– Интере-есно. – Сергей заложил карандашом нужную страницу книги, с которой не расставался. – Неужто со спиртным? Или разыгрывает? Немножко бы принять, оно хорошо, зуб подлечить.
Сергей отложил книгу, стал натягивать резиновые сапоги. Гошка поднял чемоданчик, скособочился, изображая, до чего он тяжел.
– Ну, ду-ух! – удивлялся Сергей. – Столько времени берёг, и ни гу-гу. Характерец.
Выпятив губы, они удивлённо покивали друг другу.
– Братва! – раздвинув плечами полог, в палатку влетел Женька. – Разогревайте пюре! – Он пихнул кастрюлю на печку. Вынимая из-за пазухи банки, похвастал: – Придут дамы, слышите, господа? Вот нож, Гога, открывай. Я хоть переоденусь.
Гошка подбросил на ладони банку, причмокнул:
– Помидорчики-то, ба-а! Болгарские… Из Тамариных небось закромов.
– Отломилось и мне, – подмигнул, натягивая свитер, Женька.
Гошка внимательно посмотрел на него и начал ножом вспарывать консервы.
Сергей подошел к студенту, торжественно протянул многостержневую шариковую ручку.
– Вот, чтобы хватило на весь диплом, сохрани. Уши давай.
– Спа-си-бо! – вытягиваясь на носках за руками Сергея, захныкал Женька. – Вижу Москву, вижу-у!
– Так его, спиртоноса рыжего, – подзудил Гошка. – Только пюре не прозевай.
– Момент. – Сергей отпустил Женьку, стал ложкой мешать в кастрюле. – А вы, Харлампий Адамович, почему ложитесь? Надо посидеть, выпить, поговорить. По случаю именин не грех, зачем обижать юношу?
– Нездоровится что-то, – отказался начальник. – В животе бурлит.
– Все болезни от нервов, – определил Гошка. – И медвежья тож.
Сергей погрозил ему кулаком, взял со стола банку с маслом, зачерпнул ложкой.
– Вот и надо водчонки хватить, а сверху чайку горячего. Всё бурление как рукой снимет.
– Ты, Серёжа, комбижиром заправь, – наблюдая за ложкой, посоветовал Харлампий. – На складе нет больше сливочного.
Гошка открыл рот, насторожился. Харлампий в сиреневых трусах сидел на раскладушке. Его сухонькие ноги в галенищах сапог напоминали пестики в ступах.
– Это почему же комбижиром? – Гошка вытянул шею. – В чём дело? Съедим сливочное, тогда хочешь не хочешь…
– Ну, не всё ли вам равно. – Харлампий потупил глаза. – Комбижир то же масло, его у нас много, а это поберечь бы для лечебных целей. У меня желудок плохой.
Сергей воткнул ложку обратно в банку, отошел к печке. Начальник полез в мешок. Глядя на него, Гошка удрученно молчал. В последнее время он всё пристальнее присматривался к нему, но, как признавался самому себе, начальник оставался для него задачей из головоломных.
– Адамыч, – наклонился над Харлампием студент. – Девушки придут, поддержи компанию.
– Нет, Женя, поздравляю, но я пас. – Харлампий до самого горла застегнул молнию спального мешка. – Надо отлежаться.
Студент обиженно надулся, отошел. Гошка подтолкнул его локтем.
– Чего пристаёшь к человеку? Командиру напиваться с подчинёнными устав не велит. – Он облизал нож. – Порядка, салага, не знаешь. Начальник выпьет, но с глазу на глаз с собою, в спальном мешке.
Харлампий чертыхнулся и повернулся спиной. Женька щелкнул замочками, распахнул чемоданчик. По плотному ряду бутылок порхнули весёлые блики.
– Ну и ну-у! – Сергей подбоченился. – Гога, глянь сюда.
Спрятав руки за спину, Гошка подошел к столу, с минуту разглядывал наклейки, потом тяжко вздохнул.
– Жалко терять друзей, но рабов ещё жальчее. Вот, дарую тебе свободу, студент, и пусть сгорят твои цепи! – Он посыпал на столешницу горсть свечечек. – Зажжем все. Ура!
– Ура, но только зажжем не все сразу, – зажадничал Женька. – Будем по одной.
– Будет так, как положено! – Гошка принялся зажигать свечечки и расставлять кружком в центре стола. Студент с грустью наблюдал за его руками.
– Признайся. – Он благодарно обнял Гошку. – Признайся, что ты нарочно накатал их ровно двадцать?
– Не придумывай меня добрым, вьюнош. – Гошка играючи оттолкнул его плечом. – Сошлось совершенно случайно.
Вошли Тамара и Вера. Стройная, с широко расставленными, чуть раскосыми глазами, Тамара приветственно вскинула руки.
– Приветики! Женечка, поздравляю. – Она подошла к студенту, вытянула губы и чмокнула в пухлую щеку. – Расти умненьким, слушайся старших. Верочка, поздравь.
Повариха в новенькой телогрейке и цветастом – алые розы по черному фону – платке, протянула ладошку лодочкой.
– Приятной дальнейшей жизни, – как одно слово выговорила она, пожимая Женькину руку.
– Спасибо, девчата. – Студент поясно поклонился. – Прошу к нашему столошу, будьте как дома.
Сергей радушно раскинул руки:
– Девочки, раздевайтесь!
Гошка прыснул. Тамара томно завела глаза вверх, а повариха съёжилась и покраснела. Сергей сконфузился, дал Гошке подзатыльник и вежливо стал помогать Вере снять телогрейку.
Тамара скинула голубую на меху куртку, осталась в свитере.
– Будет тайная вечеря? – спросила она, пробираясь к Гошке. – Откуда такая роскошь, свечки? – Наклонилась, заглянула ему в лицо.
– Начёс вспыхнет, – сказал он.
– Ах! – Тамара схватилась за причёску. – Ну тебя, напугал.
– Вот свинство собачье, – без зла посетовал Гошка, глядя на последнюю свечку. – Снова завалилась. Или у него в метрике напутано, или сам темнит, но двадцати ему нету. Слышишь, студент?
– Плохая примета, – накапывая стеарин на столешницу и пытаясь прикрепить свечу, высказала Тамара. – Падает, значит, что-то отпадёт.
– Ни в черта, ни в Бога, ни в приметы не верю, – звякая бутылками в чемоданчике, ответил Женька. – Просто живу.
– Легко живешь, – позавидовал Гошка. – Безоблачно. Зачем тогда бабушкин сонник с собой возишь?
Женька многозначительно покосился на него, фыркнул носом и начал повязывать галстук. Тамара прижалась к Гошке, шепнула:
– Послезавтра твой день рождения, верно?
Гошка потёрся лбом о её висок, ласково боднул:
– Эт-то точно, – подтвердил он. – Я не родиться не мог.
Студент подхватил Веру под руку. Повёл к столу.
– Садитесь кто куда, – пригласил. – Разливайте, возглашайте, бражничайте. Вот вам, вот вам, вот вам!
Он картинно выставил бутылки в хоровод из свечей. Расселись. Сергей откупорил, разлил по кружкам. Гошка взял одну, направился к Харлампию.
– Прими от соратников… Слышишь, Адамыч? – позвал он. – Болеть не хорошо. Выпей, улыбнись. Ведь улыбка – это флаг корабля… Ну же, капитан, тебя умоляют матросы!
– Отойди, – раздался из мешка глухой голос. – Никакой в тебе степенности.
– Верно, – согласился Гошка. – Я буйный. Тихопомешанные, те степенные.
– Гоша, – вмешалась Тамара и укоризненно качнула начёсом.
Гошка махнул ладонью, сел на место. Кружки столпились над столом, брякнули.
с пафосом прочёл Гошка. – За Женьку!
Тамара дунула на одну плошку, на другую, погасила. Остались гореть только свечки. Выпили, помолчали. Зыбкие язычки свечек скудно высветлили стол, дальше вокруг – темнота. Только из дырок печной заслонки подмигивали, шарили по полу щупальца огня. Выпили ещё, и Гошка взял в руки гитару.
– Третий раз весну встречать будем, – пощипывая струны, выговорил Гошка. – Иркутск, Ангара, набережная, тополёчки в листочках. Первые, клейкие. Это раз! – Гитара в его руках взрыдала. – И в Усть-Куте, на базе, то же самое. Это два!.. Теперь здесь сидим…
– Три! – выкрикнул Женька.
– Ждём. – Гошка тряхнул гитарой, склонил ухо, прислушиваясь к отлетающему стону. – «Три» пока отставить. Не нашего ума дело.
– Ужас какой-то! – Тамара хрустнула пальцами – Ждать, бесконечно чего-нибудь ждать!.. Ведь сидят же счастливчики в камералке, работают до пяти, отдыхают по-людски.
– Купаются в Лене, – подзудил Женька, – на лодочках катаются, цветики-цветочки друг другу дарят, танцы, кино, занавеской закрыто окно. А между прочим, полевую надбавку «за тяготы и лишения» получают, как и мы, грешные.
– Это несправедливо, – вспыхнула Тамара. – Жестоко и несправедливо по отношению к полевикам!
Гошка похлопал ладонью по гитаре.
– Люди! Что у нас за разговоры? Или скулим, или ругаем. Ну на что это похоже?
– Надоели друг другу – вот что. – Женька поднялся. – А ведь всего-то второй месяц морда к морде!.. Что же вытворять начнут те, которые от Земли – да к другим планетам? На годы, в неизвестность, сквозь немой и…
– Ой, не надо. – Тамара поймала его за руку. – Гоша, играй.
– Что за аналогии, студент? – усмехнулся Гошка. – Туда пошлют кадры покрепче нас, слабаков. По всем параметрам. За них не боись.
– За них и выпьем, – предложил Сергей, подлил в кружки, поднял свою.
– За них! – нестройно поддержали остальные.
Выпили, закусили.
Гошка полуобернулся к Тамаре и, чуть трогая струны, запел, как заговорил:
Сергей осторожно поставил пустую кружку на стол, подпёр щеку ладонью, закрыл глаза. Вера не знала, куда деть руки, сидела тискала платочек, будто готовилась запевать или плакать.
Гошка пел – вышептывал:
Тамара не мигая глядела на Гошку, и в глазах её, набухших слезами, стояли маленькие свечечки. Он столкнулся с её взглядом, спросил:
– Поедешь со мной на мыс Доброй Надежды?
Она смотрела сумеречно, будто сквозь Гошку.
– А какой он?
– Не важно. – Он отвёл глаза. – И это важно. Важно, что он есть, этот мыс Надежды. Мы побываем на нём, соглашайся.
– Тамара, не езди, – вмешался Женька. – Ты, да все мы, давно уже сидим на этом мысу. И если не прилетит завтра вертолёт, тогда… А что тогда?
– Начнём всей оравой таять снег в ведрах и сливать с горы, – мрачно пошутил Гошка.
– Ой, чо придумал-то! – ужаснулась Вера. – Долго ведь, в вёдрах, и одно баловство.
– Разбаловались, факт! – Сергей поднял голову, погрозил кому-то пальцем. – Нужна рр-рука…
Гошка поднялся.
– Соотрядники! – Он поочерёдно оглядел всех. – Что-то у нас невесёлое веселье. Чего-то в нём нету.
– Нету! – снова подхватил захмелевший Сергей и утвердительно клюнул носом. – Дело дрянь, а нету.
Тамара поднялась тоже. Гошка повертел гитару и бросил её на спальный мешок.
– Пошли. – Он подал Тамаре руку. – А ты сиди, сиди, – замахал на Веру. – Мы вдвоём на звёздах погадаем.
– Вера, садись. – Женька усадил повариху на место. – Выпить есть чего, поговорить о чём найдётся. Чего разбегаетесь?
Гошка накинул на плечи Тамаре меховую куртку, поднял воротник.
– Как интересно – на звёздах. – Из меха глубокого воротника она ясно глядела на Гошку. – И сбывается, веришь?
– Верую и тебя научу, – пообещал он. – Без веры нельзя. – Легонько потрепал её за шею, подтолкнул к выходу.
– Мы скоро, – неуверенно пообещала Тамара имениннику.
Гошка пропустил её вперёд, задержался у выхода.
– Студент, если ты вдруг да полетишь туда. – Он ткнул пальцем в небо. – Никого из нас даже по знакомству не бери. Завалим экспедицию.
В палатке у рабочих было весело. В ней раздавались взрывы хохота, нестройно взвивались и скоро глохли песни. Николай с Васькой уже давно стояли на верхнем урезе снега, отойдя от своей палатки настолько, чтобы им не мешал подгулявший хор, и прислушивались к тому, что происходит в жилище ИТР. Яркая луна притушила своим сиянием далеко вокруг себя звёзды, и только у самого горизонта, куда от её нестерпимого света отхлынула темнота, они слезливо перемигивались, срывались и, прочертив по небу короткий пунктир, пропадали. Всюду за подсинёнными снегами радостно вскрикивали белые куропатки, со вздохами оседал подмытый талыми водами наст.
Неспокойно было на сердце Николая. Он третий сезон работал по геологическим партиям и представление о тяжелых переходах имел. Предложение Хохлова идти на базу пешком встретил с усмешкой, но во время разговора с начальником промолчал, не решился на открытый конфликт с бригадиром.
– Что-то замолчали, – сказал Васька, глядя на итээровскую палатку. – А поёт душевно и на гитаре лабает вот так. Пойдём завалимся спать, что ли.
– Постоим чуть-чуть, поболтаем.
– О чём ещё?
– Всё о том. – Николай бросил окурок под ноги, вдавил в снег. – Не нравится мне эта затея – бежать. Неизвестно ещё – дойдём ли до базы. В этой тайге тыщи дорог, и все в разные стороны, а кто точно знает, в каком направлении топать?
– Не дрейфь, не пропадём, – заверил Васька, плотнее запахиваясь полами телогрейки. – Идти-то всё равно надо, раз такое дело. Коллективно решали.
– Коллективно, – насмешливо передразнил Николай. – Когда решали, на хохловские кулаки поглядывали. А ему что? Летает с места на место, где лучше и где глубже, всё сразу ищет. А мне работать надо, у меня мать-старуха дома. Пенсии всего ничего.
Они помолчали, Васька вздохнул, спросил с откровенной завистью:
– Мать есть – хорошо, помогаешь, выходит?.. Мне вот высылать некому. Я на свете единственный, сам по себе.
– С матерью еще сестринских четверо оглоедиков. Мал мала. Померла сестра, ну и приходится. Мужик её в бегах третий год… А до чего смышлёные растут чертяки. Дяденька-тятенька, так величают. Дяденька-тятенька…
– Всем выжить охота. Четверо… Многовато их на одного-то, человеков. Ты Хохлова давно знаешь?
– Зна-аю. Из одной мы деревни, из Чувашии. Этот на чужом горбу куда хочешь влезет, такой. О нём у нас говорили, будто капусту из колхоза машинами тибрил и налево толкал, жил без горюшка. Потом сюда прикатил, в мостоотряде работал, да что-то скоро смылся. В Усть-Куте его встретил, когда в экспедицию нанимался. Начали мы работать, а он – князь, не приучен.
– За что ж бригадиром назначили? За что?
– За комплекцию. И языком молотит, как тот вертолёт махалками. Кайлить, рогом упираться, это не для него… Слышь, Вася, а на этой горе в прошлый год канавщики по пятьсот рублей в месяц выгоняли. Слово даю, я сам с одним работягой говорил, да и Гошка сказывал, помнишь?
– Зна-аю их политику, треплет небось ИТР.
– К чему ему трепать? – Николай отбросил снежок, вытер руки о телогрейку. – Работяги о нём добром отзывались, он лёгкий человек.
Васька мазнул рукавом по носу.
– Да-а, – завистливо протянул он. – Хорошо бы по пятьсот-то. Только уж и таких денег не хочу. Во, как эта Антарктида допекла.
– Потише кричи… Лодырить надоело, точно. – Николай облизал губы. – Но вот что – с Хохловым не пойду. И ты не ходи, пропадёшь.
Васька молчал. Николай взял его за рукав телогрейки, сказал с сожалением:
– Зря ты Хохлову поддаёшься. Он из тебя шестёрку делает. И в очко с ним зачем дуешься? Он в жизни мухлюет, а в картах подавно. Всегда в выигрыше.
Васька дёрнул телогрейку назад.
– Отыграюсь. Будь спок – спустит и моё и своё впридачу.
– Не ходи с ним, Вася. Подождём работы, а не будет её, то на вертолёт и на базу – увезут. Я лично подожду. Не вечно же снег будет лежать.
– Нет, Колян! – Голос Васьки отвердел. – Я от Хохлова не отстану, да и как можно против гамуза? Надо всем вместе держаться, комком, тогда не пропадём.
От женской палатки донёсся воркующий смешок Тамары. Васька подтолкнул Николая:
– Айда к себе. Гошка с кралей своей синтетической выползает. Что на них пялиться?