– Ну что, доча, – не прекращая сплевывать, сказала она, – нашла все-таки? Я тебе так-то уже третий месяц ее подсовываю.
– Это вы мне, женщина? – растерялась Люся, по-прежнему вертя в руках цветную палку.
– Да какая ж я тебе женщина! – почему-то рассердилась собеседница. – Вот вроде все такие порядочные, приличные, а как рот раскроют… В наше время всех было принято называть девушками, хоть ты уже одной ногой на пенсии! – И она особенно смачно сплюнула шелуху уже не себе под ноги, а Люсе. – Иди с глаз, все, видеть тебя больше не могу, надоела за три месяца, каждый день тебя здесь пасу на остановке. Палку только держи, дурища, держи! Не выпускай из рук! Не боись, не отравленная, – и вдруг запрокинув голову, «девушка» заржала аки конь и пошла в сторону «Арсенала».
Люся еще постояла пару минут с оторопевшим выражением лица, потом наконец подошла «тройка», она зашла в нее, села на свое сиденье, трамвай-опоздун виновато запыхтел и покатил ее в редакцию, в которую она уже безбожно опоздала. И только выходя из трамвая, Люся поняла, что палку эту она по-прежнему держит в руке. Спохватившись, она брезгливо и пугливо бросила ее, вот прямо там, где стояла. Палка покатилась как-то особенно резво, не так, как по законам физики должен был катиться такой предмет. И вдруг остановилась, наткнувшись на препятствие. Это были чьи-то ноги. Точнее, рыжие туфли. Люся медленно подняла взгляд и поняла, что, идя за катящейся палкой, она дошла до крыльца редакции, а туфли, в которые палка уперлась, принадлежали ее начальнику, тому самому бесноватому главреду Семену Ильичу. И именно он сейчас стоял перед ней вот в этих рыжих туфлях, а выше них у него были черные брюки, а выше брюк – белое жабо, черный фрак, бабочка цвета фуксии и рыжая шляпа. Он протягивал Люсе дешевые хризантемы в скромном целлофане (потому что откуда у главреда журнала «Рукоделие в каждый дом» деньги на хороший букет?) и бормотал:
– Людмила Богдановна, я прошу вас стать моей женой.
Кася. Часть 1
Ночью металось. Металось, душило, не могло найти выхода. Странная ночь, думалось Касе, не такая, как все. Хотя что сейчас можно назвать не-странным? В этой то тягучей и липкой, то грубой и отрывистой, как лай собаки, жизни? Кася встала, стараясь не разбудить спящих покатом друг на дружке детей, и осторожно вышла в сени. Три часа. Скоро светать начнет, ночи в июле все еще миг. Была – и нет, успевай прилечь… А оно плескалось внутри, словно старалось найти выход, и Кася поняла, отчего она проснулась, едва успев прикрыть глаза после своего привычного суетливого серого дня. Оно ДОЛЖНО найти выход именно сегодня, сейчас, в эту минуту. Повинуясь резкому порыву, Кася отодвинула засов, сняла тяжелый стальной крюк с двери и распахнула ее. В нос сразу бросился густой аромат ночи. Оглянувшись на посапывающих Сымона и Ядвигу, Кася глубоко вдохнула и, закутавшись в платок, сделала шаг. Евсею вставать в поле через два часа, она должна успеть. Если бы только знать, что именно она должна успеть…
Кася шла босыми пятками по еще не успевшей покрыться росою высокой траве, удивляясь силе и четкости шага. Это она, та, которая боится песчинки, паучинки, камушка и крапивы. Сегодняшней ночью не замечалось ничего и ничего не имело значения, кроме одного – того самого, что плескалось у нее внутри, возле сердца. Оно как будто направляло ее, но куда – Кася не знала. Она просто шла, и привычные мысли кружили в голове, как ласточки. Но кроме мыслей было сейчас еще что-то. Кася сначала не поняла, что именно не так, она только шла и дышала, шла и считала, шла и отмечала. Сверчки, пруд с кувшинками, ах как кричат лягушки, ни днем спасу от них нет, ни ночью, в ветвях любимой плакучей ивы запутался нежный ночной ветер, не холодно от него, нет, хоть и босая, хоть и ночь, а вот и пригорок, с которого так хорошо видно всю околицу и на который она так любила подниматься в детстве, но когда она делала это последний раз – она никак не могла сейчас вспомнить.
Все так же ведомая невидимой силой, неся тяжелый плеск, маятником раскачивающийся у нее внутри, Кася опрометью взбежала на пригорок и ахнула. Все было, как тогда, много лет назад. Тысячи смыслов пронеслось у нее внутри в одно мгновение, плеск всхлипнул и подкатился к самому горлу. Над головой внезапно пронеслась стайка стрижей. И Кася вдруг все поняла. Она раскинула в стороны руки – и пуховый платок упал с плеч, оставшись белым пятном на седой рассветной траве. Взвившийся с ивы ветер, тот самый, что нежно обнимал Касины пятки минуту назад, вдруг так же нежно, но уверенно, не оставляя никаких сомнений, охватил ее, и больше не было ни мыслей, ни вопросов. И плеска тоже больше не было. Кася встала на цыпочки и полетела.
Кася. Часть 2
Сначала Кася открыла только правый глаз. Кругом было ярко, слишком ярко, чтобы это можно было выдержать. Тогда она прикрыла его назад. Левый открыть не получалось, как и всегда – открывался только правый или оба, такова уж была ее особенность. «Ну ничего, полежим с закрытыми, подумаем, что со мной могло произойти». Однако долгим думам не суждено было случиться – рядом с ухом раздался громкий бодрый бас:
– Тааакс, ну и что у нас здесь? Есть какие-то подвижки, Алла Петровна? Вроде ж уже пора. Ага, и сам вижу, что процесс пошел. Ну-ка, голубушка, открываем глазки, да-да, не стесняемся, потихонечку, не спеша, вот таааак… Здрасьте!
На Касю смотрело энергичное густобородатое и совсем еще молодое лицо довольно плотного мужчины в белом халате.
– Ну что вы нам расскажете, Екатерина Брониславовна? Или нечего? Вот и я так думаю, что нечем тут хвастаться. Аяяй, такая молодая красивая женщина, что это за босоногие вылазки ночные, что за полеты во сне и наяву? Нет, Петровна, – продолжало лицо, обращаясь уже не к Касе, а, наверное, к той самой Алле Петровне, что, должно быть, находилась в этом же помещении, но Касе ее не было видно, – это ж надо, а? Ты подумай! До чего эти невротики дошли! Значицца, оставила мужа и детей, вышла себе в чисто поле босая посеред ночи и вперед, таво! Полетела она, летунья! Ох, блин… Что ж вы так живете сложно? Чего вам не хватает, мамаши вы молодые, спрашиваю я вас? Молчите… А потом вот тут лежите. Целыми палатами. Ну ничего, лежите. Вам же и на пользу. Что я, сам не знаю, каково оно… У самого трое, да все дошкольники. Так я хоть мужик. Утром сюда, на работу, а вечером к ним. Вот и гоняю жену, чтобы не придумывала себе всякого, чтобы не мыслила свои мысли до трех часов ночи, чтобы на курсы йогоукалывания или кройкофитнеса какого пошла. Я ж не всегда на работе, пришел – и иди, пожалуйста, что я, не справлюсь?
– Палатами?.. – прервала бороду Кася и не узнала свой голос, таким тихим, слабым и хриплым он был.
– Ну а ты как думала, голуба? – внезапно перешла на «ты» борода. – Больница скорой помощи, город-герой Минск. Слыхала о таком? Ты вообще помнишь, кто ты и что?
– Пппомню… – попыталась кивнуть Кася. – Меня Касей зовут, мужа Евсеем, дети Сымон и Ядвига.
– Мать моя… Свихнулись уже совсем… Ядвиги да Сымоны у них… Хотя чего хотеть с мужем-то Евсеем.
– Нормальные имена, – обиделась Кася. – Между прочим, у мужа так прадеда звали, а о певице Ядвиге Поплавской вы не слыхали?
– Во! Это я понимаю! Реакции возвращаются, а значит, интерес к жизни тоже. Поплавская… Так и надо было сына Александром называть. Чтобы, значит, как Тиханович. Ладно, ладно, шучу! – примирительно подняла руки вверх борода. – В общем, голубушка, доигрались вы тут немножко. Анализы шалят, что немудрено от такой жизни. А кто в такой жизни виноват? А вы сами и виноваты. Взвалили на себя то, что вам не под силу. Да, знаю, многим под силу, сейчас скажете вы. Но вы же и не многие, правда? Зато этим самым «многим» не под силу то, что под силу вам. У каждого своя дорога, свой организм, свои биоритмы, своя конституция, своя психика, своя выносливость. А вы немножко сели не в свои сани. Вот вас эти сани и того… Прихлопнули малость. Теперь лежим, заказываем этому вашему, как его… Евграфу? А, Евсею, да. Заказываем ему, значит, мандаринчики и гранатовый сок литрами, а то гемоглобинчик-то тоже слегка офигел от вашего образа жизни. Лежим и радуемся. Очень сильно радуемся! – строго добавила борода, поднимаясь со стула и направляясь к дверям. – За ангедонию буду приходить и лупить! Понятно?
«Нормально так полетала…» – успела подумать Кася, впервые за долгое время проваливаясь в спокойный и почти счастливый сон.
Куда приводят мечты. О принце
Уже подходя к подъезду, Юля все-таки наступила ногой в глубокую лужу.
«Блин, ну вот как так-то, а? Ну в двух шагах же от дома! Вот если не везет, то везде и сразу, тьфу… Теперь до утра не высохнет же. Как завтра на работу идти?» Юля скрипнула дверью, зашла в темный воняющий мусоркой подъезд и почти на ощупь добралась до лестницы, ведущей к лифту. «Еще и лампочки нет который день… Не дом, а сарай. А вроде такие приличные люди живут…»
Войдя в квартиру, Юля сразу поморщилась. «Опять Генка что-то спалил» – не успела подумать она, как к ней наперегонки кинулись мальчишки. На щеке у Ромки большая царапина, у Славки под глазом феник. Юля охнула:
– Слава! Ну откуда! Как? Что произошло?
– Мам, да ты не переживай, все нормально, я живой, это мы с Коляном подрались, так, слегонца, уже помирились.
– Ладно, иди, я счас что-то придумаю, холод хоть прикладывал?
– Неа! – донеслось уже из комнаты.
– А у тебя что, Рома? А ты с кем подрался?
– А я с дерева упал.
– Тоже весело. Уже не спрашиваю, что ты на нем делал. Ладно, тоже иди. Горе мое.
– Мам, а ты что-нибудь вкусненькое принесла?
– А ничего, что руки у меня уже до колен, как у орангутанга, от пакетов ежедневных? Трое мужиков в доме, а все на мне! И никто палец о палец не ударит, чтобы помочь! И даже мысль такая в голову не придет! – Юля села на своего любимого, но уже так осточертевшего за эти годы конька. – Гена, ну а ты хоть бы вышел, я не знаю, совсем уже совести нет, хоть пакеты забери что ли. Генка, ты меня слышишь?
Гена появился из кухни, тщательно вытирая руки о вытянутые на коленках старые треники и как-то странно прихрамывая.
– А с тобой уже что? Чего хромаешь?
– Да не знаю. Вроде ничего не болит. Я и не заметил. Все ок. Пфф, – как-то неожиданно неуместно закончил свой спич Гена.
Юля подозрительно посмотрела на него, но решила, что вникать еще и в это – будет слишком. Тяжело вздохнув, она сунула ноги в тапки и поплелась сначала в ванную, а потом на кухню, «к станку», как называла она это место.
– Генка, а геркулеса-то купил?
– Да, в шкафу высоком посмотри!
Юля открыла дверь шкафа и уставилась на пакет с овсом. Настоящим, отборным. С усиками. Постояв так с полминуты, она взяла пакет двумя пальцами и пошла в комнату.
– Гена, дружок, а что это?
– Овсянка, как ты и просила.
– Я просила геркулесовые хлопья. Для каши. Как всегда. Ты покупаешь их уже лет пять. А это что такое?
– Ой, слушай. Действительно. Не знаю, что на меня нашло. Прости. Завтра куплю. Не злись, ладно?
Юля снова вздохнула, молча пошла обратно на кухню и положила пакет обратно в шкаф. «Вот что за жизнь? – думала она, чистя картошку. – Тридцать восемь лет, пятнадцать лет замужем. И что я имею? Просиживаю штаны в лаборатории за три рубля, дети хулиганье, тесная хрущевка-двушка, муж… Ох… А как мечталось-то, как мечталось в восемнадцать, а? О принце. С пепельной шевелюрой, с блестящей на солнце короной, который приехал бы ко мне на коне, обязательно белом, да. В серых пятнах. Конь бил бы копытом и фыркал, а принц протягивал бы мне букет анютиных глазок, да, именно их…» Замечтавшись, Юля полоснула себя ножом по пальцу, ойкнула и сунула палец под холодную воду. Вытерев выступившие было слезы, она заглянула в холодильник и опять зависла: оба нижних ящика были до отказа забиты вымытой и очищенной морковкой и крупными яблоками.
– Геен! Можешь подойти?
Спустя секунду муж появился на пороге кухни, прихрамывая, как показалось Юле, еще сильнее.
– Гена, а зачем нам столько морковки и яблок, не подскажешь?
– Ну не знаю, витамины. Захотелось. Порыв! Вот сама же говоришь, что мы ничего не делаем, не помогаем, а тут вот тебе, муж добытчик, а ей опять не так. Пффф! – Гена снова издал этот странный новый звук, махнул рукой и удалился.
Покормив семью, Юля вымыла посуду, проверила уроки у детей, зашила двое штанов, трое трусов, пятеро носков, отутюжила три пары брюк со стрелками и наконец присела за комп. В квартире было уже тихо. Дети спали, Гена тоже ушел читать на сон грядущий. Юля налила себе чашечку чая и погрузилась в соцсети. В спальне что-то звякнуло. Потом раздался сдавленный стон. И еще какой-то треск, как будто дерево ломается. У Юли упало сердце. На дрожащих цыпочках, включая по дороге везде свет, она добралась до спальни и тихонько толкнула дверь.
Гена сидел на полу возле кровати, поджав ногу и поглаживая ступню с выражением муки на лице. В другой руке он держал морковку. И еще что-то не так было с его головой. Подойдя поближе, Юля обомлела. На ступне мужа она отчетливо увидела что-то желтое, блестящее… Мама дорогая. Это… Подкова??? И такой же цвет на волосах – в их гуще прятался какой-то блестящий желтый ободок с вензелями. Увидев жену, Гена замер. Смутился, покраснел. Закрыл лицо руками. Через секунду, превозмогая, по всей видимости, сильную боль, он встал, попутно достав из-под кровати букетик анютиных глазок, и вручил их Юле.
Расставание
Половица все равно скрипнула, хотя он очень старался ступать неслышно. Закусил губу и затаил дыхание. Вроде тихо. Прошел на кухню, включил чайник. Присел на ее кресло. Смешанные чувства, подумал он. Мы любили друг друга, определенно. Стали бы мы тогда сходиться вновь, уже было расставшись? А ведь сошлись и пробыли вместе еще столько лет. Но теперь все. И она тоже это понимает. Понимаем оба. Тогда почему я хочу сбежать? Потому что долгие проводы – лишние слезы? Нет, так не годится. Мы родные люди, стали такими за столько лет, я не могу просто так взять и уйти. Я должен ее разбудить.
Чайник оглушительно щелкнул. Он вздохнул и поднялся. Но едва вышел из кухни, как наткнулся на нее, взъерошенную ото сна, в трогательной сорочке, с босыми пятками… По ее взгляду он понял, что она уже все знает.
Они помолчали.
– Ну, я пошел? – неуверенно произнес он.
– Да… Наверное. Мы же ничего не можем изменить.
– Ну ты ведь знаешь, что на самом деле можем.
– Мы уже говорили об этом, – быстро перебила она. – Не можем. Потому что нет. И точка.
– Я тебя понимаю, – тихо сказал он.
– Ты уже знаешь, куда пойдешь?
– Сегодня мне скажут точно. К десяти утра меня ждут в офисе.
– К десяти. Какая ирония… Как и меня, – горько усмехнулась она.
– Перестань. Ну сколько можно. Ты пойдешь туда и будешь счастлива.
– Без тебя?
– Именно. Все должно иметь свой логический конец.
Она вздохнула.
– Ты собрался? Ничего не забыл?
– Вроде все. А разве у меня было много вещей?.. Вот только куртку надо бы найти обязательно, чтобы не возвращаться, раз уж ты этого так не хочешь и боишься. Она казенная, мне за нее настучат по шапке, если что. Не помнишь, где она?
– Конечно, помню, – она открыла шкаф и на цыпочках достала с верхней полки пакет с аккуратно уложенной в него черной форменной курткой.
– Нашивка цела? Это самое главное, ее наличие проверят в первую очередь.
– Да. Взгляни, вот.
Она развернула куртку и повернула ее задней стороной. Через всю спину шла белая нашивка с большими буквами: «ДЕКРЕТ».
– Ну, прощай.
Он распахнул дверь и резко закрыл ее за собой.
Синее-синее
Море сегодня было слишком синим. «Неестественное, – подумал Макс. – Как будто в каждом литре банку детской гуаши растворили».
Они сидели на причале. Как и каждый день этого странного лета. И сегодня впервые не знали, о чем говорить. Макс пнул ногой камешек и посмотрел на Маринку:
– Ну, пойдем?
Маринка пристально вглядывалась в эту неестественную синь, хмурилась и кусала обветренные губы.
– Марин, ведь все решили.
– Ты уверен?
– Да.
Тамара Ивановна, сухая, изношенная, но преисполненная достоинства женщина, встретила их на крыльце своего дома. Вернее, его можно было когда-то назвать домом, а теперь он больше смахивал на хибару – как все теперь на полуострове. «Это не страшно, – пронеслось в голове у Марины. – Ведь с ним. А значит, все равно где».