***
Сложив на берегу десяток жирных рыб, мальчики легли на песок, греясь на щедром солнце сезона Урожая.
— Знаешь, я скоро улечу… — грустно сказал Даро.
Риэ повернулся и подпер рукой голову, глядя на него.
— Мне нужно поступать в академию Пяти Планет. Она далеко… на орбите Оанс.
— Ого, — старательно пряча эмоции, восхитился Риэ. — Прям в столице системы… Ну, зато там неверное, красивые девчонки, — попытался улыбнуться он.
Даро улыбнулся в ответ и открыл глаза.
— Это еще не сейчас. После сезона Ветров. А девчонки… мне сестры хватает.
— У тебя есть сестра? — удивился Риэ.
Даро потянулся за курткой и достал из кармана браслет. В воздухе повисла голография: на фоне грозового неба стояла девочка с темными волосами, за спиной развевалась какая-то белая ткань, создавая эффект крыльев.
— Очень красивая, — сказал Риэ.
— Она тоже так считает, — фыркнул Даро. — Я бы умер столько думать об одежде или духах! Или с ума бы сошел.
Он тревожно взглянул на Риэ, очевидно, вспомнив, что у того тоже были сестры.
Были.
Риэ сглотнул и торопливо попросил:
— Покажи еще что-нибудь.
— Вот запись с праздника Урожая, сестра выступает.
Даро переключился на другую голографию. На широкой террасе танцевали девушки-Высшие в цветных мантиях, с замысловатыми прическами… Чем больше Риэ смотрел, тем больше удивлялся. Опознать сестру Даро среди них не представлялось возможным.
— Слушай, как вы различаете своих баб? Они же все одинаковые! — разочарованно протянул Риэ.
Даро заливисто рассмеялся.
— Главное, при встрече с сестрой этого не ляпни.
— А ты что, ее со мной познакомишь? — улыбнулся Риэ.
— Может, и познакомлю, — задумчиво ответил друг.
***
Белый песок скрипнул, Даро подпрыгнул высоко вверх, чтобы нанести противнику серию ударов. Приземлившись там, где мгновение назад была грудь Майнеша, перехватил его кулак, но вместо того, чтобы, как учил наставник, нырнуть под локоть и дернуть, опрокидывая наземь, сделал обманный замах и подсечку. Майнеш, не ожидавший такого, упал на спину, клацнув зубами, но тут же вскочил, готовый продолжать бой.
— Аэ!
Резкий окрик наставника заставил обоих замереть. Быстрые шаги прошуршали по песку за спиной.
«Даро, откуда ты взял этот прием?»
Даро выпрямился и взглянул на наставника.
«Увидел в городе».
Отговорка была откровенно слабой. Драка на какой-нибудь центральной улице была бы сразу пресечена стражей. О том, что заходит дальше «приличных» районов, Даро никому не говорил. Он не сомневался: семья вряд ли одобрит его прогулки у берега и, тем более, дружбу с низшим.
«Покажи еще раз», — потребовал наставник.
Даро послушался. Наставник молча посмотрел и больше не стал расспрашивать. Даро бы отдал все, чтобы узнать, о чем он думает, но по безмятежному лицу истинного Высшего понять это не представлялось возможным.
________________________________
[1] Замечу, что совершеннолетие и зрелость наступают у сиуэ в разное время. Точно так же обстоит дело, например, у иудеев — бар/бат мицва празднуется в 12 или 13 лет, тогда как полную самостоятельность ребенок получает только по достижении физической зрелости.
[2] Выходит около 32 км/ч
[3] Даау — личный, неповторимый узор на коже сиуэ. В обычном состоянии виден на спине, в период гормональной активности становится ярче и проявляется по всему телу.
========== 4. Друзья ==========
Очищенные от пыльцы каменные плиты садовых дорожек словно светились, текущая по ярким узорам вода сливалась в желобки. Тихое журчание и скользящие по коже капли умиротворяли. Так странно, что имперцы и лароны предпочитают прятаться от ливня под силовыми полями… Даро снял перчатки, сунул за пояс и теперь шел по саду, пальцами стряхивая воду с жестких листьев айм. Голубой кустарник выделял сладкий секрет во время дождя. В детстве Найя умудрилась им отравиться и три дня провела в медицинском крыле. Она никогда не знала меры в сладком. Даро улыбнулся и облизнул руку. Свернув на другую дорожку, миновал терпко пахнущие кусты и подставил обе ладони дождю, смывая сок.
Теперь Найя редко приходила к нему. Сестра упрекала Даро в том, что он отдалился от нее и ничего не рассказывает. Это было правдой, но Даро не смел поделиться с Найей первой настоящей тайной в его жизни. А рассказывать, что видел, тщательно избегая упоминаний о Риэ, было неприятно: врать сестре Даро не хотел. О том, чтобы взять Найю с собой в город, Даро даже не думал: дочери правителя там не место, а обычаи запрещали юным лэрнен выходить на улицу без почетного сопровождения. Теперь он смотрел на жизнь во дворце с иной стороны и порой жалел Найю за то, что та родилась девочкой. Судьбы высокородных предопределены еще до их рождения, особенно судьбы девушек…
Даро часто вспоминал разговор с отцом, произошедший после его первой ночной отлучки. Тогда они тоже бродили по каменным узорам в дворцовом саду, а Даро от волнения едва видел, куда идет, и напоминал себе дышать ровнее. Он высказал все, узнанное за несколько печатей, которые пробыл вне дома. Умолчал лишь о том, что большую часть времени провел, общаясь с Риэ. И теперь не знал, как ответит на это отец. От напряженного ожидания внутри все замирало, но властитель Ронн не стал порицать сына, как не стал и удивляться услышанному.
— Не думай, что правитель живет в вакууме, Даро, — усмехнулся Итари, глядя на него. — Мне не нужно бродить по улицам, чтобы знать все о моем народе. То, что этого до сих пор не знаешь ты — лишь твой выбор. Если бы ты интересовался своей планетой чуть больше, чем военными искусствами, то не изумлялся бы так теперь.
Итари вздохнул.
— В этом есть и моя вина. Возможно, наставник прав и мы чрезмерно опекаем тебя.
Даро распахнул глаза и чуть было не споткнулся о ступеньку, отделяющую верхнюю часть сада от нижней. Он и раньше знал от наставника, да и от отца, что признать свою вину может лишь храбрый. Однако вправду слышать такое от правителя… В любом случае, сам Даро виновен гораздо больше! Мальчик не знал, что и думать, и уж тем более — что сказать. Оставалось положиться на этикет. Даро почтительно опустил глаза и постарался сосредоточиться на том, чтобы шагать в ногу с отцом. Тот долго молчал, и Даро, наконец, решился спросить:
— Законы… устанавливает власть, но они для народов. Почему же сами сиуэ их не соблюдают? И если мы знаем об этом, то почему ничего не делаем?
Итари чуть улыбнулся и остановился, внимательно глядя в лицо сыну.
— Мир многогранен. Сиуэ — не роботы. Они могут не принять новое в силу привычки к старому, пусть даже проиграв. Обычай сторониться запятнавших себя мудр, это может удержать от преступления кого-то другого.
Итари отвернулся и продолжил идти. Помолчав, добавил:
— Обычаи мудры, но не всегда справедливы. Порой нарушение древней традиции — единственно правильный выбор.
Даро представил, что сказал бы его учитель истории на такие слова. Если бы сухопарый черноглазый сиуэ услышал их от самого Даро, то точно скривил бы рот и окатил несмышленого мальчишку-наследника презрением… Может, это такая проверка — прорвешь ли скорлупу сухих правил и примешь многоцветную, но столь опасную реальность? Даро вспомнил голодные, озлобленные взгляды парней в темном переулке. Они не просто хотели содрать с него дорогую одежду. Они готовы были его убить… И никакие традиции и законы не помогли бы Даро тогда. А помог тот, кто сам с легкостью нарушал и то, и другое.
— А… родственники преступников? — нерешительно начал Даро. — Можно же, например, давать тем, кто их нанимает, какие-нибудь льготы. И запретить выгонять таких рабочих, — поспешно добавил он.
Правитель вновь улыбнулся, на этот раз — грустно.
— Подумай сам.
Даро нахмурил брови и уставился поверх кустов, просчитывая варианты. Наконец, он посмотрел на отца и сказал:
— Тогда их перестанут нанимать вовсе.
Итари кивнул одними глазами и молча положил ладонь ему на плечо.
— Но как же тогда?.. — прошептал Даро.
— Катастрофа сиуэ была не только в угрозе вымирания, Даро. Не вмешайся Империя, Королевство навечно застыло бы во времени. Но, хвала богам, теперь у нас есть надежда. Это вы, наши дети, — вздохнул правитель. — Вы растете в ином мире и сможете принять то, что многие из нас — уже неспособны.
***
Дома, в деревне, Риэ часто мастерил что-нибудь для младших сестер, вытачивая из дерева и всяких железок игрушечных зверьков. Некоторые даже могли пройти на веревочке пару шагов, хоть и быстро ломались. В первые три пятилуния своей жизни в городе Риэ почти не выходил из дому, проводя все время с отцом в мастерской. Тока не был настоящим техником, скорее любителем-самоучкой. Простые починки ему еще давались, а сложные приборы он разбирал на запчасти и потом продавал на вес. Старьевщик обучал сына и принимал его помощь без особого восторга. Другой на месте мальчика обиделся бы, но во-первых обижаются только на близких, а близким Тока Зунна Риэ бы точно не назвал. Во-вторых, сидеть без дела было непривычно и скучно: в деревне день был наполнен трудом с раннего утра до поздней ночи. Смотреть передачи по тахиосвязи надоедало, а проектора голограмм, чтобы читать книги, у Зунна не было. Да и потом, язык сиуэ плохо годился для чтения глазами, а шариков-книг у Тока не водилось, разве несколько старых инструкций по ремонту.
Днем в лавку старьевщика приносили разные мелкие приборы или вещи на починку. По ночам там происходило совсем другое, но об этом Риэ тогда не знал. Тока спал прямо на топчане в мастерской и каждый вечер запирал дверь на лестницу, ведущую в верхнюю комнату, где обитали Риэ с дедом. Это не слишком удивляло Риэ — мало ли какие привычки и обычаи у городских… Может, отец просто не доверял им, так же как и сам Риэ не доверял Тока. Увидев отца вживую, он с облегчением убедился, что мать была неправа: Риэ походил на отца разве цветом волос.
Сначала Риэ просто повторял за Тока, потом стал вникать в устройство электронных штучек. Он быстро наловчился не только чинить небольшие поломки, но и делать разные фигурки из ненужных частей, которые Тока свозил на свалку в конце каждого пятилуния. У него получилось создать модель той бескрылой птицы, встреченной в первый день в городе. Теперь Риэ уже знал, что они называются туйси и живут в солончаках на другом берегу залива. Местные использовали туйси как гужевой транспорт — птицы были выносливы и неприхотливы в уходе, а их яйца с крепкой скорлупой годились для разных поделок.
Эту модель Риэ думал продать в один из торговых дней, когда ездил с Тока на рынок, однако в итоге все четыре печати боялся, что ее кто-нибудь купит, и испытал огромное облегчение, когда этого не случилось. После он делал гораздо более проработанные фигурки — героев сказаний, животных и птиц, морских тварей, но расставался с ними легко. А та, первая туйси так и стояла на полочке у лежанки.
Столичные врачи брали дорого, но даже к бесплатным медикам, что периодически дежурили в районе, дед отказывался идти. Привычными ему средствами здесь не лечили. А при виде мерцающих цветными огоньками капсул диагностов, в которые укладывали выстоявших длинную очередь посетителей, Камоир тихо ругался и делал жест для отвода зла.
Дед Камоир старался помочь Риэ по мере сил хотя бы в сборе металла, но с каждым пятилунием ему было все труднее выходить из дома и даже спускаться по лестнице, встречая редких теперь посетителей. Он принимал это с присущим старикам внешним безразличием. Риэ также не показывал ему своего отчаяния, так что их совместные вечера были, по большей части, наполнены безмолвием. Ощущая, как руки деда ласково перебирают и расчесывают его волосы, Риэ чувствовал, что без того неподъемный камень в груди становится еще тяжелее. Ведь очень скоро у Риэ не будет и этой малости. Скоро. Может, даже завтра… После смерти деда он останется совсем один. С другой стороны, Риэ молод и здоров, а Камоир мучается приступами жара чуть не каждые двенадцать дней и, верно, еле сдерживает себя, чтобы не просить Элай о милосердном скором конце…
Тонкий плазменный резак с тихим гудением шел по линии. Горячий воздух обжигал пальцы даже сквозь изолирующий состав, которым Риэ смазал руки. Он старался не дышать, чтобы не запотело увеличительное стекло. Наконец, на верстак упала вырезанная деталь. Риэ подул на нее, полюбовавшись, как вспыхнул по краешку раскаленный металл. Подождав, пока яркая линия погаснет, отодвинул в сторону, к уже готовым кусочкам.
Даро смотрел на работу друга во все глаза. Риэ прикусил губу, чтобы не улыбаться, и вновь сосредоточился на том, что делает. Он впервые привел Даро к себе в дом, и теперь тот почти лежал на верстаке, чтобы лучше видеть, как Риэ собирает очередную механическую никчемушку — знак Марай, три наложенные друг на друга капли. Тронешь — завертятся, заблестят. Делать такие Риэ не любил, но они продавались лучше всего.
Риэ больше не верил в богов, но подолжал бросать зернышко вионы в воду перед тем, как плыть на охоту, и делал жест для отвода зла, оказываясь на перекрестьи четырех дорог. Он не верил в богов, но привычные действия успокаивали. Так казалось надежнее. Даро же всем сердцем был предан Марай и искренне страшился гнева ее строгой сестры и неистового брата. Риэ не пытался переубедить друга — зачем? Ведь еще совсем недавно он и сам верил в то же, и был тогда гораздо счастливее…
Сверху раздался глухой кашель деда. Риэ отложил инструменты и прислушался, потом вернулся к работе. Даро смотрел на него так, что Риэ на миг стало невыносимо жалко самого себя. Он нахмурился и отвел взгляд.
— Скажи, ты знаешь легенду о плавниковой шлюхе? — спросил он, желая рассеять потяжелевшее молчание.
— О ком?! — поперхнулся Даро.
Риэ закрутил последний маленький саморез, отодвинул стекло и сунул отвертку в ящик.
— Ты же слышал это ругательство. Я и сам так бранюсь, но подцепил его только тут, в столице. Одна девчонка с доков рассказала, что плавниковыми шлюхами называют тех, которые ложатся под всех подряд. Не владеют собой, как олу в период нереста. И могут от этого обрасти плавниками и превратиться в поганую болотную рыбу…
Он усмехнулся, глядя, как темнеют щеки Даро: тема отношений между полами была для него смущающей и запретной. Высшие напридумывали себе сотни странных и неудобных обычаев, образующих пропасть между парнями и девушками, и Риэ никак не мог понять — зачем. У них в округе Красных Песков были совсем другие законы приличий, там работали и развлекались все вместе. А Даро и посмотреть-то на уличных девчонок не мог без того, чтоб не начать мучительно багроветь и заикаться.
— Она сказала, есть старая легенда, — закончил Риэ.
Даро закрыл ладонью лицо, потом фыркнул.
— О боги, я, кажется, понял, о какой легенде речь. Там все совсем не так!
— А как? — с любопытством спросил Риэ. Откинулся на стуле и задрал ноги на верстак, приготовившись слушать.
— Это печальная история о деве, которая полюбила саэля. Он являлся ей в образе океанского альсонну…
— Такой огромный? — вытаращил глаза Риэ. — Ну ясно, почему она не смогла устоять…
Даро стукнул его кулаком, хохочущему Риэ едва удалось удержать равновесие, не сверзившись на пол.
— Вечно ты все… Нет, у них была любовь, но чтобы остаться с саэлем, девушка отказалась от семьи и рода, и сама превратилась в альсонну. В самку, — уточнил он, подозрительно глядя на ухмыляющегося друга.
Но Риэ не стал шутить. Настроение улучшилось — и довольно. Теперь можно поговорить о более важных вещах. Это было еще одной причиной, по которой Риэ позвал Даро к себе: в пыльной лавке к ним никто не смог бы незаметно подкрасться. С некоторых пор Риэ ходил по улицам с оглядкой…
Он вынул из кармана кошель и достал оттуда золотисто-зеленую пластинку. Даро удивленно приоткрыл рот. Ну еще бы: такие деньги не каждый день видишь. Друг поджал губы и отвел глаза. Риэ криво усмехнулся.
— Я не крал ее.
— Нашел работу? — тут же расцвел Даро.