Такие проблески в извращенном сознании матери случались очень и очень нечасто и являлись для дочери лучшими днями в ее кошмарном существовании. В основном же в квартире, где постоянно царили хаос и беспорядок, маленькому и несчастному созданию было находится страшно и жутко, но деваться из этого социального «ада» ей было некуда, и она постепенно привыкла к такому жестокому обращению и даже стала считать его абсолютнейшей «нормой» жизни.
В детском садике, куда ее определили бесплатно, как дочь малоимущих родителей, давно уже привыкли, что за ней никто не приходит и отпускали Екатерину до дома одну. Однажды, вернувшись таким образом в квартиру, она с ужасом обнаружила, что в одной из комнат ее мать ласкается с чужим, незнакомым мужчиной. Пьяный отец в это же самое время спокойно спал в соседних с этими помещениях. Девочка «застыла» на пороге родительской комнаты, будучи не в силах двинуться с места.
Через какое-то время Ветрова-старшая заметила, что за ней и ее очередным ухажером внимательно наблюдают и, резко оттолкнув от себя полового партнера, стремительно встала. Подойдя к ничего не соображающей от пережитого шока маленькой дочери, мать схватила ее за длинные волосы и потащила в соседнюю комнату, где спал другой, более пьяный, родитель. Рассыпав в углу на пол сушенный горох, она поставила девочку на колени и злобно сказала:
– Вот, маленькая «дрянь», теперь постой и подумай. Будешь знать, как подглядывать за тем, что делают взрослые.
«Заливаясь» слезами, маленькая Катя запричитала:
– Мамочка, прости. Я больше не буду… честно.
Однако женщина была непреклонна. Создавалось впечатление, что она получает удовольствие от страданий собственной дочери, так как видя происходящее, она украдкой улыбалась, и чем больше ревела девочка, тем радостнее становилось выражение на ее опухшем от беспробудного пьянства лице.
В первый раз Людмила Витальевна ограничила такое наказание всего лишь одним только часом, но со временем подобная мера воздействия вошла у нее в привычку, и за малейшую свою провинность Екатерина, предварительно как следует получив тумаков, вставала на колени в угол на рассыпанный там же сушенный горох, который никто оттуда уже и не брал на себя труд убирать. Мать от ее мучений испытывала какое-то непонятное даже ей самой наслаждение, дитя же только копило злость и закаляло характер.
Постепенно она настолько привыкла к ежедневным побоям и наказаниям, что научилась не обращать на боль совершенно никакого внимания и плакала только так, в основном делая это для вида, чтобы не раздражать еще больше мучительницу-родительницу.
Когда девочка едва достигла шестилетнего возраста, ее родители к тому времени полностью деградировали. На маму ухажеры обращали внимание все меньше и меньше, и ходили к ней только крайне асоциальные личности. Настало время, когда в доме абсолютно нечего стало кушать. Катя на тот момент уже стала ходить в первый класс, в школу, и однажды, вернувшись с занятий, спросила:
– Мама, а чем мы сегодня будем обедать?
– Ах, тебе, дрянная девчонка, еще и есть подавай, – заорала Людмила Витальевна, хватая по привычке дочь за волосы одной рукой, а другой «раздавая» ей оплеух, – постой-ка, милая, в углу на горохе, тебе, я вижу, это очень понравилось.
С этими словами, женщина потащила девочку к месту ее наказания, при этом гневным голосом объясняя:
– Если тебе хочется жрать, мелкая «сучка», так пойди же, «мерзавка», и укради, заодно и меня тоже накормишь.
Просить пощады было бы бесполезно, и хотя Екатерина боли уже не чувствовала, но она хорошо усвоила, что если не будет плакать, то наказание только усилится, и мать придумает ей что-нибудь более чем жестокое. Поэтому она исправно рыдала, ненависть ее же от этого только усиливалась.
В дальнейшем, чтобы себя прокормить, девочка в компании таких же отверженных родителями детей стала заниматься собирательством металлолома, не всегда добывая его только законными способами. Постепенно и сотрудники детской комнаты милиции стали обращать на эту семью гораздо более пристальное внимание. Семья была поставлена на учет, и ей был присвоено официальное клеймо – неблагополучной.
Так прошел еще один год, прошедший в тяжелых испытаниях, мучениях и тревогах за ближайшее будущее. Катя по-тихому, не привлекая внимания матери, отметила свое семилетие и стала готовиться к отчаянной мести, по-детски считая себя уже достаточно взрослой. Она выжидала только удобного случая и вот однажды, зайдя в квартиру, она вдруг увидела, что ее мать находится с тем же самым мужчиной, с которым она застала ее тот самый, ставший таким знаковым, первый раз. Они оба лежали в комнате на кровати и были притом абсолютно голые, причем представитель мужского пола был в это мгновение сверху. Отец в тот же самое время, будучи уже полупьяным, сидел перед подъездом на лавке, терпеливо ожидая, когда же ему разрешат войти в помещение.
Внутри маленькой семилетней девочки, при виде этой несправедливой картины, в один миг напомнившей ей обо всех ее мучениях и страданиях, все словно бы «закипело». Чувство ее негодования еще более усиливалось оскорбленным самолюбием за своего уже полностью деградировавшего, ничего практически не соображающего отца. На удивление оставаясь совершенно спокойной, Екатерина отправилась на кухню, где выбрала нож с самым, как она посчитала, длинным лезвием и, взяв его в правую руку, вернулась в комнату, где ненавистная мамаша наслаждалась утехами со своим давним любовником.
Униженная и оскорбленная дочь подошла к ним сзади и некоторое время наблюдала за энергично «гуляющей» вверх и вниз задницей «приговоренного» уже кавалера, «питавшего» ненасытной «любовью» ее родительницу. Ее нерешительность длилась не больше минуты. Выбрав удобный момент, она всадила нож в промежность «мерзавца», сделав это по самую рукоятку. К слову сказать, длинна лезвия была не менее двадцати пяти сантиметров, а ненавидящей силы вполне хватило, чтобы вогнать его полностью в опостылевшее девочке тело. Выдернув клинок обратно, девочка молча осталась наблюдать за тем, что будет твориться в дальнейшем.
Мужчина дико взвыл, но встать он уже так и не смог: его словно бы разбил безжалостный паралич. Женщина, поняв, что случилось, попыталась столкнуть истекающего кровью, уже явно бывшего ухажера, но и у нее это также не получилось. Так они и застыли оба: он, истекая кровью; она, вереща от испуга и призывая на помощь.
Катя, наблюдая за этой сценой, мучительно пыталась побороть в себе желание вонзить ножик и в тело своей опостылевшей мучительницы-родительницы. Пусть и с трудом, но это у нее получилось, хотя искушение девочки было настолько великим, что если бы мать сказала хоть одно грубое слово, то судьба бы ее в тот миг была решена. Однако женщина, глядя в уверенные и жестокие глаза маленькой дочери, словно чувствуя это, только раболепным голосом приговаривала:
– Катенька, дочка, прости, пожалуйста… не убивай: я больше тебя никогда не обижу. Я исправлюсь…честно.
Девочка ничего на это не отвечала, а стояла и в мыслях своих боролась с непреодолимым желанием закончить существование этой, такой ненавистной ей, женщины. Постепенно любовник затих, а тело его обмякло. У Людмилы Витальевны получилось сбросить его с себя на пол. Осторожно обойдя дочь стороной, она, так и ничем не прикрывшись, будучи вся в крови, выбежала на улицу с криками: «Помогите!!!»
Когда приехали сотрудники милиции и увидели то, что же в действительности случилось, многим, даже видавшим-виды, тогда стало не по себе. Девочка так и стояла посреди комнаты, оставаясь с окровавленным ножом в руке и озираясь по сторонам, как затравленный маленький зверек, готовая в любой момент бросится на очередную, отважившуюся встать на ее пути жертву. С большим трудом милиционерам удалось вырвать из ее небольших ручек нож.
Когда к ней приблизились с этой целью, Екатерина бросилась на ближайшего к ней сотрудника, желая поразить его в то же самое место, куда чуть ранее воткнула клинок в уже теперь мертвого кавалера собственной матери. Милиционеру удалось увернуться, а девочка стала «метаться» по комнате, словно бы сумасшедшая, размахивая перед собой грозным орудием недавнего убийства и не давая к себе приблизится. Когда одному из служителей закона все-таки посчастливилось схватить ее за руку, Катя, бешено извиваясь, всех, кто только оказывался с ней рядом, стала кусать остренькими зубами и царапать маленькими ногтями. Пришлось ее связывать и колоть успокоительное лекарство.
После этого случая долгое время Екатерина лечилась в психиатрической клинике, а по выходе оттуда была определенна в детский дом, располагавшийся в небольшом пригородном поселке, носящим название Сидорово-Городище. За время отсутствия девочки было проведено тщательное расследование, где установлены факты жестокого обращения с дочерью, после чего, разумеется, принято решение изъять Катеньку из семьи. Родители были лишены родительских прав, и заботу о воспитании затравленного ребенка взяло на себя, разваливавшееся в то время, некогда Великое государство.
Глава VI. Детский дом
Детский дом представлял собой красного цвета двухэтажное кирпичное здание, общей площадью составлявшее не менее полутора тысяч метров в квадрате. Его территория, где, кроме отдельно отстоящей небольшой кочегарки, располагались еще и другие всевозможные хозяйственные постройки, была огорожена двухметровым металлическим забором, выполненным из сваренных между собой металлических прутьев. Ворота были аналогичными, единственное, только чуть выше и на стыке сводившиеся под конус. Они всегда были заперты, и самовольно покинуть территорию учреждения было практически невозможно.
Вот в это здание и прибыла семилетняя Катенька Ветрова. Встретила ее директор заведения Злыднева Маргарита Петровна. На вид она была очень строгой женщиной, по возрасту приближающейся к пятидесяти годам; зеленые глаза ее всегда скрывались за очками с толстыми линзами и из-под них «бросали» гневные взгляды; вечно нахмуренный лоб свидетельствовал только о том, что она давно уже свыклась с предназначенной ей ролью наводить страх и ужас на своих маленьких подопечных; пепельного цвета вьющиеся волосы были аккуратно уложены в укороченную прическу «Каскад»; средняя полнота ее фигуры также придавала образу некую величественность и дополнительно внушала большего уважения.
– Ну, здравствуй, Екатерина, – строго начала знакомиться директриса. – Меня зовут Маргарита Петровна. Я здесь самая главная, и меня принято слушаться. Таким же образом должна поступать и ты. Если ты проявишь себя хорошей, воспитанной девочкой, то мы непременно подружимся. В противном случае – когда ты вдруг посчитаешь возможным, что сможешь здесь хоть что-нибудь изменить – жизнь твоя изменится, и ты познаешь всю тяжесть наших принудительных наказаний.
Катя молча слушала наставления, прекрасно понимая, что вряд ли ей здесь будет лучше, чем было дома, но делать было нечего: судьба решила все за нее и распорядилась, что ей теперь будет необходимо привыкать к новым невзгодам и тяжким лишениям. Между тем Злыднева продолжала, а видя безразличие Ветровой, с интересом спросила:
– Ты меня, деточка, слушаешь?
– Да, Маргарита Павловна, конечно же, я Вас очень внимательно слушаю, – был четкий ответ маленькой, но уже вполне рассудительной девочки.
– Тогда я продолжу. Живем мы здесь по заведенному распорядку: подъем в шесть утра; до шести часов десяти минут зарядка; затем до семи тридцати утренний туалет и уборка спален; далее – завтрак; и с восьми тридцати начинаются занятия, продолжающиеся вплоть до пятнадцати часов; в перерыве – в одиннадцать пятьдесят обед; по окончании занятий получасовой сон, после которого с пятнадцати тридцати и до восемнадцати тридцати самоподготовка; в перерыве – в шестнадцать часов полдник; после самоподготовки до девятнадцати часов ужин, за которым следует воспитательный час; с двадцати и до двадцати одного часа – свободное время; потом следуют подготовка ко сну и вечерний туалет; в двадцать два часа – отбой. Все ли тебе, детка, понятно?
– Да, Маргарита Петровна, мне все совершено ясно, – отвечала не моргая и глазом новенькая воспитанница.
– Хорошо, тогда следуй устраивайся… займешь койку на верхнем ярусе.
Подхватив свои небольшие пожитки, свернутые, как тогда было принято, в небольшой узелок, Екатерина прошла в комнату, где в один ряд располагались десять двухъярусных железных кроватей. Нижние койки все были заняты. Как оказалось, свободными оказались только две верхние, расположенные почти у самого входа. Девочка предусмотрительно решила занять ту, что все же находилась подальше.
Время было только что послеобеденное. Все были заняты на полагающихся к этому часу занятиях. Катя сложила свои вещи в тумбочку и осталась ждать остальных обитателей этого нового для нее и просто огромного дома. Когда ее, такие же подневольные, соседки вернулись, то оказалось, что все они представляют собой разные возраста – от шести до шестнадцати лет. К новенькой сразу же стали относится несколько настороженно: никто не хотел принимать ее в свою давно сложившуюся компанию.
Тем не менее такое первоначальное обращение Катю вполне устраивало, так как сама она хотя и являлась довольно общительной, но в новом кругу чувствовала некое, невольное и непонятное ей пока, отчуждение.
Так прошел и подошел к концу первый день ее пребывания в государственном детском доме. После ужина, закончив вечерние процедуры, все обитатели детского дома стали укладываться в кровати. Длилось это около часа, но когда же все, наконец, улеглись, и Екатерина устало сомкнула глаза, собираясь отправиться в царство сладостных сновидений, она вдруг почувствовала, как непреодолимая сила увлекает ее с кровати, не забыв прихватить и окутывавшее ее теплое одеяло. Оказавшись на полу, девочка тут же почувствовала, что ее плотно оборачивают собственным покрывалом. Она попыталась кричать, однако сделать этого не успела, так как стала болезненно ощущать, как ее тело принимает на себя многочисленные, наполненные гневом удары.
Пинали ее нещадно. Все обитатели комнаты – а было их восемнадцать девчонок – непременно стремились внести свою лепту в истязание новенькой. Успокоились они только тогда, когда Катя перестала подавать хоть какие-нибудь звуки и стало вполне очевидно, что она потеряла сознание.
Ее так и оставили одну лежать на полу. С чувством «исполненного долга» ее мучители разошлись по своим местам и спокойно легли отдыхать, предавшись «успокоенным» сновидениям. Ветрова лежала без чувств около трех часов, после чего, придя в себя, кое-как забралась на свое верхнее место. Ей ужасно хотелось уснуть и хоть на время «уйти» от этой жуткой реальности, но сон к ней так и не шел. Так она, мучаясь от боли и сопровождающей ее жуткой бессонницы, провалялась всю оставшуюся части этой наполненной кошмарами ночи.
Утром все встали как будто ни в чем небывало. Екатерине ужасно хотелось рассказать о случившемся воспитателям, но она интуитивно решила этого ни в коем случае не делать, ясно предполагая, что это была всего лишь ее «проверка». Директриса, зная об этом жестоком обычае – принимать в свои ряды новеньких, проводя их через жестокое испытание – не замедлила вызвать Ветрову к себе на доверительную беседу.
– Как ты себя чувствуешь, деточка? – задала вопрос Злыднева, – Не болит ли чего у тебя? Может, хочешь на что-то или кого-то пожаловаться?
– Чувствую я себя прекрасно, Маргарита Петровна, – не по-детски совершенно серьезно отвечала маленькая девчонка. – Жаловаться же мне теперь не на что. Можете не сомневаться: со своими бедами я сама как-нибудь смогу справиться.
– Ну, раз так, – заканчивая этот обыденный для себя разговор, промолвила руководитель детского учреждения, – тогда иди занимайся.
Катя отправилась на занятия, а вечером, когда по расписанию было свободное время, она нашла на улице прямую, довольно прочную палку и с одной стороны заточила ее конец. Изготовив такое незаурядное, но тем не менее в умелых руках очень действенное оружие, она дождалась позднего вечера и легла спать, готовая уже к отражению нападения.
Еще одну ночь Ветрова провела, не смыкая своих маленьких детских глазок. Однако в этот раз все прошло абсолютно спокойно, и ее более не тревожили. На следующие сутки молодой организм не выдержал пережитого за последние дни напряжения, и Екатерина забылась невероятно тревожным, наполненным кошмарами сном. Ежечасно она, вздрагивая всем телом, неожиданно просыпалась, «обливаясь» при этом холодным потом и дрожа своим маленьким туловищем, но через доли секунды «проваливалась» обратно.