Поэтому теперь Чага не трогал струны, а только доползал до выступающего ребра входа и слизывал сочащуюся из него влагу. Она – тягучая, как слизь, с резким содовым привкусом, утоляла жажду и притупляла голод. Когда хозяин увидел, как Чага пытается напиться, то стал издавать короткие резкие звуки – засмеялся.
– Кто бы подумал, что землянин будет слизывать мочу подземных червей. Ты мог бы стать полезен даже для моего отца. Он чернеет, как недоношенный хург, от брезгливости, а стая присосок, не останавливаясь, натирают поверхности его Ниш.
Нахлынула забытая волна стыда, – Чага оторвался от влажного ребра и опустил голову.
– Хотя, впрочем, не отдам, ты слишком забавный для его блекло-серых клеток.
Чага молчал и не поднимал глаз.
– Оближи и меня. Так ли полезен этот отросток у тебя во рту? А то молчаливым ты мне нравишься больше. Будешь выразительнее хлопать глазами.
На несколько мгновений Чага растерялся, не в силах понять, что именно он должен делать.
– Ну что же ты стоишь, дружок?
Чага сделал несколько шагов и поднял голову. Белесые глаза за багровыми контурами голых век сузились. Чага потянулся ртом к падающим на широкий конус плеч отросткам капюшона.
– Куда же ты? У тебя рот полон дряни, сползай ниже.
Испытывая странное облегчение, он опустился на колени и уставился на постамент идеально гладких конечностей изоморфа, сморгнул выступившую на глазах влагу.
С багровой поверхности оторвался и потянулся к нему тонкий продолговатый лист, на его середине появилась прозрачная дрожащая капля, так похожая на воду. Ни о чем не задумываясь, Чага слизнул ее, провел языком по все длине листа. Во рту появился острый, чуть солоноватый вкус.
– Хорошо, – прозвучал голос. – Давай еще.
Влага появилась снова, и Чага торопливо слизал ее. Провел языком еще и еще раз, хотя в листе было пусто, а на языке оставалась колючая прохлада. В какой-то момент ощутил прикосновение к небу, а потом в горло поползла прохладная тяжелая ветка. Чага закашлялся, выплескивая наружу слюну и слизь. Хозяин внезапно отпрянул.
– Ты полон мочи червей, Чага. Если бы она разбавляла твою кровь, я бы давно порвал тебя в клочья.
С тех пор Ирт не приходил, а пить хотелось невыносимо.
Чага собрал с ребра всю слизь, до которой мог дотянуться, и заметил, что струны входа утратили прежнюю упругость, болтались как истончившиеся стебли мертвых растений. Это одновременно пугало и рождало мутную, не поддающуюся осознанию надежду. Чага неуверенно протянул руку и дотронулся до дряблых веревочек. Те всколыхнулись.
– Направление зет – на альфа тридцать семь – помоги товарищу, – прошептал он понятные только Тиму слова и двинулся наружу.
Вперед тянулся длинный переход: гладкие поверхности стен, прямые углы, плоскости высоких потолков – взгляд затягивало глубокой флюоресцирующей чернотой. Свет пробивался откуда-то снизу, то яркими, то блеклыми островками у самых стен. Некоторые огоньки света двигались, ползли друг к другу, как неповоротливые световые черепахи. А может, не друг к другу, а подальше от Чаги. Вокруг ничего фиолетового и тошнотворного, и набухшая в мозгу опухоль стала опадать, не давила изнутри на глаза и виски.
Ноги не подчинялись, подворачивались, колени дрожали от слабости. Он мог бы ползти, но руки казались еще слабее ног. Стена, о которую он оперся, казалось, струилась по руке мощным воздушным потоком, но не была им – Чага видел только черную гладь под изуродованной ладонью.
– Энергия, энергия, – пробормотал он слово из памяти.
Делал шаг за шагом, не понимая, куда и зачем.
Я могу потеряться, или меня съест фиолетовая утроба, или струны обмотаются вокруг шеи, и я буду кричать от страха… Тогда Хозяин придет, прорастет в меня, и мы полетим сквозь галактики и черные дыры к ослепительным, палящим сверхновым.
Чага споткнулся и всхлипнул, с края его губы стекала слюна.
Коды трансгалактических передач… я должен вспомнить… если вырастет палец…
Он навалился грязным голым телом на несущуюся куда-то мимо «энергию» черных стен и вдруг увидел распахнутый вход. Оторвался от стены, и ноги сами понесли к чему-то светлому и теплому за козырьком, нависающим над полукруглым входом. Проковылял внутрь и упал на четвереньки.
Здесь жили пузыри. Множество радужных пузырей плавало в желто-коричневом шестигранном бассейне. По стенам к ним тянулись хорошо знакомые Чаге ненавистные струны. Пузыри в студенистой жидкости двинулись навстречу ему, отдаляясь друг от друга, сбиваясь в группы и приобретая странную, смутно знакомую форму.
Несколько мгновений Чага не мог сообразить, что такое сложилось из пузырьков, – стоящее на четырех конечностях, с продолговатой головой и болтающимся между конечностями коротким отростком.
Когда он все-таки узнал себя, то ему стало смешно, в голове всплывали воспоминания о мальчике, бегающем между зеркалами и превращающемся, то в великана, то в карлика, то в квадратного уродца. Тот мальчик тоже смеялся, только смех у него был звонкий, и по щекам не текла влага. Это был он сам? Или Тим Граув?
Чага вытер о предплечье мокрое лицо и шмыгнул носом. Хотелось коснуться крошечных радужных сфер. Но он промедлил Отпрянул назад, когда жизнь в водоеме всколыхнулась. Его собственное изображение на мгновение потеряло форму, а потом потянулось тонкой, сотканной из пузырей рукой. Существо оказалось смелее Чаги, а может и дружелюбнее. Он тоже протянул руку и коснулся упругой пульсирующей цветом жизни. Прикосновение сопровождалось звуком, похожим на тихое потрескивание. Как костер, ровно горящий в лесу.
Откуда Чаге знать про костер?
Но он знал – это хороший звук. Вокруг нет ничего фиолетового, и пузырькам не противно превращаться в такое смешное существо, как он. И касаться его. Он опустил руку и сел на голые пятки. Пузырьки быстро перестраивались, двигались. Его собственное отражение менялось, перетекая из формы в форму, и в какой-то момент Чага понял, что радужное существо уже поднялось во весь рост, в то время как он сам только на полпути вверх, пытается удержаться на слабых ногах.
– Ты знаешь то, что я только собираюсь сделать? – прошептал он.
Чага мечтал об ответе. Но с ним, конечно, никто не заговорил. Кто бы стал? То, что пузырьки видели его или чувствовали по-своему, уже казалось чудом. Чувство, что пришел туда, куда давным-давно потерял дорогу. И потерял право на эту дорогу ступать.
Чага поднимал то одну, то другую руку, поворачивался боком. И следил за тем, как ему отвечают, как новые друзья угадывают каждое неловкое движение. В какой-то момент в глазах потемнело, голова закружилась, и он рухнул на плотный темно-коричневый грунт под ногами. Боль прошила тело насквозь.
Хозяин? Я не хотел…
Он едва помнил, как оказался у Ниши Пира. Полз на четвереньках то по узким, то по широким переходам. Полированные поверхности сменялись шероховатой керамикой. В симметричные переплетения попадали пальцы, а на коленях оставались царапины. Мимо двигались тени, раздавались непонятные звуки. Чага не поднимал голову. Знал, что здесь, в чистилище, через которое Хозяин пытался помочь ему пройти, есть множество опасностей. Бьющие струны и звуки, которые сдавливают грудь и прерывают дыхание, и прикосновения, с треском рвущие кожу, и, наконец, фиолетовый цвет. А еще вышагивали ожившие ужасы, один взгляд на которые останавливал кровь.
– Ирт, Ирт, – шептал он. – Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги…
Он едва помнил, как оказался у Ниш Пира. У ребра поворота хлынули звуки, и Чага замер. Это было стрекотание, и шелест, и резкие высвисты, и шипение гадюки. Звуки сплетались в странный невообразимый гомон, от которого хотелось свернуться в клубок, забраться в темную нору и умереть там маленьким и незаметным. Но норы не было, а мимо по проходу под плетением слишком ровных и одинаковых корней плыл мигающий сиреневым цветом огонек. И, найдя в себе отчаянную решимость, Чага заглянул за угол.
Там за поворотом творилось невообразимое, и накативший ужас не давал возможности оторваться от зрелища. Прозрачный дым, а может быть пар, плыл под высокими сводами, с которых тянули вниз выступы, конусы и трапеции разноцветные каменные уродцы. Под ними на разных уровнях большими и малыми группами шевелились и шумели чудовища.
Чаге казалось, что он видит рога и гребни, вытянутые шеи и заостренные вверх живые капюшоны. Взгляд сам собой лепился к кривым отросткам, вращающимся вокруг продолговатых разноцветных тел. Он всматривался в отдаленные углы, и все чуднее и страшнее казались ему существа. Клубки на множестве колючих отростков, стволы, оплетенные кружевом грибных наростов, хвосты, обмотанные вокруг коротких ног.
Чага утонул в хаосе форм и звуков. Сердце пыталось пробить грудную клетку, а взгляд метался от чудовища к чудовищу в поисках надежды и спасения. И тут он увидел Ирта. Хозяин сидел справа и выше всех. За его мощным торсом, как крылья, выступали края сиреневого полированного камня. Багровые отростки капюшона время от времени расправлялись, тянулись к еде, которая лежала в плетеном углублении. От одного его прикосновения тонкие блины-листья, серые продолговатые маслянистые штуки исчезали, словно растворялись прямо в воздухе. Стоило Ирту сделать движение, и те, кто сидел рядом, клонились к нему. Стоило издать низкий короткий звук, как все стрекотали и шелестели. Стоило быстрой волне пробежать по его телу от плеч к изгибу бедер и ног, как все затихало вокруг него.
Он был здесь главный. Хозяин. Чага почувствовал, как тревожное ожидание заполнило до краев, как заныла кожа в предвкушении жалящих прикосновений. Он двинулся вперед, почти не осознавая этого. Очутившись в проходе, почувствовал, как горячий пар прошелся по обнаженному телу. Все живое и страшное, рогатое и покрытое отростками качнулось в его сторону, словно Чага не незаметно вполз, а громыхнул скрипучей дверью. Он сжался, уязвимый и жалкий.
Ирт увидел его и поднялся во весь свой огромный рост. Сиреневое седалище за ним протяжно заскрежетало. Глаза на высоком овале головы сверкнули белизной. Хозяин пошел прямо к Чаге. Три ноги двигались тяжелыми махинами, багровое туловище чуть раскачивалось при ходьбе. Он приблизился, и тонкая полоса, похожая на плоскую руку, отделилась от тела. Ирт коснулся головы Чаги, и тот затрепетал от запредельного возбуждения и ужаса. Не мог кричать, не мог просить, даже сдвинуться не мог.
– А! Вот и Чага. Моя зверушка.
Голос Хозяина был похож на гром и электрический разряд, а плоская рука казалась нежнейшим шелком, скользящим по обнаженной коже.
– О! Да ты весь дрожишь, – Ирт наклонился, и легкий запах горечи защекотал ноздри. – Что тебе нужно здесь?
– Помоги… – прошептал Чага сквозь онемевшие губы.
– Ты смешно просишь, как же не помочь.
Чага кивнул, его била дрожь. Но, когда Ирт коснулся и колючий холод стянул кожу, он закричал. От ужаса или от боли – не в состоянии осознать. Кровь текла по изнанке глаз.
Тим… Тим… Тим…
Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок…
Тим!
Граув подался навстречу голосу и открыл глаза. Впереди просматривался нос авиетки, за которым стелилась яркая, изгоняющая отчаяние синева. На расстоянии вытянутой руки торчал экран управления.
Я его видел во сне. Это был просто сон.
– Тим!
Его разбудил Сэм. Вырвал из дерьма, которое еще день назад валялось в дальнем углу памяти, как поблекшая тряпка, и вот снова расцвело…
Голос Сэма транслировался всем внутренним корпусом машины, расслаивался на бесконечно повторяющиеся звуки. Как происходило при экстренной связи, особенно если существовала опасность, что армейская авиетка сильно повреждена. Кэмпбелл пошел на крайние меры. Тим поморщился от звуковой вибрации в голове и переключил все безобразие на голографическую трансляцию.
Сэм маячил в пушистом домашнем халате, а за его спиной виднелись гладкие соты разноцветной политеки. Увидев Тима, он кинулся к экрану и завопил:
– Что с тобой случилось?! Где твой интерком? Ты не отвечаешь!
– Я… – заблеял Тим, силясь сообразить какую-нибудь правдоподобную историю. Не выходило – в голове навязчивой тенью ползал Чага.
– Тебе нечего сказать! – отрезал Сэм и решительно ткнул пальцем прямо ему в нос.
Тим кивнул и сразу почувствовал, как под яростным напором Кэмпбелла исчезает напряжение и боль в груди.
– Сэм, извини, я его случайно оставил на корабле.
– Не ври, Граув. Ты его специально оставил!
Тим неловко заерзал, не понимая, мог ли Кэмпбелл как-то узнать о небольшой драке и ночевке на станции скорой помощи.
– Но ты же нашел меня. По позывным авиетки…
Сэм недовольно фыркнул и уставился изучающим взглядом. В прищуренных глазах быстро и отчетливо отразился медицинский приговор.
– Тим, как ты себя чувствуешь? – вкрадчиво произнес доктор и аккуратно, будто боясь спугнуть буйно помешанного, сел на краешек кресла за столом. – И что на тебя надето?
Тим вздохнул с облегчением – похоже, Сэм о потасовке не осведомлен.
– Немного подпортил одежду, и лень было возиться с новой.
– Ты выглядишь отравленным. Хуже, чем вчера. Я приеду, – расстроено заявил друг.
– Нет!
Чтобы усилить отказ, Тим яростно замотал головой. Сэм открыл рот, явно желая возразить, но что-то его отвлекло. Он обернулся и крикнул через плечо:
– Сейчас, Лулу! Приду и посмотрю слона.
– У Лулу есть слон? – глупо улыбнулся Тим.
– У Лулу много кто есть. Она увлеклась созданием интеллектуальных животных. Но дома, слава богам, только слон.
Еще раз оглянувшись назад, Сэм добавил трагическим шепотом:
– Лулу почему-то думает, что военно-полевой хирург – то же, что и ветеринар, и должен уметь лечить весь ее звериный выводок.
– А он умеет?
– Граув! Мы о ком сейчас говорим?
– О Лулу и одном военно-полевом хирурге.
– Нет, мы говорим о тебе!
– Хорошо, – сдался Тим. – Я сделаю как скажешь. Все-все. А тебе приезжать нельзя, – у тебя слон. Он больше меня, и с ним хлопот больше.
– Хлопот больше с тобой, – не проявив никакого желания шутить, отрезал Кэмпбелл.
Вздохнул и добавил:
– Ладно. Тебе нужно просидеть в воде не менее получаса, выпить литр воды или чая и вколоть раствор, который я оставил для тебя в аптечке на «Маленьких радостях». Двойную дозу. Понял?
Тим послушно закивал.
– И если завтра ты не ответишь через собственный браслет интеркома или наденешь слайс, или просто мне не понравишься, я приеду, – строго сведя брови, заявил Сэм. – И солью к чертовой бабушке всю твою отвратительную кровь. И знаешь что! Возьму с собой слона. Буду решать две большие проблемы в одном месте.
– Нет! Только не слона! Я все сделаю, Сэм!
Тим улыбался, клялся, шутил о слонах и удавах, и немного о Лулу, игнорируя свернувшегося внутри испуганного Чагу. И Сэм ему поверил. Он всегда был слишком доверчив.
А Граув постарался быть послушным. И забрался в воду.
Авиетку чуть раскачивал Тихий океан. Вода выплескивалась на крыло, растекалась прозрачными лужицами по невидимым сочленениям пинталей – крохотных плиток композита, из которых было соткано тело машины. Тим постоял на крыле, ощущая теплую волну под голыми ступнями и всматриваясь в изгибы лежащего вдалеке побережья. Солнце нагревало плечи и спину, и от этих горячих касаний становилось хорошо. Хотелось замереть в неподвижности, ни о чем не думать, чтобы не разбудить чуть задремавшую в нем жажду.
Внезапно синяя гладь между авиеткой и побережьем вспенилась спинами дельфинов. Они шли дружно, большой стаей, но совсем неспешно, будто красуясь. Один вылетел высоко, крутанулся в воздухе и снова ушел в воду. Прищурившись, можно было увидеть россыпь брызг, чуть взметнувшихся и растворившихся в жарком воздухе и в бесконечно спокойном океане.