Крейсер был огромен, парабола светового крыла уходила в закатное небо, словно вздернутая вверх рука какой-то древней статуи. Гигантская тень корабля через океан потянулась к платформе. Солнце совсем исчезло, а небо над океаном стало темно-синим, тревожным. Плазма в последний момент ярко вспыхнула у самой чаши, и блики света побежали по широченным бокам грузового крейсера. Раздался хлопок, и махина, мягко соскользнув в вакуумную воронку, замерла на стапелях чаши.
В общем, ничего особенного, но за спиной захлопали в ладоши. А парень с планшетом взглянул через плечо и угрюмо усмехнулся краем губ.
– Зачем ты пришел сюда? – внезапно хрипло и зло бросил Тим.
А зачем ты? Тебе следует быть в другом месте.
– А ты зачем? – повторил мысли худощавый и смерил его взглядом.
– Мне кажется, я первый спросил. Не стоит ответ заменять вопросом.
– Не стоит начинать хамить с первых слов, обращенных к незнакомцу.
– Незнакомцу, который раздулся так, словно на голову выше всех присутствующих?
Я нарываюсь, хочу нарваться.
Парень пожал плечами и уставился в свой планшет. Ему явно плевать на ссору. А в Тима хлынула чернота. Как вакуум из воронки. Темный вакуум вытеснял мысли и сомнения, оставляя только себя самого и был чем-то гораздо большим, чем пустота.
Чем-то, чему Рей, пока был жив, не придумал названия.
Тим с силой выдернул черный планшет и швырнул его вниз. Худощавый дернулся следом, но прямоугольник закрутился веретеном и ушел в воду.
– Какого предела ты творишь, урод!
– Ты сам урод! Лысый урод.
И Тим с силой толкнул в черную грудь, ощущая потребность отправить парня следом за планшетом – в холодный океан. Тот резко отбил руку и ударил Граува в челюсть. Боль молнией пробила голову. Все сразу стало просто и понятно, так бывает, когда в темном туннеле где-то далеко пробивается свет. И можно двигаться.
Тим влепил кулаком прямо в переносицу слишком на его вкус длинного носа. Под пальцами хрустнуло, но придурок даже не пытался активировать свое защитное поле.
Это хорошо.
Граув оставил свой датчик, интерком и китель на проклятом интендантском судне. Зато в кармане льняных штанов болтался острый складной нож.
Совсем неплохо, если у худощавого найдется похожий.
Новый удар в челюсть выбил Тиму сразу два зуба. Он рассмеялся и сунул руку в карман.
Пыльная бутылка коньяка опустела, да и день катился к исходу. Можно отправиться куда-нибудь и догнаться. Розовым шампанским, например. А лучше анжуйским, которое освежает мысли, а на губы ложится, как поцелуй шальной девки.
Но особого желания двигаться не было.
Ларский мог бы сделать копию той же пыльной бутылки и прогуляться по саду верхнего пирса. По вечерам запах там пьянил. Особенно у центральной белой башни, где цвели лилии. И никогда и никого не было. Могут ли лилии вызвать желание расслабиться или устроить свидание самому себе в самом сердце Планетарной прокуратуры? Будет забавно прилечь под сводом закона и полюбоваться звездами. Особенно если ты генерал-майор комитета межпланетных расследований. И идти тебе особо некуда.
Нет, весело убить время – не проблема. Можно на выбор: скутер, авиетка или челнок для полного отрыва, и через часок накручивать рулетку в самом шикарном казино Макао. Спустить к дьяволу несколько сотен тысяч кредитов, чтобы не напрягать мозги на тему «куда бы деньги с пользой пристроить и прирастить». Там же, может удастся похватать за задницы развлекающихся красоток, и какая-нибудь, возможно, будет не прочь переспать с Ларским.
Нет, в пределы, он останется в кабинете. Коньяк сегодня пошел хорошо, и благо у него в задней комнате есть шикарный диван с периной из лебяжьего пуха.
Никита Ларский вычитал о перинах в какой-то древней книге и обзавелся таким лежбищем, но никому об этом не рассказывал. Когда утопаешь в самом ее центре, берешь в одну руку бокал шампанского, а в другую книгу, то легко можешь представить себя корольком маленькой сказочной планеты. А не следователем прокуратуры, которому подбрасывают одну дерьмовую историю за другой, а премии, погоны и награды только со скрипом и бесконечной бюрократической тягомотиной.
Вот повесили на Ларского проклятого изоморфа, и что с ним теперь делать? Остается только депортировать на Орфорт. Хотя у этого бледноглазого урода есть ответы, которые комитет межпланетных расследований хотел бы получить.
Но не может. Нет никаких механизмов, чтобы обязать представителя другой расы отвечать на вопросы ни в качестве свидетеля, ни даже обвиняемого. Убить и то проще.
Каждая вшивая планетка печется о своей расовой безопасности. Поднимают жуткую шумиху в совете Федерации по каждому пустяшному поводу. Хотя вся их безопасность утекла бы в космическую задницу, не будь землян и инсектоидов, в простонародье – тараканов.
А Орфорт даже и в Федерацию не входит, изоморфы вообще закрыты для контактов, но под действие общих законов подпадают. Флаа-старший дал понять своим змеиным шипением, что обратится в Совет Федерации, если его щеголеватого отпрыска задержат или передадут инсектоидам без достаточных на то оснований. Вот и валандайся теперь с их правящим семейством. И с холодной тварью – Ру Флаа. Даже от его голограммы Никите было зябко.
Не иначе холод у них уже наступил. Не удивительно, что бравый капитан увильнул от дачи полных показаний. Такую тварь вспомнишь в деталях и предполетную проверку не пройдешь. Любопытно, как он теперь собирается ее пройти? От уверенности капитана второго ранга шел крепкий взяточный запах. Нюх на это у Никиты был идеальный. Но провернуть такое дело было, на его взгляд, невозможно.
Интересно – как?
Внезапно на экране правой панели стола ожили и стали тесниться данные передвижения в камере изоморфа.
Пришел голубок в себя, то ли после удовольствия, то ли после парализующего удара, когда отбирали у него сладкий кусок в капитанском кителе.
Движение было беспорядочным, и удивленный Никита затребовал полное изображение. Ирт и правда быстро перемещался вдоль периметра ограждающего поля. Слишком быстро. Зачем? Он прекрасно знает, что не в силах преодолеть барьер собственной мобильной камеры.
Резкий поворот головы плантиморфа, и Никита увидел прилипшую ко лбу черную прядь и бешенство в почерневших глазах.
Странно… с чего вдруг?
И тут ожила правая панель – дела местные, не инопланетные. Под его личным контролем. Никита прикоснулся к ней рукой, присмотрелся к выросшей голограмме и выматерился.
Черную водолазку залила кровью, нос сломан, глаз исчез в кровавом подтеке. Трансляция была отличной, даже хриплое дыхание и свист пробитого легкого, в которое кто-то вогнал по рукоять нож, был очень убедительный, почти предсмертный. Но до смерти далеко, потому что с ножом в груди ошалевший от крови Майкл Стэнли вколачивал кулак с зажатым черным обломком в лицо парня, чья левая скула уже превратились в сплошное месиво.
Такой глупой выходки от лидера треклятого братства запредельщиков Никита совершенно не ожидал. Не его формат – искать кровавых потасовок от безделья. И не причина наблюдать за ним. Генерал-майор уже собирался отключиться от этой ерунды, тем более что около развлекавшейся парочки дежурило на всякий случай несколько зевак, а над экскурсионной платформой висел прибывший по сигналу об очередной поножовщине транспортировщик с реанимационным и регенерационным комплектами.
И тут противник Стэнли – парень в костюме когда-то бежевого цвета – вывернул руку в кроваво-черной водолазке, отпрянул в сторону и, пнув Майкла ногой, в мгновение оказался сверху. Синие глаза лихорадочно сверкали, можно сказать – искрились безумием.
– Чертов капитан!
Правая панель тревожно запищала.
С трудом оторвав взгляд от едва живого Граува, пытающегося придушить и без того хрипящего Стэнли, генерал увидел другое, искаженное яростью и отчаянием лицо.
Таким изоморфа Никита раньше не видел.
Он по-прежнему двигался: приближался к ограждению, удалялся, пару раз резко ударил в силовое поле руками, словно проверяя его на прочность. Человеческая форма потеряла устойчивость. Ирт то делался тоньше и выше, то его плечи расширялись, становились покатыми и тяжелыми. На ногах вместо лакированных туфель наросли огромные, странно бесформенные ботинки. Как изоморф создавал одежду, Никита не понимал.
Но сейчас орфортец был совершенно выведен из равновесия. Его губы налились кровью, кривились, ползли червяками по широкому лицу, глаза стали невероятно огромными – два бликующих омута, в глубине которых ходили темно-серые тени.
Никита перевел взгляд на левую голограмму, где тело потерявшего сознание Граува сползало со Стэнли. Следователь откинулся в кресле и взялся обгрызать ноготь большого пальца.
А это было забавно. Не случайное совпадение, совсем не случайное.
Как бедный изоморф извелся из-за своего капитана!
Из этого можно извлечь пользу и разобраться-таки в убийстве инсектоида. И вовсе необязательно депортировать Ирта. Он еще не рассказал все, что знает. Но расскажет. У него, оказывается, есть поводок. Очень даже короткий капитанский поводок.
Совет безопасности
Если бы он не провел ночь в служебной конуре, утро бы не показалось столь отвратительным. Собственно, его даже и не было.
Утро – это на худой конец чашка крепкого кофе, омлет с толстым куском ветчины и возможность закрыть глаза, откинуть голову и представить, что сейчас он пошлет в жопу таракана, срочные, сверхсрочные и дохрена какие срочные дела и махнет в Макао.
Последний раз он провел там три дня подряд в обнимку с гибкой и смешливой китаянкой, не выбираясь из огромной, наполненной пузырящимся шампанским хрустальной ванны. Когда в ванну запустили пару десятков моделей крошечных золотистых рыбок, Чюнь Фуань вздрагивала от каждого скользящего прикосновения, прижималась к Никите и шептала ему что-то на ухо – непонятно, щекотно. Он потом долго жалел, что не остался еще на несколько дней и не заказал в ванну с шампанским осьминогов.
С Лизой он тоже ездил в Макао. Только это были другие поездки – красное вино в слишком высоких бокалах, прогулки под звездами по шуршащему гравию и удивленный, мерцающий в сумерках взгляд жены, когда он, смеясь, подсадил ее на качели.
Эти поездки остались частью другой, очень длинной жизни, которая ничем хорошим кончиться и не могла. Лизавета была слишком хороша для него. Золотистые волосы лежали на плечах безупречной волной, даже когда она поднималась утром с постели. Ее кожа всегда была гладкой и словно светилась изнутри ровным, чуть розоватым светом. Когда она думала о чем-то своем, глядя в окно, а иногда и сквозь Никиту, между ее бровей появлялась чуть заметная складка, и сразу хотелось обнять жену и утешить, как девочку, слишком серьезную и потерянную в этом огромном мире.
Вот только девочкой она не была.
Прошло двадцать лет, прежде чем Никите стало казаться, что он сходит с ума. Это было ранним утром. Лиза сидела к нему спиной и вставляла в уши длинные янтарные серьги. Никита смотрел на склоненную голову и отведенный в сторону локоть и внезапно ощутил, что он не живет, а много лет смотрит один и тот же идеально прекрасный, кем-то для него придуманный сон.
И на него накатила тошнота.
Лиза была из тех, кто не желал стареть и меняться. Таких было немало на Земле. Они жили, юные и совершенные, и умирали внезапно и гораздо раньше остальных, полностью исчерпав свои ресурсы.
Когда-то Никита отговаривал ее от такого выбора, но она не желала его слушать, пожимала плечами на все доводы и выходила из комнаты, оставляя его одного. Он забросил попытки и постарался свыкнуться с решением жены, радоваться ее вечной неизменной красоте. И у него получалось. Долго. Потом все стало распадаться на части.
Все чаще рядом с Лизой казалось, что их жизнь похожа на древнюю, висящую на стене картину. Полотно с изображением юной Данаи, которая пережила тысячи лет и десятки тысяч поколений, но не понимает и никогда не поймет этого. Да и он сам уже не понимал. Сколько прошло времени их брака, кто он и кто она, и движется ли их совместная жизнь хоть куда-то.
Это стало началом конца.
Он раз за разом проводил ночи на работе, где осатанело пищал интерком, а в центре стола поднимались голограммы озабоченных парламентских или грозных судейских чиновников, а то и высших офицеров контрразведки с неизменно бархатными, вкрадчивыми голосами. Все чаще, плюнув на сон, Ларский закатывался в казино, где жизнь вертелась вокруг яркими картинками возбужденных игроков, длинноногих брюнеток, фигуристых блондинок с торчащими сквозь полупрозрачный шелк сосками и высокими прическами причудливой геометрической формы.
Погоны его стали толще. А Лиза ушла.
Когда это случилось, Никита месяц прожил в своем кабинете, каждые двенадцать часов очищая кровь от алкоголя, но ни разу не попытавшись связаться с женой. Он не понимал, чего хочет сам и что должен сказать ей. Он и сейчас не понимал этого.
Если бы он поехал этой ночью в Макао, то вряд ли бы разобрался в свалившемся на него клубке проблем, но зато дефрагментировал бы дрянь, которая накопилась в голове и грозила еще больше распухнуть к обеду. Но теперь его вызвали в Совет безопасности. Несколько часов назад еще один таракан откинул хитин, только на Луне и без расслабленного изоморфа поблизости.
На Совбезе на Ларского навалятся перепуганные военные с вопросами и самыми дурацкими предложениями. А он ведь так и не решил, что делать с Иртом. После нового убийства по-тихому провернуть свой собственный план не удастся и придется разъяснять, согласовывать, идти на компромиссы, а это верный способ слить все дело.
Ну почему второго инсектоида убили сегодня, а не на недельку позже?
«Прибыть с отчетом по делу» – пришло сообщение. А какой к чертям собачьим отчет, если после вчерашней выходки Граува дело нужно открывать снова. Никита плюхнулся в ложемент служебного челнока и закрыл глаза.
У меня нет толстой папки с отчетом, зато есть толстая прокурорская машина. Но вряд ли это произведет на генералов неизгладимое впечатление.
– Мыс Канаверал, – прошептал он, как только ремни мягко обхватили тело.
Никита ощутил хищный толчок машины. Челнок несколько секунд висел неподвижно, а потом рванул вперед, набирая скорость. Легкая, убаюкивающая вибрация прошла по телу. Ларский не смотрел на экран управления, но чувствовал себя центром этого мощного механизма. Никите нравились челноки. В машине чувствовались неумолимость и спокойствие, которых не хватало самому Ларскому, вечно боровшемуся с желанием все бросить и всех послать даже не в пределы, а в запредельный космос. В огромной, пустой и без лишних деталей кабине жизнь переставала казаться давящим со всех сторон хаосом.
Весь полет он не открывал глаза и думал о разном. Куда пойдет Граув, когда его выпустят из мобильного реанимационного модуля. Вернет ли себе Ирт прежний облик после всех причудливых трансформаций этой ночи. Насмотревшись на них, Никита долго не мог уснуть даже на лебяжьей перине. Он хотел сделать ставку на одного из этих двоих. Но на кого именно? И как провернуть интригу без лишней крови?
Нужно было время, чтобы принять правильное решение. И нужен отдых.
Толчок вырвал Ларского из приятной дремы. Привиделся Ирт Флаа, из ушей которого росли густые ветви. Монстр дрожал в прокурорском кабинете и очень доходчиво объяснял, как убил и частично съел инсектоида. А капитан второго ранга Тимоти Граув стоял рядом и смотрел на развалившегося в кресле следователя комитета межпланетных расследований с выражением восторга и обожания. Плантиморфа с кустом вместо головы даже не замечал.
Все оказалось бредом с недосыпа.
Сглотнув горький привкус разочарования, Никита вздохнул и сполз с вертикально поднявшегося ложемента. С правого борта раздражающе бодро и призывно зиял выход. Пришлось выползти наружу. Воздух был сух и прохладен, что редкость для этих мест. Вокруг мыса стелилась зелень и синева, устремляясь к далеким, невесомым облакам на горизонте. Солнце ложилось на небо не розовыми, а почти оранжевыми росчерками.