Глава шестая
В моём Мире снова Солнце!
В прошлой главе этой книги я отступила от темы и поразмышляла о том, что дети часто плачут не просто так, а плачут кому-то.
Но не всегда дети так плачут. Иногда дети плачут и сами себе…
Итак, продолжу. Продолжу свою историю.
..................
Я посмотрела на дверь. Мамы всё ещё не было… И мне было страшно…
А когда тебе страшно, рядом с тобой всегда селятся Страхи. Некоторые Страхи селятся Внутри. А некоторые обитают Снаружи.
Мои Страхи селились и обитали повсюду.
Но я старалась держаться. Держаться и не смотреть в сторону Страхов.
А как известно, если не смотреть в сторону Страхов, Страхи делаются ещё страшнее.
Самые страшные Страхи – это те Страхи, которые мы стараемся не замечать. Стараемся не замечать, но знаем, что они есть.
И чем дольше я ждала маму, тем страшнее делались мои Страхи.
И вот, когда Страхи сделались совсем уж страшными, из глаз моих потекли слёзы.
Мои слёзы были тихие и неслышные. Я ведь плакала не кому-нибудь. Я плакала сама себе. Я надеялась, что все мои слёзы вытекут и никто ничего не заметит. Но мои слёзы почему-то не заканчивались. И чем больше их вытекало, тем больше набиралось новых слёз. Слёзы мешали мне видеть. Слёзы мешали мне дышать. И я стала тихонько всхлипывать. Я старалась делать это так тихо, чтобы никто ничего не заметил. Но меня услышали. Причём услышал тот самый страшный мужчина. Который не любил детей.
– Вот вы здесь работаете, а у вас там дитё плачет!
Все женщины переполошились. И кинулись ко мне. Все стали меня утешать. Все стали наперебой меня жалеть. А я заплакала сильнее. А я заплакала так горько! И чуть не утонула в собственных слезах. Слезах жалости к себе. Потому что я догадывалась о своём бедственном положении. Догадывалась, но всё ещё сомневалась в нём. А теперь эти женщины лишь подтвердили мои догадки. И я поняла, что моё положение хуже некуда.
– Ушла! Бросила ребёнка! И как вам это нравится?
Я не понимала, что взрослые ругаются шутливо. И опять приняла всё за чистую монету. И заплакала ещё горше, ещё отчаянней.
Потому что мама ушла. Потому что мама меня бросила.
И это заметила не только я. Это заметили и другие тоже. Мои худшие опасения подтвердились. И поток слёз хлынул с новой силой.
Ещё я плакала за маму. Потому что её ругали. А дети всегда плачут, когда ругают их маму.
Я ведь не знала, что её ругают невсерьёз. Я ведь не знала, что её ругают не по правде.
И теперь я плакала и за неё тоже. И за неё тоже я пролила немало слёз…
Мама с бабушкой всегда говорили мне, что плакать стыдно. Очень стыдно! Думаю, если бы я не знала, что плакать стыдно, я проплакала бы намного меньше.
Взрослые больше не были улыбчивые. Взрослые были теперь сами растеряны.
И тогда самый страшный мужчина сказал:
– Идите и приведите ребёнку маму! И побыстрее!
Вскоре прибежала перепуганная мама. И ей удалось меня успокоить. Удалось, но не сразу.
Маме было стыдно. Ужасно стыдно. Ей было стыдно за меня.
А мой Мир снова засиял красками. В моём Мире снова взошло Солнце! И Мир снова стал тёплым. Тёплым, радостным и удивительным…
И я подумала тогда – возможно, этот самый страшный мужчина не такой уж и страшный?..
Послесловие
Предисловие к послесловию
Не обращайте внимания!
Не обращайте внимания, говорю я моему Читателю. Не обращайте внимания! Вам, мой Читатель, читать это послесловие совсем не обязательно. Вы можете смело переходить дальше, к следующим страницам книги.
Это послесловие я записала для Не-моего-Читателя. С одним из них я как-то разговорилась. И после нашей с ним беседы и родился этот небольшой текст. Такие тексты мне не свойственны. Они не в моём духе. И не в моём стиле. Но, в конце концов, каждый имеет право на эмоции. Итак,
Послесловие
Недавно мне один человек сказал, что не увидел в моём произведении никаких мыслей. Кроме одной-единственной мысли о том, что ребёнку страшно. Этому человеку я ответила, что это не страшно. С кем не бывает! Этому человеку я ответила, что он просто не мой Читатель.
Я так ему ответила, но решила всё же кое-что для него пояснить.
Пояснить, что я заложила, по-моему, довольно неплохую концентрацию мыслей на один квадратный сантиметр произведения.
Пояснить, что я заложила в своём произведении также, кроме отдельно взятых и разрозненно блуждающих мыслей, ещё, как минимум, пять серьёзных психологических проблем. На самом деле проблем обозначено больше. И каждая эта, отдельно взятая проблема, включает в себя не одну мысль, а очень много мыслей. И я бы даже сказала, слишком много мыслей. Не смотря на детскую несерьёзную форму подачи, я постаралась затронуть в своей повести слишком серьёзные и слишком недетские темы, слишком серьёзные и слишком недетские вопросы. Каждая из этих тем достойна отдельного большого разговора. Каждая из этих тем включает в себя просто невероятное количество мыслей. Каждая из этих тем является просто сгустком мыслей…
Всё-таки писала я для вдумчивого Читателя. Для Читателя, способного разглядеть больше одной мысли. Для Читателя, способного понять больше одной мысли. Для Читателя, способного напрячь больше одной извилины. Всё-таки писала я для тех, кто привык глубоко плавать. И для тех, кто привык глубоко копать. Писала я для тех, кто способен нестандартно мыслить. И для тех, кто способен не только слушать, но ещё и слышать. Для тех, кто способен не только смотреть, но ещё и видеть. Для тех, кто способен уловить суть. И рассмотреть за формой содержание.
Поэтому спешу добавить, что моя повесть написана, во-первых, для людей, умеющих читать. В том числе читать между строк. Во-вторых, для людей, умеющих видеть и подмечать скрытые смыслы. Для людей, различающих не только текст, но способных разглядеть и подтекст. И, в-третьих, для людей с нестандартным, нешаблонным мышлением.
Родом из детства
Идеальный ребёнок. Почти
Воспитывали меня мама и бабушка. Поначалу был ещё папа. Но он не любил нянчиться с маленькими девочками. Подозреваю, что и с маленькими мальчиками тоже. А потом он вообще исчез из нашей с мамой жизни. Были ещё дедушка и дядя. Но их не подпускали к воспитательному процессу. Мама и бабушка были очень добросовестными няньками. И я у них получилась такая послушная. Почти не плакса. Правда, с капризами.
Я была очень удобным ребёнком. Мне даже в голову не приходило против чего-нибудь бунтовать или протестовать. Собственную волю я проявляла только, когда разрешали. И в приличествующих ситуациях. Я была словно вышколенная и великолепно выдрессированная собака. И послушно «давала лапу», сидела, лежала и гуляла. И даже болела мало. Общую картину портил только аппетит. Он был плохим. И далёко не собачьим. И мама с бабушкой ничего не могли с этим поделать. Если бы не капризы и аппетит, я была бы просто идеальным ребёнком.
Послушные дети бывают двух видов. С полностью подавленной волей. И с не полностью.
Если воля подавлена не полностью, послушный ребёнок вынужден прибегать к хитростям. И усиленно развивать в себе умение ловчить. Ведь только с помощью уловок послушный ребёнок может отстоять свои права. И защитить свои интересы.
Когда я родилась, моя мама училась на третьем курсе института, а бабушка работала. Мама, отличница во всех своих делах и начинаниях, решила не брать академический отпуск, чтобы не терять год учёбы. Тогда бабушка, чтобы помочь моей маме меня поднимать, попросила у начальника разрешения работать во вторую смену. Она была химиком и работала в центральной заводской лаборатории. В первую половину дня, пока мама училась, бабушка сидела со мной. К обеду возвращалась мама с занятий и у них с бабушкой происходила этакая пересменка. Бабушка сдавала меня с рук на руки по типу «вахту сдал, вахту принял» и с огромным облегчением и радостью бежала на работу. Она жаловалась постоянно маме, что ей легче две смены отработать, чем меня накормить.
Отличительной моей чертой была повышенная говорливость. Говорить я начала рано. И с тех пор не замолкала. Говорила я всегда очень много. И заболтать могла любого. До сих пор не знаю, достоинство это или недостаток…
Приняв вахту, мама брала на руки сначала меня, потом свои лекции и ходила по комнате, пытаясь одновременно угнаться за двумя зайцами, то есть занять чем-то меня и усвоить новые знания. Судя по одним пятеркам в институте и почти идеальному ребёнку, ей это удавалось неплохо. Мама мне потом рассказывала, что она читала вслух непонятные мне термины (мама училась на инженера-металловеда), а я, сидя у неё на руках, с очень важным видом их повторяла. Возможно, это как-то повлияло на то, что когда я выросла, я выбрала тот же самый вуз, что и мама, хоть и другой факультет.
Другой факультет я выбрала, видимо, от того, что с мамой я так и не доучилась. В один год и пять месяцев меня отдали в ясли. И с тех самых пор к моему воспитанию подключилось и общество. Надо сказать, всё это не способствовало улучшению моего аппетита. Он как был плохим, так и остался. Как утверждала моя мама, это было от того, что других детей нашли просто в капусте, а меня в кислой. И надо сказать, в её словах было разумное зерно…
Пролетая над родным гнездом…
Предисловие
Продолжаю повествование про свои ранние годы. Это вторая статья из цикла "Родом из детства". И я в этом повествовании получилась немного другой. Не такой, как в первом рассказе. Но этому есть логическое объяснение. Всё дело в том, что воспитывали меня и мама, и бабушка. Так вот, с мамой я была одна, а с бабушкой другая. Ребёнок тонко чувствует и понимает, с кем как себя вести. С кем можно покапризничать и повредничать, а с кем лучше быть шёлковым и послушным… На кого можно залезть и сесть на шею, удобно свесив ноги, а с кем лучше пыхтеть, отдуваться, но идти самому. Поэтому там, где я капризная и вредная – это я с мамой, а там, где почти идеальная – это я с бабушкой. Тут всё объясняется просто.
Пролетая над родительским гнездом…
Накормить ребёнка – одна из вечных родительских проблем. Хотя раньше, думаю, таких проблем у большинства населения просто не было. Вернее, эти трудности как раз-таки были, но не в том смысле, который подразумевается в этой статье. С едой раньше было хуже. Настолько хуже, что люди часто голодали. И еде радовались. И дети, и взрослые. А, сейчас в развитых странах, в эпоху продуктового изобилия, накормить ребёнка правильной и здоровой пищей превратилось в одну из очень непростых задач в деле воспитания подрастающего поколения.
И здесь в ход идут все подручные средства. И задействуются любые методы, как жёсткие и авторитарные, не оставляющие ребёнку права самостоятельного выбора и относительной свободы действий, так и более щадящие, мягкие и гуманные – например, подкуп и шантаж. Бывает, конечно, и откровенное запугивание. Но в этой статье речь пойдёт только о цивилизованных методах. Другие методы мы здесь рассматривать не будем.
Мои воспитатели, мама и бабушка, как и большинство воспитателей того времени, были приверженцами самых жёстких и самых что ни на есть авторитарных методов, применяемых при выращивании потомства. Их система воспитания базировалась на полнейшем подчинении младшего старшему и на его, младшего, то есть, беспрекословном повиновении. Младший не имел права голоса. По определению. В семье царила монархия. И даже не конституционная. Правящей верхушкой была бабушка. И по совместительству же и рабочим классом. Бабушкин авторитет был непререкаем. Её авторитет никто и не оспаривал. Какую же должность занимала при ней моя мама?.. Думаю, должность премьер-министра. Как и бабушка, мама тоже совмещала две должности. Премьер-министра и угнетаемого и притесняемого рабочего класса. Надо признать, самого рабочего из всех рабочих… А кем была я? А я олицетворяла собой те самые пресловутые низы. Бесправные, но не забитые. Потому что физические наказания, к счастью, в нашей семье не применялись. У нас всегда предпочитали действовать убеждением. И верили в силу слова. В нашей семье вначале было слово. Так вот, я была теми самыми низами, которым даже в голову не приходило бунтовать и которые с покорностью принимали все те инициативы, распоряжения и директивы, которые спускались сверху.
Как ни парадоксально, я была с одной стороны как бы внизу и находилась в полном подчинении у облечённых властью, а с другой стороны – вверху и высоко вверху, на самом что ни на есть привилегированном положении, принимая как должное, внимание и заботу окружающих, и награждая их время от времени своими капризами. А покапризничать-то я любила!
Мама, как я уже упоминала, тоже была сторонницей жёсткой дисциплины и беспрекословного повиновения. И приверженцем традиционных идей в воспитании. Но ей никак не удавалось воплотить свои педагогические теории в жизнь. Ей не удавалось реализовать все свои идеи из-за того, что она не умела командовать. В каждом из нас сидит начальник. В ком-то либеральный, у кого-то сторонник жёсткой диктатуры, у кого-то хитрый с маской демократа. Так вот, мамин внутренний начальник был слаб. Он был слаб, беспомощен и недальновиден. И постоянно позволял своим подчинённым садиться себе на шею.
И не смотря на то, что воля у моей мамы такой твёрдости, что об неё можно сломать металл, она не может заставить других выполнять её решения. Потому что мамина стальная воля всегда обращена только на неё саму. По отношению к себе мама всегда была предельно безжалостна и абсолютно беспощадна. Всю жизнь она прожила и живёт, как аскет, истязая себя регулярно запредельными нагрузками и расставляя вокруг себя, словно красные флажки, сплошные запреты. По отношению к другим мама всегда была мягка, уступчива, стопроцентно уступчива и в полной боевой готовности помочь. Мама всегда жила и живёт не для себя. Она всегда жила и живёт для других, забывая о себе. Мама – чистой воды альтруист. Мама – стопроцентный альтруист. Мамин альтруизм – самый чистый и незамутнённый из всех видов альтруизма, которые мне довелось когда-либо повстречать…
Но продолжаю о своём детстве.
Помню, вернее помню из маминых рассказов: мама опаздывала на работу, а раньше с этим было строго, бежала по лестнице через две ступеньки вниз, а я стояла у дверей бабушкиной квартиры и ревела белугой: ты меня не поцелула! Мама бегом взбиралась уже через три ступеньки вверх, целовала меня, успокаивала и мчалась на свою работу.
Или мама в другой раз опаздывала на работу, а меня нужно было ещё и в ясли забросить, она быстро очень меня одевала, на всех скоростях, а я тут же расстёгивала свою уже застёгнутую мамой кофточку – все до единой по одной пуговичке на ней и говорила: нас воспитательница не так учила и медленно, непослушными пальчиками, застёгивала её опять, повторно, но уже «сверху вниз», как полагается, а не «снизу вверх», как застегнула неправильно мама. Пресекая все попытки помочь, чтобы хоть как-то ускорить процесс, криком. Мама была супертерпеливая. И всегда давала на себе «ездить». И с ней я могла вволю капризничать. И проявлять свой вредный характер. Чего никогда не могла, например, позволить себе при бабушке. Дети очень хорошо понимают, с кем можно капризничать, а с кем лучше не надо. И постоянно проверяют предел терпения взрослых. А также регулярно испытывают их на прочность.
А мама? Кем она была всё же в семейной иерархии? Мама была главой в соседнем королевстве. И одновременно в моём подчинении. Причём, в полном. Мама была главой в нашей с ней маленькой ячейке общества. Мы с папой и с мамой жили отдельно (но не всегда) от бабушки с дедушкой. Бабушка и дедушка – это мамины родители. Августа Иосифовна и Василий Владимирович. Но я, разумеется, звала их не по имени-отчеству. А просто бабушка и дедушка. Бабушкино имя Августа в семье мы сокращали до имени Авва. В бабушкиной молодости подруги и некоторые знакомые звали её Аввочка.
До моих года и пяти месяцев, до тех пор, пока меня не отдали в ясли, мы с мамой жили у её родителей. С ними же жил и мой дядя, мамин младший брат. Я звала его просто Женя. Когда я родилась, он был совсем ещё молодым. Ему было семнадцать лет. К сожалению, впоследствии, он так и не женился и не создал свою семью. Детей у него тоже не было.