– О! Шестьсот Первый! – воскликнул Семен. Власов вновь растерялся, но контроллер вдруг улыбнулся. Алые губы растянулись вширь в зарослях кудрявых и спутанных волос. – А! Не удивляйся! Я контролер, и мне позволено чуть больше. Всего-то.
– Я… – начал Антон и потерялся. Что говорить дальше, не знал. Но мужчина по ту сторону экрана сказал за него.
– Давай выпьем чего-нибудь в баре на минус сто семьдесят третьем сегодня? Познакомимся.
– Это свидание? – Власов приподнял правую бровь.
– А ты бы хотел? – Семен криво усмехнулся, понимая, что неприятен собеседнику. Потом кивнул. – Давай для начала так и будем считать, а потом как пойдет…
И биоин кивнул. Он раньше никогда не посещал нижние уровни города, но видимо так было надо. Ведь Семен ни словом не обмолвился о настоящей цели Власова. И все что будет сказано, не обязательно знать КИРЕ. А это Шестьсот Первого вполне устраивало: внезапное нарушение работы и замена старого механизма, коим он себя видел, откладывалась на неопределенный срок. Человек лишь знал о его проблеме. Всего лишь…
Огромный муравейник даже ночью кишел красивыми молодыми парнями, но в других робах. Здесь, ниже сто пятидесятого уровня превалировали специалисты технических направленностей. Робы, техи, аграры, но больше было конечно техов. Огромный и совершенный механизм должен был поддерживаться в живом состоянии. И на одних роботов полагаться невозможно. Специально обученные, пронесшие знания не через одно поколение, люди знали все об внутреннем устройстве Атланты. И они, как часовщики гигантских часов скрупулезно помогали стрелкам идти с точностью до сотых долей секунд.
Здесь, как и на верхних ярусах, во всех направлениях курсировали транспортные ленты, лифты перемещали людей в любое место. Даже в столь поздний час – одиннадцать вечера – вокруг многолюдно и оживленно. Антон остановился напротив кричащей вывески «Настоящие мужчины. Только нижние уровни, нео-металл, хард-панк, ультра-грандж, только – жесть!». Неоновая голограмма над входом изображала красивого мускулистого мужчину, яростно танцующего в лучах лазеров. Власов поморщился: он любил более спокойный отдых, медленную слегка грустную музыку, помещение, визуально стертое полутьмой, и отгороженные от лишних глаз кабинки. Но нет смысла сейчас отметать условия Павлова, ведь именно он что-то знает, и не спроста, видимо, выбрал это место. Впрочем, какое биоину дело, как проводят свое время жители низших уровней?
– А! Шестьсот Первый! – Антон вздрогнул и повернулся. Тысяча Шестнадцатый выглядел еще тошнотворней. Полутона неяркого освещения не могли растворить постаревшую в пятнах кожу. Видимо, Власову не удалось скрыть чувства, Павлов заметил, снова широко ухмыльнулся и хлопнул биоина по плечу. – Ничего! Привыкнешь! Нам сюда, – Семен указал на то самое заведение. «Настоящие мужчины» зазывно махали руками дико танцующего красавчика.
Антон долгие секунды пытался сдвинуть себя с места, но выходило плохо. Какая-то внутренняя преграда огородила вдруг Власова от нового в его жизни, и не то чтобы он не пытался, но словно нерешительность овладела телом. Семен оглянулся на топчущегося на месте биоина и рассмеялся.
– Да не пугайся ты так, парень! Ничего криминального в нашем разговоре не будет. Пойдем, хватит бляжьи сиськи мять! Первый шаг ты давно уже сделал. Так чего останавливаться?
А действительно: ощущение нехватки чего-то, поселившееся последнее время внутри, и было первым осознанным шагом. Шаг не самого Антона, а его внутреннего «я». И только поняв, что стоит напротив вывески «Танцующего мужчины», в нескольких сотнях ярусах ниже положенного ему, Власов осознал: так и есть. Он уже сделал не один шаг, а как минимум несколько просто гигантских шагов в сторону знания, почему ему вдруг стало некомфортно жить как прежде. Просыпаться с утра, заниматься необходимой работой, развлекаться вечером тысячей и одним способов. И Антон чувствовал, что подобрался близко к тайне. Хоть внутри улитка и ворочалась, никак не желая сделать последний, самый маленький шажок за этим неприятным бородатым человеком, отчего-то решившим не сопротивляться старости, медленно растекающейся теперь по лицу.
Почти задушив мечущуюся внутри улитку, Антон отбросил мысли и шагнул за Семеном.
Слишком громкая пульсирующая музыка накрыла с головы до ног, поселилась внутри, надулась огромным пузырем и лопнула где-то в голове, лишив мыслей и слуха. Ничего, кроме этой всепоглощающей бьющейся музыки. Извивающиеся тела во вспыхивающей сотнями разноцветных лучей темноте, силуэты, изменяющиеся вместе со вспышками, люди, выныривающие из тех силуэтов, если к ним слишком приблизиться. Красивые молодые тела, кажущиеся застывшими от слишком часто вспыхивающего света, аполлоны, сошедшие с небес, очерченные игрой света божественные тела: кто-то неистово танцует, пытаясь обогнать вспышки, кто-то находит убежище во тьме, почти не нарушаемой светом – глаза не способны угнаться за всполохами мельтешащих лазеров, оттого переплетенные жарким соитием фигуры словно застывают перед глазами. Приходится постоянно нырять меж человеческих тел – они в трансе, они могут не заметить и напрочь снести зазевавшееся тело, растоптать и растереть в пыль, или прилипнуть, захватить и ввергнуть в хаос расплывшейся страсти. Но сегодня не ее день. Антон, как может, душит улитку, корчащуюся внутри судорогами протеста, и унимает похоть, взрывающуюся в теле при виде совокупляющихся на виду у всех блестящих от пота пар, и упрямо идет за Семеном. И вот он уже почти теряет сияющий в свете лазеров комбинезон, кто-то в пылу танца шмякает Антона по голове, отчего прямые лучи искажаются и расплываются. Чужие руки подхватывают биоина, обнимают, ласкают, когда это не нужно, лезут в запрещенные сегодня места, Власов отталкивает их, пытается вывернуться, почти сдается, когда кто-то вытаскивает Антона из гущи обезумевших в экстазе тел.
Комната два метра на два, погруженная во тьму, слабые лампы-диоды, рассыпанные по потолку россыпью звезд, полукруглый диван вокруг стола, отражающего свет «далеких звезд на небосводе», естественно – иллюзия. А комната слишком тесна для простого разговора, она не для этого, она… Семен – предатель! Он хитростью затащил неуверенного в себе мужчину на свидание. Уловкой. Каким-то способом понял, что испытывает Антон. Видимо имел немалый опыт в соблазнении похожих на Власова наивных придурков. Биоин почувствовал нехватку воздуха, хотел выйти из мизерной комнатушки, но не нашел двери. Заметался.
– Спокойно, Шестьсот Первый, – в полутьме яркой улыбкой расплылся голос Семена: явно чем-то флуоресцентным напомажены губы… Пульсирующая музыка осталась где-то там, за стеной. Лишь неясный гул напоминал, что за тонкой композитной переборкой вечеринка. – Ты не в моем вкусе. Присаживайся.
Но Антон не двигался, так и стоял, прижавшись к противоположной от Павлова стене. Тогда тот заговорил, тихо и спокойной, размеренно и слегка лениво.
– За нами постоянно кто-то смотрит, – он задрал голову, как бы указывая на диоды-звезды. – Ты об этом не задумывался?
Биоин лишь пожал плечами, а Семен хмыкнул и продолжил.
– Там, наверху, за нами всегда кто-то наблюдает. Например, КИРА. Видит, что спишь в неположенное время – непременно разбудит, или считала учащенный пульс с датчиков, и немедленно погнала тебя ко врачу. А то мало ли… И еще этот. Ты понял, о ком я.
– Так было всегда, – нервно дернулся Антон. Разговор потек куда-то не в то русло, и ему было не по себе, что сейчас их может слышать КИРА. Семен кивнул и поднял левую руку, показывая, что отключает цифровой интерфейс. Потом взмахнул рукой, предлагая сделать Власову тоже самое. Как минимум – необычно, но это биоина устраивало. КИРА перестанет временно следить за датчиками, только один будет работать – местоположения. Отключение датчиков не возбранялось: человек все-таки имел право на приватность. И Антон легким нажатием на запястье выключил свои. Спроецированные чипом световые кнопки растворились в коже.
– Ну вот, наконец-то! – воскликнул контроллер, облегченно вздохнув. Я думал, ты не решишься. Присаживайся. Ты же сюда за правдой пришел? Или я ошибся и неправильно определил, что ты одинок? Ну… или чувствуешь себя таковым. Ведь одинок? Ведь помнишь предыдущего себя? И он тебе даже снится? А еще… Еще ты чувствуешь ложь вокруг. Она окружает тебя. Возможно в твоей работе, может, в данных, что тебе приходится перебирать каждый день. Ведь так? – Все в точку. Каждое слово Семена опускалось на плечи биоина, прижимало, и Антон неуверенно сел на краешек полукруглого дивана.
– Рассказывай! – Павлов, приготовившись слушать, неожиданно придвинулся, но Антон не отпрянул. Контролер явно не затем здесь, чтобы приставать, да и образы снов вдруг нахлынули с яркостью, новыми деталями, и Власов невольно заговорил, словно слова не могли уже держаться внутри, им надо было обязательно выплеснуться и найти понимающего слушателя, коим и был Семен.
– Я помню. Ты прав: я помню. Шесть Тысяч Пятисотого, сначала я смотрел, как его забирают, когда пришел на смену, а потом… потом во сне… Я его глазами смотрел на себя, на паразита, который пришел забрать его жизнь. Понимаешь? – Павлов кивнул и махнул рукой, мол: продолжай. – Но я же не виноват?! Это система. Ведь это просто система! И меня просто поменяли, заменили сломанного его. И снится Семьсот Одиннадцатый. Перед тем… Перед тем как также смотреть на Шесть тысяч Пятисотого, пришедшего на его смену, он недовольно пялился в зеркало. Он… то есть я, был очень недоволен ужасной родинкой на шее. И раз в неделю теребил ее, соскабливал, отрывал. Но она всегда отрастала заново. Во сне был я, понимаешь? Я как бы был ими обоими, словно прожил их жизни за них, понимаешь? Не семьдесят лет, а больше. Двести… Двести пятьдесят, я не знаю. Словно кино, в котором живу от инициации и не могу из него убежать, не могу стать зрителем, а только актером, только… И не с кем это разделить. Нет человека во всей Атланте, понимающего меня. Нету ведь? Я искал, но все не то… – Власов замолк, выжатый, словно лимон. Неужели и этот человек не поймет его? Неужели начнет издеваться? Несколько долгих минут молчали. Потом Павлов заговорил, тихо и размеренно.
– Я больше помню. Трех или четырёх себя. Триста или четыреста лет – не знаю точно. С каждым сном все больше деталей. С каждым разом, все больше размытие… Нет, не так. Наоборот. Они как будто сливаются, как будто объединяются, словно частички одного целого, разбросанного по времени, раскиданного. И все они друг друга ненавидят. Вот такой круг ненависти получается. Волна… Ненужная волна ненависти, вроде бы не за что, а по сути – ты продолжаешь чужую жизнь, свою, но чужую. И чем больше лет тебе, тем больше человек, сменивших друг друга, ты вспоминаешь.
– Почему так? Я ведь уже устал, а, судя по твоим словам, дальше будет хуже.
– Матрица сознания. Она снимается с каждого предыдущего и засовывается тебе в голову. А твоя матрица – твоему сменщику. Естественно, однажды воспоминания начнут накапливаться, как их не блокируй. Вообще вся эта система… – Семен придвинулся ближе и заговорил шёпотом. – Она вся насквозь лживая. Они растят нас, заменяют на новых, чтобы мы поддерживали саму систему, чтобы она жила. Не мы, заметь, а система. Это неправильно! Человек не может так жить! Ты, на сколько помню, биоинженер?
Антон кивнул.
– В своей работе ты ничего странного не заметил? Подумай хорошенько.
– Есть, – кивнул Власов. – Есть одна странность. Я сейчас работаю над генетической программой по совершенствованию человека. И есть одна область, которой мне касаться запрещено. – Семен весь подобрался и заерзал на стуле. – Я работаю с хромосомами типа «XY». Но есть же и «XX» хромосомы, информация о которых успешно стирается или настолько секретна, что я могу лишь случайно столкнуться с такими образцами. Это клеткообразующие ДНК разных типов организма. Мужского и женского, как у животных. Но мы-то, наше общество целиком состоит из особей мужского пола. Откуда тогда клетки с таким набором хромосом? Я не понимаю.
– Вот! – Павлов торжественно хлопнул по столу ладонью, почти победно. – Вот!
– Что вот? – Антон отстранился, слегка напуганный резкой сменой настроения собеседника.
– У меня есть сон! Люби-и-и-имый, – зачем-то Павлов растянул это слово, явно указывая на его особую значимость. Глаза заблестели в слабом диодном свете, выдавая возбуждение мужчины, а он перешел на шепот, как будто уже не полагался на отключенный цифровой интерфейс и боялся, что его все-таки подслушают. Теперь Антону пришлось наклониться ближе.
– Любимый сон, представляешь? Из тех времен, из того меня, когда это, – Семен обвел руками окружающее пространство, подразумевая видимо целую Атланту, – только начиналось, строилось. Я кружусь в медленном танце с любимым человеком. Девушкой, представляешь?
– Девушкой? – переспросил удивленно Антон. – Это кто еще такой? Какое-то странное имя.
– Это не имя! Ты понимаешь? Это не имя! – Семен горячо затряс головой, возражая. На несколько секунд замолчал, пытаясь найти слова, чтобы объяснить, и продолжил: – Это пол. Ну вот ты и я – мужчины. А она женщина! Понимаешь?
– Нет.
– Ну как же? Как же? Только что говорил о животных. Что у них есть разные типы организмов – мужские и женские.
– Ну да! Но ведь у нас-то нет!
– Так ведь были! Были! Или разве непонятно, о чем я тебе хочу сказать? Я помню старого меня. Такого старого, когда люди были двух полов. Мужчины и женщины. Реально! Мы жили с ними вместе! Любили друг друга! Находили опору, собеседника, родственную душу и жили всю жизнь.
– Не, – возразил Власов. – Чушь какая-то!
– Почему чушь? Почему чушь? – обиделся Павлов. – Я помню! Понимаешь? Помню! У нас была общая комната, кровать на двоих, общие цели и мечты… Мы проводили время вместе, гуляли по садам, а не любовались голографической проекцией, ели в ресторанах, принимали вместе душ, ездили к морю! Даже во сне это незабываемое время! Ты что: не понимаешь? И у нас был ребенок!
– Ну это точно чушь! – Антон слегка отстранился. – Всем известно, откуда берутся дети. Их выращивают на специальных фермах вне города, потом по необходимости внедряют матрицу твоего сознания и интегрируют в общество вместо тебя. Как у двух людей может получится ребенок?
– Не знаю… не знаю, как объяснить. Понимаешь, мы, ну – мужчины и женщины, полные противоположности. Как это происходит, я не помню, но ведь если противоположности сталкиваются, то что-то должно произойти. Я помню секс с ней… с моей… женой, кажется. Это было незабываемо! После таких воспоминаний я перестал смотреть на мужчин! Ты представляешь? И теперь по ней тоскую. Да! По той, которую не знал никогда, которая была женой моего давнего предка, на замену кому пришел и чьи воспоминания я унаследовал. Но она моя жена! Понимаешь? Ведь воспоминания теперь мои!
– Ты за этим меня позвал? – перебил контролера Антон. – Рассказать об абстрактных несуществующих снах. О… о женщинах?
– Но ведь ты тоже видишь сны.
– Да, – кивнул биоин. – Но в моих женщин нет! И хоть мне попадаются в работе хромосомы, как у животных обоих полов, но это же абсурд! Это дикость! Фу-фу-фу! Только представлю, как из живого человека выпадает… рождается другой… ФУ!!!
– Это сейчас «фу», а раньше, должно быть, это было нормой. И не было этих ферм, где нас выращивают. И не было… замен! – Семен, пораженный внезапной мыслью, замолк. Не было замен! Такое сейчас и представить невозможно!
– Как у животных?
– Да!
– Но как тогда они передавали информацию, знания друг другу?
– Не знаю. Не знаю! Но если это так, то нас всех тут обманывают!
– Что? – не поверил ушам Антон.
– Пойдем кое-что покажу. Пойдем-пойдем.
Павлов нажал что-то под столом, и позади кресла отъехала панель, открыв узкий лаз, куда и сиганул Семен. Антон колебался, но разум все же пересилил: он за один вечер уже сделал слишком много гигантских шагов, чтобы сейчас остановиться. Власов нырнул следом за контроллером и прижался к стене, оказавшись на маленьком балкончике, прилипшем к стене колоссального округлого помещения. Пропасть, разверзшаяся впереди, утонула в слабом мерцающем свете многочисленных приборов, смонтированных по стенам. В центре висел огромный переливающийся разноцветным гексаэдр, заключенный в слабо-мерцающее поле и поддерживаемый, казалось, только лучами света, с вибрирующим звуком исходящими из него. Мимо сновали летающие роботы, совсем не обращающие внимания на двух прилипших к стене мужчин.
– Это место мне показали техи. Все-таки есть плюсы в работе контроллера: знаешь столь много людей разных профессий!