рысь и закончил: – собаку.
– Я не додумался, ваше высочество.
– Это серьезное преступление, – задумчиво повторил королевич. Потом решительно обернулся к устроителям казни. – Но я уверен, что милосердие его величества не знает границ. Я забираю этого юношу с собой, и сам буду хлопотать об изменении наказания. Он не додумался, вы же слышали! Нельзя казнить человека за то, что он не слишком умен.
И мысленно усмехнулся: «Не то мы останемся без подданных!»
Толпа оживилась ропотом: «Королевич освобождает преступника!» Каждому хотелось выкрикнуть: «Он лишает нас праздника!» Но никто не осмелился бы на это.
– Доставить его ко мне, – бросил королевич через плечо, и, взглянув на рысь, которая уже задремала на теплых досках, также быстро спустился с эшафота.
Площадь мгновенно разделилась, уступая дорогу. Королевич пронесся мимо горожан, не заметив ни одного лица, и скрылся из вида. Рысь поспевала за ним прыжками.
Он вышел к реке, неприглядный берег которой топорщился разрозненными кустиками травы, пробивавшимися сквозь каменистые островки. Их окружали неровные пятна бесцветного песка. Опустившись прямо на камни, королевич развязал крахмальный воротник. Рысь уселась чуть поодаль, но так, чтобы не терять его из вида. Ее короткий хвост подрагивал от раздражения.
– Ты недовольна мной? – спросил королевич. – Но ведь я спас его от смерти. Этот молодой человек повинен в том, чем я сам болел до твоего появления. Его казнили бы, а я остался бы жив. Это несправедливо. Мы с ним в состоянии помочь друг другу. Кто знает, может, мы даже подружимся!
Рысь слушала, жмуря равнодушные глаза.
– Иди ко мне, – попросил королевич.
Но она не тронулась с места, и он сам пересел. Мелкие камешки зашуршали под его сапогами, словно целые полчища жуков бросились врассыпную.
– Я так люблю тебя, моя дикая кошка, – он провел длинными пальцами по ее пятнистой теплой шкуре. – Тебе, конечно, нет до этого дела. Но я хочу, чтобы ты знала: ты очень дорога мне. Несмотря на то, что я собираюсь сделать. Просто, кроме тебя никто не в состоянии мне помочь. Я скажу только тебе… Я решил освободиться. Я устал думать о себе, как о преступнике. И ты освободишь меня…
Глава 1
Когда Лари, как всегда объясняясь куцыми обрубками фраз, сообщил, что собирается недельки две отдохнуть и оставляет ресторан на меня, я едва не закричал от радости. И Лари, без сомнения, услышал этот не рожденный вопль. Его черные глаза резко сузились, а длинные морщины, что разделяли щеки вдоль, стали еще глубже. Он всегда угадывал мои желания и читал мысли. Это было дано ему от природы. И много лет назад я наивно верил, что такая близость между нами говорит о том, будто Лари способен заменить мне отца.
С тех пор я только тем и занимался, что пытался закрыться от Лари, и думал, будто преуспел в этом. Однако такие моменты, как этот, без труда доказывали, что старик по-прежнему слышит каждый удар моего сердца.
– А в чем дело, Лари? – небрежно спросил я, все еще надеясь ввести его в заблуждение. – Ты плохо себя чувствуешь?
Он с усмешкой напомнил:
– Мне шестьдесят два года. В твои тридцать пять трудно представить. Иногда нужен отдых.
– Конечно, – вяло согласился я, старательно комкая свою радость. – Странно будет видеть ресторан без тебя.
Лари вновь коротко растянул бесцветные губы.
– Это без тебя – странно, – ответил он. – Ты – лицо ресторана. Ему повезло. Ресторану.
– Хватит издеваться, Лари!
– Это не издевка.
– Ты – хозяин ресторана, а я всего лишь директор. Все привыкли, что все у тебя под контролем.
– Отвыкайте, – сухо посоветовал он.
– Куда-нибудь поедешь?
Он без сожаления заметил:
– Сердечникам опасно менять климат. Поброжу по лесу. Вокруг дома. Навестишь?
– Куда ж я денусь?
Кажется, он расслышал едва наметившуюся злобу. Красивым движением откинув длинные седые волосы, Лари сказал:
– Ты справишься без меня. Телефон под рукой.
– Я не буду тебя беспокоить.
– Ты меня никогда не беспокоишь.
– Когда ты уходишь?
– Прямо сейчас.
– Сейчас?! – я и растерянности не сумел скрыть.
Он насмешливо протянул:
– Не плачь, котенок.
– Я ведь просил не называть меня так!
– Мы же вдвоем. Никто не узнает.
– Лари, я давно вырос.
– Заметил, – кивнул он. – Двухметрового амбала трудно не разглядеть.
Я уточнил, хотя он и так это знал:
– Во мне всего сто девяносто два сантиметра.
Лари вздохнул:
– Удочка! Хорошо, что держишься прямо. Высокие часто сутулятся. Жалко смотреть.
– Макс никогда не был высоким, – напомнил я. – А ходил крючком.
– Чтоб не подумали, будто подражает.
– Кому?
– Тебе, котенок.
– Лари!
– Ты всегда был высоким и красивым.
– Максу незачем было себя стесняться, – вскипел я. – Он с детства был личностью. И моим лучшим другом. И твоим родным сыном, между прочим.
Ослепительно белая голова согласно склонилась.
– Я помню, котенок.
– Он давно не звонил?
– Давно. Чего беспокоишься? Вы же больше не друзья.
– Старые дружбы – темное дело.
Лари негромко хмыкнул:
– Вот именно. Ладно, иди работай.
– Ты уже уходишь?
– Ухожу.
Я выдал напоследок какую-то бессмысленно-жизнерадостную тираду, изо всех сил сдерживая возглас: «Скатертью дорожка!»
Когда его машина отъехала, мне показалось, что в зале стало светлее. Я огляделся. Был час короткого затишья между однообразно суматошным обедом и непредсказуемым ужином. Захотелось сбросить пиджак и закружиться между столиками, вопя от восторга. Но здесь были свои кулисы, и там готовились к выходу на сцену, которая просматривалась с любой точки.
Я только чуть ослабил узел галстука и стал в очередной раз проверять заказы, потому что ликование опустошило мою голову. Свадеб сегодня не было – середина недели. Это радовало. Красивое зрелище условного прощания с невинностью всегда повергало меня в уныние. Моих сил никогда не хватит на то, чтобы дотащить Арину до алтаря. Моя маленькая рысь будет цепляться своими смертоносными когтями за животы собравшихся гостей, и едва наметившаяся совместная дорога станет мокрой и скользкой от крови. Я не хотел этого.
Арина редко наведывалась в наш ресторан, только если у нее случались перерывы в работе, и ей приходилось гнать себя из дома, чтобы не начать новый роман до того, как она остынет от предыдущего. И никогда не проходила в мой кабинет, а усаживалась где-нибудь в уголке зала, спиной к окну, как делают женщины после тридцати. Мне, конечно, тут же докладывали о ее появлении, ведь все официантки знали Арину в лицо. Я подозревал, что они давно обсудили каждый ее волосок, каждую черточку.
Я снимал пиджак, менял галстук на «бабочку», прихватывал поднос и выходил в зал. Роли, которые я исполнял, были разными. Чаще всего мой официант был хамоватым. Вразвалочку подойдя к ее столику, я лениво спрашивал с интонациями уличной торговки:
– Ну? Чего будем заказывать?
– Во-первых, доброе утро, – строго говорила она. Это всегда были утренние часы.
– Кому доброе, а кому… – гнусаво тянул я. – Ну как, любезничать будем или делом заниматься?
Арина хитро щурила зеленые глаза:
– Каким делом?
Я наклонялся и шептал ей на ухо: «Вот этим…» И она бесстыдно целовала меня на глазах у официанток, которые наверняка подглядывали изо всех щелей. Мы оба знали это, но Арине ни до кого не было дела, а я просто шалел, когда она ко мне прикасалась.
Иногда я прикидывался туповатым новичком и, заикаясь, все переспрашивал. А она изощрялась, вытаскивая из памяти названия невиданных блюд, знакомых ей по чеховским рассказам. Я ронял карандаш и, бормоча извинения, нырял под стол, где начинал целовать ей колени. Арина тихонько повизгивала, пинала меня, и столик ходил ходуном. Уж не знаю, как реагировали наши официантки, но никто из них ни разу не отпустил по этому поводу ни одной шуточки.
Но сегодня я не надеялся на ее приход. У Арины был творческий кризис (первый на моей памяти!), и она не только не была расположена играть, но и разговаривала-то сквозь зубы.
Нынешний вечер обещал быть спокойным: заказано несколько столиков на двоих, пара отдельных кабинетов. Самое грандиозное сборище включало дюжину гостей, и я подозревал, что отмечалась защита диссертации: у хозяина вечеринки был жалкий вид через силу дозревшего кандидата. Я запомнил его потому, что в тот момент подошел к администратору и подумал: «Вот что я представлял бы собой, если б Лари не взял меня». Мама однажды сказала мне: «Ты должен молиться на Лари. Кем бы ты был без него?» И я ответил: «Я молился на него с самого детства».
Это не было пышной фразой. До сих пор помню, как Лари впервые назвал меня «котенком», хотя мне было не больше пяти. Мы дружили с Максом, кажется, с самого рождения. Лари посмеивался, глядя, как мы обнимаемся при встречах, словно братья, но поддерживал в нас это зарождающееся чувство. Он часто приносил нам обоим настоящие мужские подарки – наборы оловянных солдатиков, пластмассовые конструкторы, маленькие ружья. Кроме Лари, никто не дарил мне таких вещей, довольно дорогих, как я теперь понимаю. А ведь я был просто соседским мальчишкой, и он не обязан был этого делать. Мое сердце до того переполнялось благодарностью, что я прыгал к Лари на шею и целовал его смуглую втянутую щеку. Максу не было нужды поступать также, ведь он-то приходился ему родным сыном. Лари подхватывал меня и насмешливо шептал в ухо: «Ишь ты. Ласкучий какой… Чистый котенок».
Потом я подрос и перестал прыгать ему на шею. Но Лари, заметив, что я начал стесняться, сам то и дело обнимал меня за плечи. В такие минуты у меня от восторга сбивалось дыхание, будто я становился для Лари даже кем-то большим, чем сыном.
Тогда я уже заболел мечтой о ресторане, и Лари старательно раздувал во мне этот затеплившийся огонек. Он усаживал меня на диван, обнимал за плечи и рассказывал об отличии китайской кухни от японской, или о гастрономических пристрастиях великих людей. Из его рубленных сжатых фраз я узнавал интересного больше, чем из пространных речей школьных преподавателей. Например, что хороший китайский повар из килограмма теста может приготовить полтора километра лапши. Рассказывал он и довольно страшные вещи: как в Китае отбивают собак еще живыми, чтобы мясо получалось по-настоящему с кровью. Я готов был слушать его часами, замирая от восторга и ужаса. Лари учил меня есть палочками и сервировать стол к разного рода торжествам. Объяснял, почему сухие белые вина подают к рыбе, а красные – к мясу. Ночами я повторял все услышанное днем, стараясь запомнить на всю жизнь.
Макс не желал всего этого слушать и злился. Подобные разговоры казались ему примитивными. «Приходи, когда Макс на тренировках», – однажды сказал Лари. И я стал приходить.
Меня окликнули:
– Кирилл!
Я не люблю свое имя. Каждый раз, когда оно звучит, мой мозг вынужден посылать дополнительный сигнал, чтобы я среагировал на оклик. Будто мне все время приходится напоминать себе, как меня зовут.
Оглянувшись, я увидел, что ко мне не идет, а буквально летит через зал одна из наших официанток. Ее звали неподходящим для ресторана такого уровня именем – Клава. И она все время ждала увольнения, потому что была некрасива и знала, что Лари это не нравится. Но мы с ней дружили с того дня, когда я, в отсутствии Лари, принял ее на работу. И он держал Клаву только, чтобы не злить меня.
Клава налетела на меня, встряхнула за плечи, и в моей бедной голове что-то заныло. Захлебываясь радостью, она забрасывала меня вопросами:
– Это правда? Он уехал? Он взял отпуск? Мы две недели будем одни?
Я с трудом оторвал от себя ее руки:
– Эй, подруга, хочешь вытрясти из меня мозжечок?
– Прости, Кирюша! – она вцепилась в собственные плечи.
Видно, ей необходимо было кого-то тискать.
– Как ты узнала? Я еще никому не говорил.
– Вся бухгалтерия в курсе. Он их предупредил.
– Ах вот как?! Чтобы следили за мной?
– Да плюнь! Что ты Лари не знаешь?! Ой, даже не верится, что он не будет торчать тут целыми днями! Это надо отметить.
Пришлось согласиться:
– Тащи вино, так уж и быть…
Клава примчалась назад так быстро, словно поднос с бутылкой моего любимого «Бургундского» и бокалами уже стоял возле входа. Я сам открыл вино и налил понемногу. Серые Клавины глаза наполнились вдохновенной синевой.
– Чувствуешь? – она замерла, приподняв бокал за длинную ножку, и потянула широким носом. – Как дышится без старого паука!
– Мы с тобой – неблагодарные создания. Он наш поилец и кормилец.
– Ты не способен выругаться, даже когда хочется?
– Нет, способен. Старый козел дает нам работу. И неплохо платит, между прочим!
– Чтоб он сдох! – в сердцах сказала Клава. – Все были бы счастливы. Он гнетет нас, понимаешь? И при этом заставляет всех улыбаться. Все прямо сияют от счастья! Вот ты – директор ресторана. И что ты можешь? Он же шага тебе не дает ступить! На все нужно его разрешение.
– Лари – хозяин. Все правильно.
Опустив ресницы, она небрежно спросила:
– Это правда, что он составил завещание?
– Это разумно в его возрасте, – осторожно заметил я.
Клава навалилась мягкой грудью на стол и заговорщицки зашептала:
– И он действительно завещает ресторан тебе?
– Откуда ты все знаешь?
– Сколько у него было инфарктов?
– Хочешь, чтобы я еще раз выругался?
– Нет, правда?
– Два. Много или мало?
– Третий бы не помешал…
– Только не предлагай за это выпить, – предупредил я. – Лари за две недели так надышится свежим воздухом, что проживет еще лет десять.