Сергей Васильевич проводил всех своих, запер за ними тяжёлую, сделанную ещё в начале прошлого века, покрытую многими слоями коричневой краски и бесцветного лака, дверь с накладными замками и большой старинной бронзовой задвижкой, и пошёл на кухню, попить горячего и душистого чайку с любимым вареньем из раритетного гранёного стеклянного стакана с металлическим, потемневшим от времени подстаканником. Он почувствовал себя лучше, сердце, вроде, немного отпустило, но давящее чувство в груди так и не прошло, сегодня оно было особенно неприятным. Тяжело вздохнув, он решил выйти на улицу, подышать свежим весенним воздухом, погулять в знаменитом Александровском саду, пройтись по любимой Английской набережной вдоль красавицы Невы.
На улице ярко светило ласковое майское солнышко, стены домов украшали разноцветные флаги, слабо колышущиеся лёгким ветерком, а в вольготно расположившемся за зданием Адмиралтейства Александровском саду на деревьях уже появились нежно-зелёные листочки, на газонах вовсю зеленела и тянула к солнцу свои побеги мягкая шелковистая травка. Сергей Васильевич, немного щурясь от яркого весеннего солнца, вскарабкавшегося уже довольно высоко по ярко-синему безоблачному небосклону, не торопясь прошёлся вдоль Гороховой, до Малой Морской, свернул на неё и, прогулочным шагом человека, которому некуда спешить, направился к Исаакиевскому собору. Дивный прозрачный питерский воздух был напоён весенними ароматами, откуда-то сквозь шум машин, доносилось чириканье непоседливых и скандальных воробьёв.
– Красота то какая! – подумал он, проходя мимо петербургских домов, фасады которых, словно резьбой, были украшены фигурной лепкой.
Слева показалась гостиница Англетер, у входа в гостиницу привлекала внимание мраморная памятная вывеска, посвящённая погибшему здесь известному поэту Сергею Есенину.
– Все мы смертны, – ни с того, ни с сего, грустно подумал, вдруг, Сергей Васильевич, останавливаясь на другой стороне улицы, напротив вывески, – даже великий поэт не избежал этой участи.
Он тряхнул головой отгоняя эти дурные мысли, и немного ускорил шаг, выходя к знаменитому собору преподобного Исаакия Долматского, построенному гениальным Огюстом Монфераном.
– Умели же строить наши предки, – засмотрелся он, невольно останавливаясь, и любуясь огромными полированными гранитными колоннами, возвышающимися, словно гигантские часовые, охраняющие вход в знаменитый собор.
К колоннам вели широкие мраморные ступени, по которым то и дело поднимались и спускались многочисленные туристы. Под золотым куполом, по смотровой балюстраде ходили люди, снизу на такой высоте казавшиеся лилипутами. Сергей Васильевич постоял немного, полюбовался Исаакием, и, двинувшись дальше, пересёк по зебре Адмиралтейский проспект, войдя в Александровский парк. Впереди виднелся знаменитый памятник Петру Первому, восседающему на бронзовом коне, который попирает копытами змею. По дорожке, посыпанной гравием, и проложенной среди зеленеющих газонов, он, не торопясь, дошёл до памятника и, в который раз, засмотрелся на него. Пётр Первый властно указывал твёрдой рукой на противоположный берег, в каком-то порыве, словно собирался сорваться с пьедестала и, одним гигантским прыжком, перескочить на коне через Неву.
– «На берегу пустынных волн стоял он дум великих полн…», – пришли ему на память бессмертные пушкинские строки.
– Привет, соседушка! – неожиданно раздалось сзади.
Сергей Васильевич, очнувшись от своих дум, обернулся и увидел соседа по лестничной площадке – Игоря Степановича. Тот был на двенадцать лет моложе, и работал в Адмиралтействе преподавателем. У него была короткая стрижка, многолетняя армейская выправка, светлые выцветшие глаза, пышные, пшеничного цвета усы и глубокий шрам на левой щеке, полученный во время одного из автономных походов на атомном подводном крейсере, где он служил командиром БЧ 3.
– И тебе здорово! – отозвался он на приветствие соседа. – Ты как здесь оказался? Тоже погулять вышел?
– Если бы, – вздохнул сосед, – бегал на работу, вот, взял новую учебную программу, хочу на праздниках внести кое-какие исправления. Ладно, извини, тороплюсь, привет жене.
– И Анне Викторовне, привет! – крикнул ему вдогонку Сергей Васильевич.
Он повернулся спиной к воспетой Пушкиным скульптуре великого русского царя, и направился к памятнику знаменитому путешественнику и учёному, действительному члену Императорского Русского географического общества, Николаю Михайловичу Пржевальскому. По пути его прошиб холодный пот, немного закружилась голова и нахлынула слабость. Ноги под Сергеем Васильевичем ослабли, и он чуть не сел на утоптанную тысячами пар ног дорожку парка, но слабость отступила так же неожиданно, как и пришла.
Народу на длинных деревянных, недавно покрашенных белой масляной краской скамейках, кольцом окружающих памятник с гордо возлежащим под бюстом великого путешественника бронзовым верблюдом, навьюченным сумками, было немного. Сергей Васильевич очень любил этот памятник, он, даже, специально купил несколько книг о Пржевальском и прочёл их от корки до корки. Уже приближаясь к невозмутимо и гордо взирающему на прохожих верблюду, он опять почувствовал себя плохо, ноги снова ослабли, стало трудно дышать. Он плюхнулся на ближайшую свободную скамейку и резко, так что отлетела пуговица, рванул ворот рубахи, чувствуя, что ему не хватает воздуха. Мир заволокло туманом и он начал медленно вращаться. Сергей Васильевич захрипел, почувствовал нарастающую боль в груди и медленно сполз на деревянные перекладины городской скамейки. Уже теряя сознание, сквозь возникший и сгущающийся туман, он увидел тревожные лица направляющихся к нему незнакомых людей…
Придя в сознание, Сергей Васильевич долго не мог понять, где находится. Сначала перед глазами возник незнакомый белый потолок, выкрашенный водоэмульсионкой, и уже успевший покрыться кое-где паутинкой мелких трещин, затем в нос ударили странные запахи лекарств, смешанных с запахами пищи, хлорки, свежей масляной краски и чего-то ещё чужого, стандартного и казённого. Сергей Васильевич попытался сесть, но слабость и боль в груди, не позволили ему это сделать. Он, вдруг, понял, что находится в какой-то просторной комнате, где лежит в казённой больничной пижаме, накрытый лёгким тонким коричневым одеялом на странной кровати без спинок. С трудом повернув голову, он увидел, что кроме него, в этом помещении ещё есть люди, лежащие на таких же кроватях, похожих на металлические носилки с длинными ножками на колёсиках.
– Это же каталки, – подумал он с некоторым удивлением. – Куда я попал?
Люди, лежащие на каталках, выкрашенных светло-жёлтой, местами протёртой до металла, краской, так же были накрыты лишь тонкими покрывалами, к некоторым из них были подключены капельницы. Слева от него, у немного запылённого окна с облупленными деревянными рамами, лежала женщина. Её длинные светлые волосы разметались по подушке и спускались по плечам на простыню. К ней тянулись провода и трубки от какой-то аппаратуры, установленной на металлической стойке в изголовье, аппаратура тихонько гудела и попискивала. Пытаясь понять, где он находится, и осмотреться получше, Сергей Васильевич попытался повернуться на правый бок и немного приподняться. К нему тут же подошла симпатичная девушка в аккуратном и чистом белом халатике, лет двадцати семи, худощавая, невысокая, со стройной фигуркой, длинными, чёрными как смоль, волосами, в очках-лисичках шоколадной расцветки в тонкой изящной оправе, с толстой синей тетрадкой в левой руке. Коротенький белый халатик не скрывал стройные загорелые ножки, а подвёрнутые рукава открывали тонкие симпатичные девичьи руки.
– Лежите спокойно, – сказала она негромко приятным голоском, – Вам нельзя вставать. Сейчас придёт врач и поговорит с Вами.
– Где я нахожусь, и как попал сюда? – тихо спросил Сергей Васильевич.
– Вы находитесь в реанимации, – ответила девушка, заботливо поправляя сбившееся одеяло. – Вас сюда недавно доставила скорая с сердечным приступом. Вы потеряли сознание в парке, но сейчас уже всё позади, не волнуйтесь, скоро придёт Ирина Аркадьевна – Ваш лечащий врач, она осмотрит Вас и всё расскажет.
Солнечный свет за окном отражался в трепещущих от лёгкого ветерка молодых листочках, видимо, солнце заглядывало в эту палату утром, днём уходя на другую сторону.
– Девушка, как Вас зовут? – спросил Сергей Васильевич, не зная, как к ней обращаться.
– Наташа, – улыбнулась она той немного лукавой и такой милой женской улыбкой, от которой так часто тают мужские сердца.
– Ого, – послышался глубокий грудной голос, – мы уже с молоденькими девушками знакомимся. Значит всё в порядке.
В поле зрения Сергея Васильевича появилась высокая улыбающаяся женщина лет сорока, в безупречном новеньком оливкового цвета халате и в такой же шапочке, из-под которой выбивались густые пряди красивых тёмно-каштановых волос. Привычным движением она поправила стетофонендоскоп, выбившийся из левого нагрудного кармана, и висящий у неё на груди, встав рядом с Наташей.
– Как тут дела? – спросила она, – Как новенький?
– Он уже пришёл в себя, – ответила Наташа, немного отодвигаясь в сторону и поворачивая свою хорошенькую головку к вновь пришедшей, – спрашивал: Что с ним случилось?
Вошедшая женщина подошла к каталке, посмотрела на Сергея Васильевича своими карими немного раскосыми глазами, и, пододвинув от окна белую видавшую виды деревянную табуретку, села в изголовье, прямо напротив его лица.
– Здравствуйте, – ещё раз мило улыбнувшись, сказала она, – меня зовут Ирина Аркадьевна, я – Ваш лечащий врач.
– Что со мной? – севшим от неожиданного смущения голосом, произнёс Сергей Васильевич. – Вы уже сообщили моей жене? Она будет волноваться и начнёт меня искать.
– Главное, Вы не волнуйтесь, – произнесла врач, успокаивающе положив ладонь левой руки на его предплечье. – Всё будет хорошо. Номер телефона жены мы нашли в Вашей записной книжке. Мы ей обо всём сообщили, и, она скоро приедет. У Вас был сердечный приступ, но сейчас Вам уже гораздо лучше. Полежите здесь немного под наблюдением, мы сделаем кардиограмму, возьмём анализы и подлечим. А сейчас, позвольте, я Вас осмотрю.
Ирина Аркадьевна достала стетофонендоскоп, вставили в уши наконечники, и приложила мембрану его к его груди. Она стала слушать сердце, перемещая головку мембраны, то влево, то вправо.
– Запиши его Наташа, – сказала она, снимая стетофонендоскоп, и засовывая мембрану в кармашек халата, – на кардиограмму, на завтра на девять утра, и дай Клопидогрел с Аспирином.
– Что-нибудь серьёзное доктор? – немного волнуясь, спросил Сергей Васильевич.
– Ничего особенного, – успокаивающе улыбнулась ему Ирина Аркадьевна. – Переутомление, понервничали, наверное, недавно, да и возраст уже – не двадцать лет. Отдохнёте у нас, полежите, лекарства немного попьёте, будете как новенький. А там мы Вас и выпишем.
– С работы меня на пенсию проводили несколько дней тому назад, – стесняясь, произнёс Сергей Васильевич. – Выпил я лишку, вот, наверное, сердце то и прихватило.
– Да, вполне может быть. В вашем возрасте пить алкоголь вообще вредно. Я Вам это как Ваш лечащий врач, совсем запрещаю. – Серьёзно сказала доктор, поднимаясь и отодвигая табуретку. – Скоро Ваша жена придёт, я выпишу ей постоянный пропуск. Сейчас постарайтесь больше спать, и не вставайте ни в коем случае. Наташа за Вами присмотрит. Утром снимем кардиограмму, сделаем пару анализов и решим, как лучше Вас лечить, чтобы побыстрее поставить на ноги.
– Ты, ведь, утром сменяешься? – спросила она Наташу, – Ну-ка пойдём со мной, у меня будет к тебе одна маленькая просьба, там в коридоре свёрток лежит… Впрочем, пойдём, я тебе сама всё покажу.
В коридоре, отойдя подальше от палаты, Ирина Аркадьевна негромко произнесла:
– Наташа, у этого больного я предполагаю трансмуральный инфаркт миокарда левого желудочка. Дашь ему одну таблетку Клопидогрела с Аспирином, а утром, перед тем, как ты уйдёшь домой после дежурства, зайди к Михаилу и скажи ему, чтобы подготовил кардиограф. Этому больному, если он тебя спросит, ничего, пока, не говори, не нужно его сейчас волновать. И жене его тоже ничего не рассказывай. Ты ничего не знаешь. Отсылай её ко мне, я сама с ней поговорю.
Сергей Васильевич, успокоенный словами врача, заснул и проснулся ближе к вечеру, когда его разбудила, взволнованная жена. Увидев родное лицо, он заулыбался и, даже, попытался приподняться, но, почувствовав боль в левой стороне груди, опустил обратно голову на подушку.
– Ну, как ты себя чувствуешь? – нарочито оптимистичным тоном сказала она. – Мне позвонили из больницы, и я, не заходя домой сразу прибежала сюда. Купила по дороге фруктов, печенье к чаю, пакет кефира и багет. Но мне не разрешили ничего пронести в эту палату.
– Ничего, – улыбаясь, сказал Сергей Васильевич, – врачам лучше знать, что можно, а что нельзя. Вот, через пару деньков оклемаюсь и поем и фруктов, и печенье, и кефир.
Они говорили и говорили, почти не обращая внимания на окружающих. За больничным окошком как-то незаметно потемнело. В открытую форточку по-хозяйски заглянула жёлтая любопытная луна, выглянула из-за занавески, окинула палату оценивающим взглядом, и не торопясь спряталась за набежавшую тучку.
– Пойду, узнаю, можно будет мне где-нибудь прилечь ночью? – Жена поднялась, поправляя наброшенный на плечи слегка помятый белоснежный халат, и отбрасывая назад прядку каштановых, чуть вьющихся волос, таким до боли знакомым движением.
– Зачем? – сразу же вскинулся Сергей Васильевич, – и не вздумай оставаться здесь на ночь, я чувствую себя уже гораздо лучше, да и врач сказала, что у меня всё хорошо, и волноваться не о чем.
– Но я всё – равно волнуюсь за тебя. А, вдруг, тебе ночью что-нибудь понадобится?
– Ничего мне не понадобится. Тут медсестра дежурит. Между прочим, симпатичная молоденькая девушка, – попытался пошутить он. – Придёшь ко мне утром, тем более что врач обещала выписать тебе постоянный пропуск.
Жена, тяжело вздохнула, ещё немного постояла около кровати, но, в конце концов, попрощавшись, ушла. Перед сном он выпил лекарство, принесённое миловидной и ставшей уже какой-то своей медсестрой Наташей, и заснул довольный, что всё закончилось хорошо.
Ночью он внезапно проснулся от странного и тревожного ощущения, словно кто-то или что-то толкнуло его в бок, и обнаружил, что стоит босиком на полу возле своей каталки и смотрит со стороны на своё собственное, спящее под покрывалом тело. В палате было почему-то светло, хотя за окном была ночь, и все светильники на потолке не горели. Чувствовал себя Сергей Васильевич великолепно, словно и не было у него никакого сердечного приступа накануне. Наоборот, во всём теле ощущалась необыкновенная лёгкость и прилив энергии, словно в далёкие молодые годы.
– Странно, – подумал он, – как легко дышится и совсем ничего не болит. И видно всё так чётко, словно воздух стал очень прозрачным.
Легко ступая босыми ногами по кафельному полу, совершенно не ощущая холода от плиток, он прошёлся по реанимационной вдоль нескольких таких же, как и у него каталок, заглядывая в лица спящим людям, а, затем, через приоткрытую дверь, вышел в больничный коридор. Длинный больничный коридор, окаймлённый двумя рядами выходящих в него дверей, освещался несколькими тусклыми, висящими под потолком лампами – ночниками. Впереди, через несколько входов от реанимационной, около которой он сейчас находился, стоял большой белый стол на стройных металлических ножках, за которым, положив голову щекой на изящные ручки, наполовину выглядывающие из коротких рукавов медицинского халата, спала симпатичная Наташа. Её чёрные волосы мягким водопадом спускались вниз по круглому плечику и тёмными струями стекали на стол. Они отливали матовым блеском в тусклом свете небольшого ночника, стоящего на столе. Очки-лисички лежали чуть в стороне на толстой синей тетрадке ближе к лампе, свет которой неяркими бликами отражался в их стёклах. Ночник давал приглушённый свет, и, по идее, не мог так хорошо освещать и стол, и спящую Наташу, но, тем не менее, пространство вокруг стола и большую часть коридора видно было очень хорошо.