Тим прошелся пальцами по мягко светящемуся экрану душевого отсека и почувствовал со всех сторон потоки воздуха. Тело от горла до ступней стало покрываться слоем влажной, липкой суспензии. Воздушный поток стал жарче на несколько секунд, а потом отключился.
Одноразовое покрытие, или слайс, было вполне удобной одеждой. Химический раствор в секунды превращался в дышащую и хорошо тянущуюся ткань, которая мягко облегала тело, оставляя голой шею, кисти рук и ступни. На улицах городов нередко встречались фрики и погруженные в великие думы ученые, которые, ничем не заморачиваясь, расхаживали в слайсах.
Хотелось бы сойти за ученого. Если удастся нахмурить лоб и раздобыть где-нибудь папку.
Из рубки управления раздался предупреждающий сигнал – авиетка приблизилась к Дублину. Тимвыбрался из отсека и сунул ноги в мягкие, потерявшие форму кроссовки. Как только они стянулись на ступнях и приобрели стандартный рельеф, Граув тяжело вздохнул.
Честнее быть фриком и выпить жбан пива, после того как Алекс меня поимеет.
Когда-то очень давно Тим Граув любил Дублин.
Дублин любили все курсанты училища. Его обожал Алексей Треллин и поэтому жил здесь время от времени. Когда они вместе учились, один на первом, второй на третьем курсе, то частенько прилетали сюда на скутерах, чтобы прошвырнуться по сумасшедшим, плавающим в воздухе мостовым, забраться на голову шахтера, застывшего у индустриальной воронки и устроить на ней пикник, поливая пивом гигантскую каску.
Дублин был прекрасен и издалека. Похож на взрыв, остановленный в тот момент, когда фрагменты строений уже разлетаются вверх и в стороны. Еще секунда – и начнут падать. Превращаясь в уродливый хлам. Но в этот самый последний момент все замирает, становится ярким, цветным, безупречным, как навеки застывший фейерверк из кварталов, дорог, домов и растений.
Хотя была одна особенность, – взлетевший в воздух город тянулся не вверх, а на восток, к восходящему солнцу, а на западе уходил под землю километрами заводов. Именно здесь, над гигантской индустриальной воронкой, где грузились массивные промышленные платформы, и торчала тридцатиметровая фигура шахтера – работника подземелий античных времен.
На первом курсе училища Тим не мог решить, что ему больше нравится в Дублине. Он мог часами наблюдать, как пристыковываются платформы, ощетинившиеся силовыми установками, как в них загружают огромные куски отливочного камня, сплавов, километры сложной композитной керамики для космических крейсеров. Обожал гулять по тротуарам, – висящим прямо в воздухе ступеням, которые будто дышат, пока по ним идешь. Бродить во дворах галерейных домов, рассматривая цветочный орнамент витражей.
Было здесь и еще одно местечко. Над головой шахтера спиралью вверх на многие километры уходила квадратная труба с выступающими прозрачными ребрами. В ней теснились развлечения на любой вкус: концертхоллы, рестораны, рекреационные салоны, музеи и казино. Внутри легко затеряться до утра, особенно если отец оставался на Марсе.
С тех пор прошло много времени, по ощущениям – целая жизнь. Но не для Дублина. Город оставался прежним, – наполненным жизнью и движением. Вот только исчезло былое единство с ним. Тим смотрел сквозь прозрачный купол авиетки, вытирал мокрые ладони о ткань своего слайса. И остро чувствовал себя фриком.
Даже затянутый перистыми облаками, Дублин казался праздником, для которого Граув стал чужаком. Красный, фиолетовый, коричневый, он то сиял глянцем и стеклом, то притягивал взор спокойными матовыми тонами. Сможет ли Тим ступить на живые плитки тротуара без горечи? Или, глазея по сторонам, пройтись по движущейся пешеходной ленте. Однажды они гуляли здесь вместе с отцом, и воспоминания о той далекой прогулки были свежи, но приносили боль. Сэм и Дальние Пределы – его единственно возможный выбор, все остальное – мираж.
Раздавленная в гнезде ворона и «Маленькие радости».
Тимоти рассмеялся.
Дверь небольшого особняка, разрисованного самыми ядовитыми оттенками желтого и оранжевого, открыл сам Алекс. Он небрежно привалился к косяку и осмотрел друга с головы до ног.
– А-а, капитан второго ранга Тимоти Граув. Прибыли с отчетом о поножовщине? Доклад не нужен и так вижу, что вас все же выписали из больницы, но не снабдили приличной одеждой.
Тим растерялся, открыл и закрыл рот, оглянулся назад. Алекс резко притянул его к себе и обнял.
– Рад тебя видеть! Но какого хрена ты вытворяешь?
– Извини, Алекс, я…
– Проходи. Есть хочешь?
Треллин шагнул внутрь, пропуская его. Тим вошел и споткнулся, миновав дверь. В голове шумело. Когда он ел в последний раз?
Еда мне не положена, я ее не заслужил. Ирт бы знал, а Алекс – нет.
– Я выпил бы чаю.
– Значит, набулькаю чаю. У меня, кстати, есть подходящая для тебя кружка.
С надписью «Маленькие радости» ?
Треллин захлопнул дверь и направился к широкой, темного дерева лестнице. Стал быстро подниматься вверх. Под узкими черными брюками из плотной ткани сверкали голые ступни. Все-таки странно, что вчера он сказал приехать днем прямо к нему домой. Сколько Тим помнил, Алексей торчал где угодно, только не дома. Его сестра – тимина ровесница и на два года старше брата, говорила, что Алекс только и делает, что загоняет себя и окружающих в стресс. Даже жить рядом с ним невыносимо. С трудом укладывалось в голове, что эта ядовитая заноза теперь генерал, глава одного из ведомств Министерства обороны, в котором Граув не более чем мелкий офицер.
Не просто мелкий, а еще коррумпированный и готовый выслуживаться офицер.
Алекс завел в кабинет, который больше напоминал помещение, где держали в последние дни перед смертью окончательно сбрендившего художника. Синие масляные разводы по стенам, огромные головы подсолнухов, поникшие багряные маки. И тяжелый литой круг золотой люстры, нависшей прямо над столом в центре комнаты. Изящный светлый стол выглядел беспомощной зверушкой, что замерла под готовым оборваться светилом. В прошлое посещение домашний кабинет Алекса выглядел иначе, но не менее тревожно.
Граув сел на стул, жесткий, с прямой спинкой. Будто специально. Чтобы у гостей не возникало желание задержаться дольше необходимого. Алекс грохнул ему под нос толстостенную чашку белого цвета, по форме напоминавшую унитаз.
– Считаешь, эта кружка мне подходит?
– Она большая. Вмещает достаточно чая, чтобы запить гору горячих пирожков, которые ты, как я понял, совершенно не хочешь есть.
Откуда-то сбоку гостеприимный хозяин извлек соблазнительно пахнущие пироги на блюде и тоже грохнул ими об стол. Тима, бывало, угощали и с меньшим шумом. Он протянул руку к блюду и почувствовал знакомую дрожь приближающейся ломки. Схватил пирожок, стал судорожно пропихивать его в рот. Алекс понимающе хмыкнул, уселся напротив и уставился на картонку с файлами.
Два торопливо сделанных глотка чая обожгли гортань – приятная боль.
– Что читаешь? – сквозь полный рот спросил Тим и сразу, стараясь отвлечься от неправильных мыслей и ощущений в теле, взял следующий пирожок.
– Отчет по учениям. Двух майоров и капитана выбросили в Сахаре с запасом жратвы на три дня. Они утверждали, что выберутся.
– И что?
– Почти выбрались.
– Это как почти?
– Когда их через пять дней вывезли, утверждали, что были близки к решению. Собирались отловить всевозможных пустынных гадов и сделать из них упряжку.
Тим поперхнулся смехом и пирогом.
– Близки? Ты серьезно?
– А что? – Алекс сделал невозможно серьезное лицо. – Теоретически могло бы сработать.
– Теоретически?
– Ну да. Возможно, даже в рамках практической модели. Просто герои к тому времени слишком ослабли. Но готовы попробовать снова.
– Признайся, Алекс, у них начался бред от обезвоживания.
– Ну не знаю, – протянул Треллин. – Они утверждают, что как раз отчетливо поняли, как именно это сделают, и если бы не помешала группа спасения, то…
– А-а, им помешала группа спасения, – с пониманием произнес Тим. – Вот ведь гады эти спасатели! – пустынные…
И оба заржали в голос, как бывало много лет назад, на голове шахтера.
Когда смех затих и повисла пауза, Тим уставился в унитазную чашку. Молчание тянулось, оборачиваясь ощущением холодного пота на спине.
Сейчас я выкину что-нибудь, и Алекс все поймет.
Не решаясь поднять глаза, он сделал три крупных глотка.
– Что ты теперь хочешь от меня, Тим?
Алексей теперь смотрел на него изучающе, казалось, знал ответ, но не решил, что с ним делать.
– Я хочу улететь. Сделай так, чтобы меня выпустили, как прошлый раз. И я улечу.
– В прошлый раз все было по-другому. Теперь ты сам примчался к нему.
– Ты не понимаешь. У меня не было выбора.
Алекс откинулся на стуле и сморщил нос. Черные глаза смотрели насмешливо.
– Неужели? Мне так не показалось. Когда Ларский прокрутил на Совбезе ваше слияние… Ты цеплялся за изоморфа так, что даже я поверил в твой выбор.
Это было жестоко, и Тим прикрыл глаза.
Ирт, забери меня, просто увези и надень свой мешок.
– То есть ты мне не поможешь? – с трудом проговорил он.
– Боюсь, тебе нужна не моя помощь, Тим.
– Что ты хочешь сказать?
Он вскинул голову и уперся глазами в лицо Алекса, застывшее в холодной маске.
– Тебе снова нужна реабилитация. Может, год или два. Никаких полетов, пока они не разберутся, почему ты вообще пошел к нему.
– С хрена ты такое мне говоришь?! – выкрикнул Тим, уже не в силах контролировать себя и трясущееся тело.
– Ты после терапии и больше года на Дальних пределах так и не избавился от зависимости. Ты мог бы все просто рассказать следователю.
– Не мог! – Тим обхватил себя дрожащими руками.
– Не ври себе, – холодно отрезал Алекс. – Можно было отказаться от сканирования мозга и рассказать все своими словами. Он не имел права тебя заставить, и я бы вмешался. Но нет – ты даже не связался со мной, а побежал к Флаа. Чтобы он присосался и изгадил тебе кровь. Скажи, ты думал об его объятьях последний год?
– Нет!
– Тебя всего трясет. Ты зависишь от изоморфа и не контролируешь себя. Все стало только хуже.
Он прав, он прав. Мне нужно это бешеное растение, так нужно…
– Нет. Я… – Тим с трудом пропихивал слова сквозь онемевшие губы. – Контролирую… себя.
– Ты устроил поножовщину, – презрительно скривился Алекс.
– Я контролирую.
Треллин несколько мгновений молчал, рассматривал его. Тим чувствовал себя жалким, таким жалким в своем одноразовом грязно-зеленом слайсе. С испариной, выступившей на лбу, на висках, с дрожащими руками и неотвязными мыслями.
Алексей подался вперед, в черных глазах светилось напряженное внимание.
– Думаешь, справляешься? После вчерашнего? Тогда пойди и спроси у своего изоморфа, как он оказался около таракана.
Тим уставился на друга в ужасе.
– Ты хочешь, чтобы он порвал меня?
– Он не порвет, неужели ты не понимаешь? Изоморф слепил из себя человека и вырядился к твоему приходу, как танцор кордебалета. Ты ему нужен.
Тим почувствовал, как лицо заливает краска.
– Ты хочешь, чтобы я пошел к Ирту? Снова?
Алексей откинулся на прямую спинку и небрежно пожал плечами. Смотрел холодно и равнодушно.
– Нет. Я думаю, ты не справляешься и не контролируешь ничего. Поэтому хочу, чтобы ты отправился в реабилитационный центр. И не думал больше о полетах.
– Я тебя понял, Алекс.
– Хорошо, Тим. Извини, но это правда.
Оставалось только подняться и тащить свою задницу прочь из Дублина. Вот только куда? Реабилитационный центр или Ирт – такой выбор предложил генерал-интендант. Или бросить все и отправиться к отцу на Марс? Но эту дорогу он сам закрыл для себя, забил наглухо.
Тим вышел за дверь. С трудом переставляя ноги, пошел к припаркованной авиетке. Оборачиваться не хотелось.
Он не чувствовал затянувшихся на нем ремней пилотского кресла, не видел сквозь носовой купол пестрой красоты улиц Дублина. В ушах грохотал, отдавался эхом собственный мыслеприказ: «В Планетарную прокуратуру».
А когда авиетка взмыла вверх и развернулась в обратную сторону, Граув и уже не мог видеть, как генерал Треллин стоял, обхватив себя руками, у открытой двери особняка и смотрел вслед уже исчезнувшей за горизонтом машины.
Ростки памяти
Лежа на боку с закрытыми глазами, Чага проводил рукой где-то у края своего ноющего обессиленного тела. И еще считал. Одно движение, еще одно – сто пятьдесят три, и еще – сто пятьдесят четыре. Он сбивался и начинал сначала уже бессчетное количество раз. Счет отвлекал, помогал избавиться от изматывающего ожидания. И от тошноты.
Казалось, стены размеренно вращались вокруг него, но, возможно, все дело в цвете, наползающим со всех сторон, стоило только разлепить ресницы. Цвет был неотвязно фиолетовым с бурыми бесформенными пятнами, как пролежнями на какой-то гигантской, избитой до отеков утробе. Под подушечкой большого пальца ползли сухие трещины, потом бугорки, странно теплые и словно вибрирующие от движения.
– Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги товарищу, – прошептали его сухие губы.
В пальцах отзывался ритм, и они подрагивали над тошнотворным фиолетовым грунтом, разрисовывали позывными поверхность. Только на месте отсутствующего указательного сигнал рвался, уходил в пустой космос неразборчивым бормотанием.
Поэтому его не найдут. Поэтому его не находит Ирт.
Пальца не было, пальца не было, и он не мог правильно передать позывные. В его скафандре не хватит воздуха… а еще нужна вода?
– Направление зет – на альфа тридцать семь, – помоги товарищу, – знакомый голос бился в висок.
Харли Макгрей любил напевать коды трансгалактических передач. Тима Граува это невероятно бесило. Особенно в тот день, когда флот экспедиции отказался от взятого курса. От его проекта. Но кто такой Харли? Кто такой Тим? Они ему не помогут, они не знают Чагу.
– Помоги товарищу…
Поможет только Ирт. Он один вспоминал о нем. Иногда.
Чага приподнялся на локте и разлепил ресницы. Но сразу прикрыл глаза ладонью, чтобы защитить их от невыносимого фиолетового цвета. Раньше эти натеки породы раздражали, потом пугали, но почему сейчас так плохо?
Он знал, это его место в Нише Перерождений, поскольку он глуп и бесполезен. Не мог отрастить себе ни уха, ни пальца, хотя Хозяин очень старался, чтобы у него получилось. Чага не заслужил никакого другого цвета. С большим трудом, подтягиваясь на локтях, он пополз к входу. Сам себе казался тяжелым и неповоротливым отростком. Странно, что тело когда-то было покрыто тканью. Зачем? Или не его?
Вход был опасным местом, только Хозяин мог с легкостью проходить насквозь. Перекрывал его своим мощным торсом и вызывал у Чаги одновременно страх и судороги сладостного предвкушения. Иногда он с трудом вспоминал, что Тим Граув ненавидел эти моменты: приближающуюся к нему багровую фигуру, попытки Ирта сделать его лучше. Даже пытался выбраться через вход. Просовывал руки в упругие бесцветные струны, а потом, отброшенный мощной волной к дальней стене, бился в электромагнитных судорогах и кричал от боли в обожженных руках.
Чага был умнее, он не трогал струны, но иногда подползал поближе и звал Ирта. Не сразу, конечно, а в тот момент, когда страх почувствовать, как что-то рвется внутри, начинал казаться уже не столь важным по сравнению с неумолчной, сводящей с ума потребностью.
Сначала он ощущал присутствие Тима внутри. Осуждающее и презирающее Чагу. Но постепенно выстраивал стену, пока не отгородился от другого сознания. После этого перестал различать страх и желание. Все сливалось в полосу отчаянной зависимости, где багровая боль переходила в сияющий золотом восторг и чистое наслаждение. Однажды попробовал засунуть руку в струны, надеясь, что ожог принесет облегчение и золотое счастье. Хотя бы на время. Не помогло. Он остался пуст, и взорванная болью кожа только подчеркивала пустоту.